Пересечения - [35]

— Тебе трудно? Ты не жалеешь, что уехал тогда?

— Жалею.

Антонина вздохнула и глянула печально.

— Мы больше не будем встречаться.

Он испугался. Как будто это решение что-то меняло. Любой категорический запрет непонятен и страшен.

— Но почему?

— Виктор устроил мне сцену ревности. Я совсем не ожидала. Просто сказала ему, что ты хочешь меня видеть, а он такое наговорил. Будто он всегда запасной и я не любила его никогда.

Евсеев вспомнил тот август, когда он уже купил букет цветов и совсем собрался на свадьбу к Антонине, гадая, что лучше: прочитать наизусть симоновское «Открытое письмо» или сказать экспромтом здравицу невестам, бросающим своих женихов.

— Ты обещала сказать, почему не дождалась меня.

— Да? Разве это имеет значение теперь?

— Конечно.

Антонина положила руку на кисть Евсеева, заглянула в его глаза. Треск мотоцикла, пронесшегося мимо, заглушил ее негромкие слова. Шлейф пыли и выхлопных газов медленно уходил в сторону от проселка, рассеиваясь над желтыми головами подсолнухов.

— Что? — переспросил Николай.

— Ты сам не захотел.

— Я?

— Ты ведь просто выставил, выдворил меня из своей жизни. Ты написал мне: «Ни моя жизнь, ни моя смерть не касаются тебя». Куда уж яснее.

Евсеев подумал, что память у него совсем никудышная, если он мог забыть эти слова.

— Послушай, Тоня, но ведь ты расписала, как тебе хорошо без меня, и спросила с издевкой: «Ты еще живой, солдат?»

— Какая же издевка? Я действительно не знала, где ты и что с тобой. Ты умолк. Я очень боялась за тебя: ты же помнишь — венгерские события, война на Суэцком канале, мало ли что. Я спросила о главном, что меня беспокоило. Я хотела поехать к тебе.

— Поехала бы?

— Ну да. Честно говоря, я надеялась, что ты предложишь, наконец, выйти за тебя замуж.

— Для солдата это было невозможно.

— Откуда мне было знать! Я не хотела терять тебя.

— А потом?

— Потом ты заявил, что я тебе нисколечки не нужна. И после того целый год я о тебе ничего не знала. Да и о возвращении узнала случайно, от твоего брата.

— Ты же выходила замуж за другого!

— А ты предлагал выйти за тебя?

— Нет, но… ты же знала, что я люблю тебя.

Антонина покачала головой, глядя на убегающую вниз дорогу и на пожухлые от жары листья абрикосовых деревьев перед машиной.

— Два дня я прожила у мамы после свадьбы. Я сказала Виктору, что ты вернулся, что я должна еще подумать, пусть он не приходит и не зовет меня. Два дня и две ночи я ждала; вот ты идешь, твои шаги, вот сейчас постучишь в окно, я помню до сих пор, как ты стучишь, ты позовешь меня, скажешь, что я нужна тебе, что ты не можешь без меня, что не отдашь меня никому другому… Ты не пришел.

— Я не знал…

— Ты не любил меня.

— Я не думал…

Легкое прикосновение пальцев к его щеке было словно дуновение прохладного ветра. Всегда у нее оставались холодными руки, даже летом он, бывало, согревал их.

— Я не могу пожаловаться на судьбу. Виктор любит меня. Дочь хорошая. Недостаточно серьезная, может быть, да все они сейчас такие, не хватает им трудностей. Работа моя мне нравится, люди рядом со мной добрые, мне легко с ними. Но… что-то осталось в моей душе нерастраченное, невысказанное, ну, наверное, хранимое для тебя…

— Антон!..

— Недавно вечером по телевизору передавали концерт, пели Лещенко и Толкунова. «Первое танго», знаешь? Я впервые услышала. И не смогла, не выдержала. Горло сдавило, я выскочила из комнаты, перепугав своих…

Евсеев глядел перед собой на огромное блестящее пространство водохранилища, на поля, уходящие к горизонту, на рощи. Желтые, зеленые, фиолетовые, подступали поля к лесопосадкам, к совхозу, утонувшему в садах. Холмы и рощи, разноцветные, разнообразные. Не то что в полете над Чукоткой: там, куда ни глянь, — голые сопки, скалы и ядовитая зелень болот в полярный день. Вода, отблески солнца повсюду, на всем пространстве равнин и гор, если погода ясная. А больше в тумане, в белой вате облаков, предательских, таящих скалы, утесы. Зимой же — стерильная белизна снега, морозные туманы в распадках, угрожающие шлейфы поземок. Здесь в это время дожди и слякоть, опавшие листья подгнивают.

Пройдут годы. Новые летчики будут летать над Заполярьем на новых машинах, по все так же будет сверкать в болотах солнце и гулять пурга. И все так же зеленеть лугам на Украине. И будут любить друг друга молодые, и так же терять друг друга. И никто не сможет сделать ни шагу в прошлое, чтобы что-то поправить, изменить.

— Конечно, — сказала Антонина, — мы с тобой второй тайм играем, так, кажется?

— Похоже, — кивнул Николай, хотя внутри у него все противилось этому, он совсем не считал себя таким старым, чтобы об этом стоило говорить. Старому вертолет не доверят. «Старый»! Наши прадеды в сорок лет только женились, по первому разу.

— И все-таки мне хочется знать, — запинаясь, проговорила Антонина, — почему ты не захотел жениться на мне? Почему не пытался защищать, спасать? Ты не любил меня?

Он не знал, что отвечать. Он никогда не задавал себе такой вопрос. Выходит, что он никогда не думал о ней, только о себе. Может, и с Ниной у него то же самое?

— Я считал, что люблю тебя.

— Ты, наверное, считал, что впереди — сотни встреч и сберегать меня одну, раз, я ушла, не стоит. Сама ушла, чего же за мной бежать? Захочет — вернется. А я еще погляжу, взять ли. Ты всегда был категоричным и безжалостным. Ты и теперь такой?