Пересекая Африку - [25]

Только полдюжины людей построили себе хижины из-за отчаянного страха перед дикими зверями. Они, кстати, были до того трусливы, что, когда мне после захода солнца понадобилась вода для питья, я никого не смог уговорить зачерпнуть ее из ручья, протекавшего у подножия холма в каких-нибудь четырех сотнях ярдов от лагеря.

Диллон прибыл на следующий день очень больной, и мне пришлось устраивать лагерь для длительной стоянки на случай, ежели таковая бы потребовалась.

Хижины наших людей образовали большой внешний круг, а в середине был огорожен участок для наших палаток, караульни и склада. Пространство между жилищами людей и нашим собственным «кварталом» использовалось для привязывания ослов по ночам. В течение дня им давали бродить вокруг и ластись под надзором двух выделенных для этой работы человек. В дополнение к лихорадке у Диллона случился приступ дизентерии; прибыв 2 мая, он был прикован к постели до 20-го.

А я продолжал сильно хромать: причиной опухания ноги оказался большой нарыв, образовавшийся на подъеме.

Вдобавок к нашим бедам сразу же после прибытия произошла забастовка наших людей, ибо им потребовалось непомерное количество ткани вместо пайков. Я вынужден был держаться твердо, даже рискуя тем, что многие дезертируют, потому что, если бы я подчинился такому требованию, весь запас ткани, каким мы располагали, очень скоро был бы исчерпан. За два ярда ее я мог бы купить восемнадцатидневный рацион на одного человека; но каждый из них хотел по два ярда за каждые пять дней. А малейшая уступка с моей стороны побудила бы носильщиков еще увеличить свои претензии.

Обычный мой распорядок дня во время болезни Диллона заключался в ковылянии вокруг лагеря после утреннего какао и осмотра ослов до того, как их выгонят пастись; карболовым маслом я смазывал всякого из них, который имел ссадины. Затем я производил смотр людям, проверял оружие и выслушивал жалобы.

После этого делали уборку лагеря, выдавались пайки, и в окружающие деревни высылались отряды для закупки провианта на следующий день. Затем — завтрак, а позднее — записи, изготовление сбруи и разные мелкие дела занимали время до вечера, когда подавалась еда — объединенные обед и ужин. Потом я любовался видами и курил трубку у лагерного костра, пока не наступало время ложиться в постель.

Иной раз мой день разнообразило прибытие посетителей. Так, явился засвидетельствовать свое уважение и преподнес нам козу и несколько кур Ферхан, вождь большого селения и раб Сейида Сулеймана, бывшего министром и у Сейида Саида, и у Сейида Маджида, а ныне — одного из советников Сейида Баргаша. В другой раз сын Саида бен Омара, оманского араба, поселившегося в Мбуми, доставил подарок от своего отца и передал его извинения по поводу того, что тот из-за болезни не явился лично.

Эти две посещения были очень приятны. Но противоположное впечатление произвело третье, когда наглый, самоуверенный метис с важным видом явился в лагерь потребовать, чтобы мы ему отдали одного из наших пагази в уплату долга, якобы сделанного тем за два или три года до того. Я расследовал этот случай и, поскольку пагази заявил, что ничего арабу не должен, отказался его выдать. После чего посетитель вылетел из лагеря, не удостоив ответа мое «квахери», или «до свидания».

За время пребывания здесь мне удалось привести все вьючные седла в рабочее состояние: я придумал более удачный образец, который дал бы нам возможность на протяжении всего путешествия через Африку использовать ослов (если бы седла были сделаны из более долговечного материала, чем бывший в нашем распоряжении). Седла были снабжены двумя подпругами, грудными лямками, петлями и шлеями, а наверху находились стопоры и хомуты, так что грузы могли быть навьючены или сняты почти мгновенно, когда их надо будет переправлять через многочисленные препятствия на дороге.

Семь ослов несли короба с боеприпасами и ружейными принадлежностями. Короба эти превосходно соответствовали бы своему назначению, будь они покрепче. Но нам пришлось поместить в них больший вес, чем тот, на который они были рассчитаны, и это в сочетании с постоянными ударами о деревья настолько укоротило продолжительность их жизни, что ни один не дошел далее Уджиджи.

Начав беспокоиться за Мёрфи, я послал в обратную сторону несколько маленьких отрядов, дабы попытаться получить какие-нибудь известия о нем; и наконец 20 мая получил от него письмо, датированное 16-м в Мохале. В письме Мёрфи сообщал, что оба они — он и Моффат — перенесли несколько приступов лихорадки и что Моффат к тому же очень болен.

Прошло несколько дней без каких бы то ни было дальнейших сведений. Я снова намеревался связаться с Мёрфи, но тут караван, направлявшийся от побережья, доставил сообщение, что Мёрфи собирался переправиться через Манату.

26-го мы завидели караван, возглавлявшийся белым, ехавшим на осле. Но только один белый был виден среди окружавшей его толпы смуглых фигур.

«Где же другой?» и «Кого же не хватает?» — одновременно воскликнули мы с Диллоном. Когда отряд приблизился, нетерпение наше еще более возросло и в конечном счете, не в состоянии выдержать ожидание, я, хромая, пошел с холма навстречу ему. Тут я узнал Мёрфи, а на мой вопрос: «Где Моффат?» — последовал ответ: «Скончался…»