Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка - [13]

Виктор в это время приехал домой на каникулы. Это был высокий, красивый мальчик, немного застенчивый. Нас приняли как давно потерянных любимых родственников и включили в свою теплую, уютную жизнь. Я сразу же почувствовала себя лучше. Мама успокоилась. Она была счастлива оказаться с братом в таком спокойном месте. Там стояло пианино, и вечерами мама играла что-нибудь печальное или романтическое — Шуберта, Шумана или Скрябина. В доме было много книг, и Виктор читал вслух своему отцу. Именно тогда я полюбила книги. Мы все сидели в гостиной и по очереди читали вслух. Помню, читали Диккенса и Толстого. Остальной мир для нас не существовал, он просто исчез под снегом.

Мы с Виктором ходили на лыжах, катались на санках, играли в снежки с деревенскими детьми. Мы очень подружились и действительно чувствовали себя членами одной семьи. Виктор дразнил меня, что я вырасту «красивой женщиной» и что мне следует поостеречься и не разбить слишком много мужских сердец. Я ему, конечно, не верила, но помню, как смотрела в зеркало и думала: «Наверно, он прав. У меня прямой нос, красивый рот, кудрявые волосы... Я хорошенькая девочка!» В те годы взросления комплименты Виктора придавали мне уверенность в себе.

Моя дружба с Виктором и другими двоюродными братьями, Борей и Шурой, была для меня очень важна, мне было с ними очень хорошо. Как, наверно, прекрасно жилось в прежнее время в таком большом доме, как этот, где вся большая семья, все кузены и кузины собирались на праздники! В этом отношении я по-прежнему чувствую ностальгию по моей старой родине. Мы покинули Россию в 1925 году, и я больше никогда не видела двоюродных братьев. В 1970-х годах на наших берегах появилась новая волна эмигрантов из Советского Союза, и я встретила нескольких мужчин, напоминавших мне моих кузенов. Я всячески старалась помочь им и их семьям, позже приходя к заключению, что они вовсе на них не похожи. Друзья шутят, что у меня «комплекс потерянных кузенов». Они правы, и я стараюсь не слишком увлекаться.

В доме дяди Алексея я наконец-то по-настоящему узнала свою мать. Мы с ней часто надевали «снегоступы» и отправлялись в дальние прогулки по парку или спускались в долину. Парк был совершенно волшебным местом, сценой из «Щелкунчика». Мне все чудилось, что вот-вот появится из сугроба снежная фея. Сухой снег скрипел под ногами, а если дотронуться до покрытой снегом ветки дерева, на голову обрушивалась снежная лавина. Там впервые мама рассказала мне о своем детстве на Урале, жизни дома, о своих родителях.

Ее отец, Николай Волков, врач, решил работать в далекой российской глубинке, потому что считал своим долгом «служить народу». В середине XIX века в России, как известно, появилось «народничество», движение, призывавшее высшие слои общества отказаться от своего изнеженного и эгоистического образа жизни и становиться учителями и врачами, чтобы посвятить себя просвещению невежественного и обездоленного народа своей страны.

Мой дед принадлежал к той социальной группе, которую принято называть интеллигенцией, возникшей в России в 1860-х годах. Русские интеллигенты отличались от европейских одной очень важной чертой: они считали себя особым сообществом, объединенным общей целью — нести Истину и Справедливость в русское общество. К своим высоким и благородным идеалам они относились чрезвычайно серьезно и пытались осуществлять свои «невозможные мечты» как истинные донкихоты, борясь с ветряными мельницами в ущерб собственному здоровью и удобству.

Доктор Волков принял предложение работать в маленьком уральском городке Алапаевске вместо того, чтобы заняться практикой в родном городе или поселиться со всеми удобствами в собственном имении. Он умер в возрасте 37 лет во время одной из эпидемий, периодически проносившихся по стране. А за год до его смерти во время семейного похода за грибами его жена, моя бабушка, бывшая на последнем месяце беременности, отстала от других и заблудилась в бескрайной сибирской тайге. Ее искали два дня, и никто не знает, что с ней в это время было. В конце концов ее нашли в состоянии безумия на дороге в нескольких километрах от города. Заметивший ее крестьянин сначала прошел мимо, приняв за дьявольское наваждение. Но потом осенил ее крестным знамением, и она не исчезла. И тут он вспомнил о потерявшейся жене доктора. Ребенок родился мертвым, а вскоре после этого умерла и бабушка.

Таким образом моя мама, Зинаида, стала сиротой в возрасте десяти лет. Ее старшей сестре Асе было тринадцать, братьям Алексею и Николаю — восемь и шесть. Осиротевшие дети из дворянских семей могли рассчитывать на защиту и заботу со стороны царской семьи, государство становилось как бы их «опекуном». Если они принимали эту заботу, государство помещало их в школы, а потом помогало занять подходящие должности. Опекун детей, дядя, армейский офицер, служивший в части, располагавшейся в маленьком городке на западе страны, оказался не самым подходящим для роли родителя. По словам мамы, он был эгоист и сибарит, холостяк, понятия не имевший, что делать с попавшими под его опеку детьми.

Решение быстро нашлось: все дети были отосланы в разные закрытые учебные заведения. Мама попала в Императорский Николаевский институт для девочек в Москве. Его патронессой была сама императрица. Некоторые из выпускниц попадали потом ко Двору. Институт давал прекрасное образование, там преподавали хорошие учителя. Девочки свободно говорили по-немецки и по-французски; тем, у кого находили способности, преподавали музыку и изящные искусства. Правда, ценой этому была оторванность от семьи. Строгая дисциплина, послушание и неизменный распорядок школьного дня заставляли девочек отмечать в календаре дни в нетерпеливом ожидании каникул, рождественских или летних, когда можно будет поехать домой.