Переселение. Том 2 - [91]

Полковник Вольфганг Исакович, овдовев и выдав дочерей замуж, ожидал смерти, испытывая тихое отвращение к людям вообще и к родичам в частности, подобно всем тем, кто много воевал и в старости мучался одышкой.

В то время все едущие в Киев должны были пробыть в карантине шесть недель в Желеговке, в Василькове либо в другом русском форпосте. Кто знает, каким образом, но Юрат с Петром и Павлом избежали карантина. Страх перед чумой — а она была частым явлением на юге Австрии, особенно на границе с Турцией, — охватил всю Европу. Каким образом Исаковичам удалось избежать карантина и прямо прибыть в Киев, осталось невыясненным. Юрат, когда его позже об этом спрашивали, только отмахивался. Пропади, мол, пропадом тот, кто думает, будто он мог привезти чуму!

Как бы то ни было, в штаб-квартире Исаковичей приняли хорошо. Было известно, что их, как и капитана Пишчевича из Шида, держали в тюрьме, — Пишчевич это все описал, — как и многих других сремцев.

Виткович подыскал родичам в Киеве дом.

И ту зиму Исаковичи прожили в доме купца Жолобова.

Юрат освоился на новом месте скорее всех и лучше всех. Где, говорил он, есть хорошее общество, там и наше государство. Тяжело живется лишь тем, у кого нет своего общества. В первый месяц жизни в Киеве он трижды побывал крестным отцом. Двери всех сербских домов были для него открыты. При встрече Юрат весело целовался и с сыном бригадира Витковича, и с сыном генерала Шевича, и с сыном генерала Прерадовича. Целовался, будто родной брат, и с женами этих молодых офицеров, отцы которых в Киеве насмерть рассорились.

Анна только сердито на него посматривала.

Павлу, хоть он сильно изменился после Вены и дороги в Россию, Киев, куда он прибыл дня на два или на три позже братьев, очень понравился.

Ему казалось, будто это тот самый город, в который он давно стремился и в котором когда-то жил.

Занесенный снегом Киев и его окрестности напоминали ему Белград и милый его сердцу Варадин, а берега Днепра походили на Црна-Бару.

Киев принадлежал к тем городам, где и чужое воспринимается как родное.

Это была какая-то чудесная фата-моргана в снегу.

Замерзший широкий Днепр, столь похожий на Дунай, уходил куда-то далеко-далеко, а красавец город сказочным маревом стоял на высоком правом берегу, точно на облаке. Чистые, завеянные снегом здания, покрытые ледяным покровом, будто спускались прямо в воду. Вдоль левого берега простиралась равнина, словно залитая паводком Бачка.

Купола церквей на Горе походили на купола в Среме.

После жалких хат и караулок с крытыми соломой кровлями, где он ночевал по дороге в Киев, крепость, церкви и здания Горы напоминали сверкающую русскую царскую корону, которую в ту пору сербские офицеры представляли себе сплошь усыпанной драгоценными камнями.

На Софийский кафедральный собор, Андреевскую церковь, Печерскую лавру, Золотые ворота в первые дни переселенцы смотрели как на плод причудливой фантазии, созданной из снега и льда, а не как на дело рук человеческих.

Павел не знал, что город строили русские зодчие по проектам итальянского графа Растрелли, приехавшего в Россию и мечтавшего создать там новую Италию в снегу.

Но тем сильнее ужаснулся Павел Исакович, когда увидел, как живут в Киеве их земляки-переселенцы.

Несколько тысяч мужчин и женщин в ожидании решения своей дальнейшей судьбы обрели пристанище в Киеве и пригородах, вплоть до самого Миргорода. Те, что еще не сумели устроиться и ждали назначения в армию, поселились внизу, на Подоле, в жалких хатенках, землянках, конюшнях, а кое-кто даже остался под открытым небом.

Под сверкающими золотом великолепными церквами верхнего города жили весьма небогатые, а скорее бедные литовцы, евреи и армяне; ютившиеся на Подоле переселенцы и вовсе не знали, куда податься. Ждали весны.

Многие из них обнищали, затосковали, начались пьяные ссоры и драки.

Не успели Исаковичи поселиться у Жолобова, как им рассказали, что их соплеменники собираются перед Киевской комендатурой и громко протестуют, а по ночам нападают на мясные лавки и грабят богатых купцов.

Исаковичи, особенно Павел, распродавший все свое добро, привезли с собой в поясах немало денег. И не вмешивались в интриги и распри трех сербских генералов, которые главенствовали в Киеве над ними и старались где лаской, где таской собрать вокруг себя или склонить на свою сторону как можно больше народу.

В ту зиму интриги и свары между Хорватом, Шевичем и Прерадовичем дошли до такой степени, что просто не давали жить киевскому генерал-губернатору Ивану Ивановичу Костюрину. Редкая ночь у него проходила спокойно. Обычно, проснувшись среди ночи, он ругался и только диву давался, в какую историю попал. Сербы превратили Киев в осиное гнездо.

Костюрину приходилось решать их армейские дела.

Впрочем, нелегко пришлось и артиллерийскому генерал-поручику Ивану Федоровичу Глебову{24}, который занимался расселением сербов.

Хорват получил позволение сформировать гусарский полк. Такое же разрешение получили Шевич и Прерадович.

Хорват обосновался в шанце Крылов. Его брат, Михайло, встречал и заманивал туда переселенцев. Исаковичи отказались ехать к нему. Они ждали возвращения генерала Шевича, который, как и Прерадович, уехал жаловаться в Москву и застрял там. Исаковичи еще в Среме внесли свои имена в его список.