Пересекая Африку - [6]

Разным было у Ливингстона и Камерона и отношение к африканцу. Камерона в общем-то нельзя назвать расистом. В своих оценках африканцев и их культуры он неизмеримо сдержаннее и, надо сказать со всей определенностью, объективнее, нежели, например, такие именитые его соотечественники и предшественники, как Р. Бертон или С. Бэйкер. Камерон отдает должное изобретательности и мастерству африканских ремесленников, например, в сооружении мостов, в изготовлении мбигу — ткани из луба, в гончарство. Хотя общее его отношение к деятельности такого видного противника арабо-суахилийских работорговцев, как Мирамбо, скорее отрицательное, у путешественника хватает объективности для того, чтобы с уважением и, пожалуй, даже с оттенком восхищения отзываться о мужестве и «решительности самого Мирамбо. одновременно издеваясь над военно-политической неспособностью его врагов. С симпатией и уважением описывает он африканских женщин — сестру и со правите львицу мулохве Луба, жену вождя Пакванивы. Высоко пенит Камерон таких своих помощников, как кладовщик Иса или слуга Джума Вади Насиб, отмечает их преданность, деловые качества.

И все же такие взаимоотношения с африканцами, какие были у Ливингстона с его верными помощниками Суси и Чумой, т. е., по существу, дружба равных, для Камерона уже невозможны, больше того, просто немыслимы. В его отношении к коренным жителям континента неизменно ощущается оттенок высокомерной снисходительности. более или менее заметный в зависимости от обстоятельств. И это тоже очень типичная черта викторианской психологии: ведь ежели британец — образец цивилизованного человека, то «нецивилизованные» народы, как нечто само собой разумеющееся, признавались по отношению к нему низшими (причем молчаливо допускалось, что «ниже» британца они не только в социально-культурном, но и в биологическом плане). Как ни парадоксально это может показаться, но таким подсознательным «комплексом британского превосходства» грешили даже очень крупные ученые, в своих работах решительно отстаивавшие тезис о равной способности всех человеческих рас к культурному творчеству. Так что и здесь Камерон был типичен для своего времени и своего класса — британской буржуазии.

Тем не менее, если сравнивать Камерона с другим знаменитым современником — Г. Стэнли, результат оказывается явно не в пользу последнего. Камерону не свойственны были ни грубость Стэнли, ни его жестокость по отношению к «туземцам». Оружие он применял лишь в крайних обстоятельствах, для самозащиты, а идею прорваться к Конго силой отверг, считая, что кровопролитие нельзя оправдать никакими географическими открытиями.

Могут возразить, что Камерону случалось применять телесные наказания к своим носильщикам и солдатам. Но не следует забывать, что в британских вооруженных силах такие наказания в те времена признавались вполне обычным средством поддержания дисциплины — их отменили только в 1881 г. Поэтому считать случаи применения Камероном мер физического воздействия — случаи, кстати, очень редкие — проявлением каких-то колониалистских или же тем более расистских взглядов нет никаких оснований.

Таким образом, общественно-политические взгляды Камерона в целом не выделялись на фоне взглядов британской либеральной буржуазной интеллигенции викторианской эпохи. И, конечно, их ограниченность, с одной стороны, социальная, а с другой (что тоже немаловажно) — обусловленная тогдашним уровнем знании об африканских народах, нередко ощущается в книге путешественника. Это хорошо видно, скажем, в тех случаях, когда речь идет о традиционных религиозных верованиях африканцев, об африканской мушке или хореографии, наконец, о происхождении некоторых древних памятников африканских культур (в частности, руин Зимбабве, которые сам Камерон, правда, не видел).

Но если такая неизбежная ограниченность мировоззрения Камерона и заставляет нас критически относиться к его оценкам социально-политической организации, к его объяснениям по поводу тех или иных фактов культуры, созданной населением пройденных им областей Африканского континента, то мы все же не можем отказать путешественнику ни в наблюдательности, ни в стремлении к объективности, ни в незаурядной настойчивости и большом личном мужестве. А главное, невозможно отрицать, что книга Камерона при всех своих недостатках представляет живой рассказ очевидца об очень сложном и насыщенном трагическими событиями периоде истории народов Центральной Африки.

И в то же время экспедиция Камерона составляет неотъемлемую часть истории географического изучения Африканского континента. Чтобы должным образом оценить сделанное им в этой области науки, нелишне будет сказать несколько слов о том, каковы были представления о географии центральной части Африки в начале 70-х годов прошлого века.

К этому времени интерес европейских географов переместился с поисков верховьев Нила на уточнение картины озерных и речных систем Экваториальной Африки. Экспедиции Дж. Спика и Дж. Гранта в 1860–1863 гг. и С. Бэйкера в 1801–1865 гг. принесли принципиальное решение проблемы истоков Нила. Еще раньше Р. Бертон и Дж. Спик положили начало нанесению на карту великих озер Восточной Африки (1856–1858). Конечно, и после этих открытий оставалось немалое число «белых пятен» в тех местностях, через которые прошли эти британские экспедиции. Не говоря уже о том, что было еще не вполне ясно, как обнаруженные озера связаны между собой, да и связаны ли вообще (последнее особенно относилось к оз. Танганьика, поскольку ни Бертону и Спику, ни Спику и Гранту не удалось обнаружить сток из него), многое оставалось сделать и для окончательного установления того, как в действительности выглядит речная сеть в верховьях Бахр-эль-Газаля, крупнейшего левого притока Нила. И именно в ходе исследований в этом районе, в частности после открытия Г. Швейнфуртом в 1670 г. р. Уэле, определенно не относившейся к системе Нила, на одно из главных мест выдвинулась проблема установления водораздела между бассейнами Нила и Конго.