Переселение. Том 2 - [37]

Госпожа Божич, словно ее ужалила змея, выскочила из-за стола и, крикнув, что это чудовищное желание, кинулась прочь, будто за ней гналась змея.

Божич хохотал. Он понимает чувства капитана и охотно пошел бы ему навстречу, но после возвращения из тюрьмы они с женой договорились, что отныне она будет опекать и воспитывать дочь. А госпожа Божич при одном упоминании, что ее дочь самим богом предназначена капитану, кричит благим матом.

Между миром человека, которому перевалило за шестьдесят, и миром человека, которому нет еще и сорока, есть неведомый, таинственный, скрытый от мужчин мир — мир женщин. Он, конечно, мог бы закатить жене пощечину за то, что она выскакивает, как коза, из-за стола, но даже это не помогло бы. Эта женщина, отправься они вдвоем за ее дочерью, была бы в состоянии, как Медея, броситься под колеса их кареты. А это, как капитан сам понимает, не очень приятно видеть человеку, который имеет от нее ребенка.

Потягиваясь, Божич допил в стакане вино и продолжил:

— Лучше нам все-таки втроем поехать в школу верховой езды, где нас ждут, и оставить Теклу в покое. Текла единственная моя в жизни радость. Даст бог, и она найдет свое счастье!

Точно в лихорадке, охваченный яростным бешенством, Павел спросил, может быть, Божич скажет ему хотя бы, где находится монастырь, куда отправлена Текла? Он сам бы нашел туда дорогу. Ему хотелось бы, прежде чем навсегда уехать из Вены, увидеть эту прелестную добрую девочку, которая ни сном ни духом не виновата и страдает только потому, что пришла его навестить. А родители заточили ее в монастырь вовсе не для того, чтобы она училась каллиграфии, танцам и всему прочему, а убоявшись, что он, Исакович, развратник.

Он не развратник. И просит вернуть еще до его отъезда Теклу домой. Они так хорошо ехали из Буды. Не хватает, чтобы и Трандафил услышал о его позоре; узнал, как от него прячут детей!

Посмеявшись над речью Павла, Божич снова стал серьезным.

Не ему решать, вернуться в семью дочери или нет, а Евдокии. Теклу отправили туда не учиться каллиграфии, а для того, чтобы, как рекомендовала госпожа Монтенуово, получить соответствующее воспитание. Он и сам пришел в ужас, увидев, куда попала его дочь. Мариенгоф — это целый городок на высоком холме, куда венцы заточают своих дочерей, которые хотят выйти замуж без родительского согласия. Вена считает, что замужние женщины могут вертеть хвостом, сколько вздумается, но девушки должны сперва выйти замуж. А которая заупрямится, та становится христовой невестой. Идешь туда по длинным коридорам, забитым калеками-нищими, ожидающими исцеления. Есть там и продавцы розарий[14], если капитан знает, что это такое. И пятьдесят одеяний, шитых серебром и золотом, для богородицы. Есть и нерукотворный лик Христа на плате.

— Из того, что я там увидел, — продолжал Божич, — запомнились мне крепче всего монашенки, которые молча проходят мимо и не отвечают на вопросы. Во дворе ждет толпа нищих. Там им раздают еду. И еще сильно запомнилась мне одна икона. На ней бичуют нашего господа Иисуса Христа. И знаете, какую форму носят воины, которые его бичуют? Нашу, славонскую!

Исакович встал и заметил, что на все это ему наплевать. Он уходит. Ему захотелось только вымолить прощение для Теклы.

— Не могу забыть, как весело смеялась эта девочка. Зря я пришел к ее отцу ужинать. Такие люди, как вы с женой, не заслуживают даже имени родителей.

Он только дождется г-жи Божич и уйдет, и вообще, раз такое дело, им не следовало звать его к себе в дом.

Майор по-прежнему смеялся.

Тем временем, как ни в чем не бывало, явилась Евдокия.

В другом платье. И не только не позволила Павлу уйти, но любезно взяла его под руку, словно собиралась окрутиться с ним вокруг вербы. Позже она сказала ему, чтоб о Текле он не беспокоился. Она в хороших руках. Многому научится. А сейчас пора отправляться в школу верховой езды графа Парри.

Надо показать капитану, нашему приятному спутнику, лошадей, каких он в жизни не видел. И выполнить желание ее супруга, майора Божича.

Решив вытерпеть все до конца, Исакович согласился. А когда они двинулись, поймал на себе полный ненависти взгляд майора. Конец этого вечера остался в его памяти столь же бессмысленным и никчемным, будто и чета Божичей, и он сам были на каком-то маскараде. Это поразило его, как когда-то в детстве в засушливые годы разряженные в цветы и зелень девушки и парни, идущие по селам, обливающие друг друга водой и призывающие дождь.

Когда они ехали в школу верховой езды, Павел думал, что у Божича, его жены, да и у него самого не все дома.

Наблюдая за супружеской четой, он подумал еще, что они говорят одно, а думают другое. А когда-то, наверно, любили друг друга и во многом сходились.

Их разговор перед ужином закончился тем, что Исакович пообещал заткнуть рот семейству Зиминских, чтобы они не болтали о Текле разной чепухи.

Когда они шли к экипажу, Евдокия развеселилась, взяла кнут и стала в шутку, смеясь, подгонять им мужчин.

Божич, не стеснявшийся бранить жену и при людях, вдруг, словно укрощенный жеребец, принялся пританцовывать и ржать. Исакович молча отобрал кнут у нее из рук и окинул ее мрачным взглядом. А г-жа Евдокия, продолжая смеяться, спросила, слушалась ли его покойная жена.