Переселенцы - [4]

– Ты тут с семьей али как?

– Ясное дело, с семьей. В Расее, при барине-то, холостой был, а с каторги жену привел… Одной судьбы мы с ней. Она, вишь, тоже крепостная была, в няньках при господском ребенке. Ну, ребенок пуговицей подавился да и помер. Маленькие, они ведь все в рот тащат – попробуй угляди!

А ее за недогляд – в Сибирь… Выходит, что мы по одной дорожке шли, одно горе мыкали. Там я Анфису свою и встретил. С тех пор вот живем вместе, на житье не гневаюсь, ребятенок уж двое. Как поселение нам вышло – стали мы вроде вольных и в церкве венчаны.

– Где у вас тут церква, далеко ли?

– Да поболе тридцати верст будет: в Кирге приход-то, возле Ирбитской слободы.

– И поблизости больше никаких деревень?

– Самое близкое – село Харлово, семь верст отсюда. Там, говорят, сперва какой-то иноземец жил, высланный. Недолго жил, умер вскорости. Карла его звали. А у нас так заведено: кто первый жил, по тому деревня али село и зовется. Вот, к примеру, наша деревня. Первыми Прядеины здесь поселились, так она и зовется Прядеина.

– И теперь они здесь живут… Прядеины-то?

– А вон два дома их, с краю. Старший-то уже старик, сыновья у него взрослые… Однако засиделся я у вас, хозяйка браниться будет. А то идемте к нам ночевать, моя изба тут недалече. От реки гнус подымается, заест ребятенков-то!

– Благодарствуем! Мы уж сколь времени под телегами спим, привыкли.

– Ну, как знаете… а то пойдем под крышу-то – места хватит!

Никита еще посидел немного у костра, поговорил о нынешнем сенокосе, распрощался и ушел домой.

Переселенцы долго еще сидели у костра. Бреднем ловили рыбу в речных омутах, варили уху.

Коротка летняя ночь в Зауралье. В деревне пропели первые петухи, от реки потянуло сыростью, а как взошло солнце – в воздухе разлился запах скошенной травы и аромат свежего сена. А в таборе переселенцев, наконец, все смолкло. Только лошади пощипывали траву, позванивая уздечками, да в деревне лениво перелаивались потревоженные днем уставшие от лая собаки.

Василий не привык долго спать, а тем более сейчас. В голове вертелись тревожные думки: «Скорее бы на место определиться и первым делом сена заготовить для Коурка. Потом хоть немного целины вспахать, ржи посеять… До непогоды и холодов хоть какое-то жилье успеть построить! Может, сегодня начальство из волости приедет?».

С такими мыслями Василий пошел посмотреть Коурка. А тут Никита Шукшин – уже из ночного лошадей ведет.

– Рано поднимаешься, Никита, – приветствовал нового знакомого Елпанов.

– А что делать, как говорят – дом невелик, а лежать не велит, – ответил поговоркой Шукшин.

Василий залюбовался его лошадьми – крепкогрудым гнедым мерином и молодой кобылой с жеребенком-сеголетком, которую Никита вел в поводу.

– Хорошие лошади у тебя, Никита!

– Хороши, да мало. Если залежь или целину пахать – и мерина с кобылой надорвешь, и сам намучишься… А что вы сегодня делать хотите? – перевел на другое разговор Никита, – начальства из волости ждать? Да оно, может, неделю целую не приедет. Что вы будете время горячее терять? Оставьте в Прядеиной кого-нибудь на всякий случай, да и на покос – во-о-о-н, прямо за Киргой, там по еланям нынче травы добрые.

А ты, Василий, хочешь – со мной езжай. Версты за две отсюда мой покос. У меня много кошенины грести надо, да и метать поможешь: одному, сам знаешь, стог метать несподручно, а Анфиса-то моя тяжелая ходит. А уж завтра с утра – тебе покосили бы…

Елпанов согласился. Ожидая Никиту, они с Пелагеей наскоро поели. Подъехал на телеге Шукшин с Анфисой. У них был припасен бочонок квасу, большая корзина съестного. Василий мигом запряг Коурка, и все тронулись на покос.

Солнце давно уже взошло; на разные голоса пели птицы, где-то вдали куковала кукушка.

– Красота-то какая здесь, – вздохнул Василий, оглядывая травянистую пойму Кирги.

– Оно верно, что красиво, вот комаров бы поменьше, – ввернула Пелагея.

– Ничего, комарье не век живет, – засмеялся Никита, – обкосим вот травы, враз его поменьше станет, а к Ильину дню совсем исчезнут кровососы, разве только в глухих местах останутся. Вот, глядите – и мой покос!

Слезли с телег, стреножили и пустили пастись лошадей. Можно было начинать косьбу.

– А ну, Василий, дай-ка я косу твою отобью и направлю!

– Что я, сам, что ли, без рук?

– Да я не в обиду тебе, по-нашенски тебе косу налажу, под нашу зауральскую траву!

– Коли так – спасибо, – протянул ему косу Елпанов.

Никита мигом отбил косы Василию и Пелагее. Потом, широко расставляя ноги в броднях, легко, как бы играя, пошел первым, ведя широкий – «оберук» – прокос. За ним встал Василий, потом Пелагея, а последней – Анфиса. Она была на последнем месяце, и «оберук», как и Анка, старшая дочь, не косила.

– Ты, Нюрка, от кустов заходи, там трава помягче, – подсказал Никита, – а еще лучше сюда иди, здесь твоя косьба, – засмеялся он, показывая дочери густой куст смородины.

Как ни старался Василий держаться за Никитой, но не смог, хотя у него скоро от пота рубаха прилипла к спине.

Собираясь обедать, достали с телеги большое глиняное блюдо, деревянные ложки, Никита нарезал хлеб. Анфиса с Нюркой приготовили чудесную окрошку из огурцов, яиц и лука. Были и сметана, и молоко, и вареное мясо. Елпановы, только недавно проделавшие много тысяч верст на пути из родных мест, успели подзабыть о такой вкусной еде, а дети с жадностью набросились на молоко и сметану…