Пересечение Эйнштейна: Далгрен. Нова. Пересечение Эйнштейна. Драгоценности Эптора - [46]

— Как это... Мы принесем пригоршню пламени? — начал Линчес.

— Полный груз, — уточнил фон Рей, — то есть, семь тонн. Семь кусков по тонне каждый.

Айдас возразил:

— Но нельзя же погрузить семь тонн огня...

— ...так что же мы привезем, капитан? — закончил Линчес. Экипаж ждал. Стоящие вокруг тоже ждали. Фон Рей потер правое плечо.

— Иллирион, — сказал он, — Мы зачерпнем его прямо из звезды, — рука его опустилась. — Давайте сюда свои классификационные индексы. Ну, а теперь я хочу увидеть вас в очередной раз только на «РУХе» за час до восхода.

* * *

— Выпей...

Мышонок оттолкнул руку. Он находился в дансинге. Музыка рассыпалась колокольчиками. Над стойкой замигали восемь красных огней.

— Выпей...

Мышонок постукивал в такт музыке ногой. Тай напротив него тоже отбивала такт, темные волосы покачивались за ее блестящими плечами.

Кто-то кому-то говорил:

— Нет, не могу я этого пить. Хватит с меня.

Она хлопнула в ладоши и двинулась к нему. Мышонок заморгал.

Тай начала мерцать.

Он снова заморгал и увидел Линчеса, держащего в своих белых руках сиринкс. Его брат стоял сзади, оба они смеялись. Настоящая Тай сидела на краешке стула со своими картами.

— Эй, — крикнул Мышонок и направился к братьям. — Послушайте, не балуйтесь с инструментом! Если вы умеете играть, тогда — пожалуйста. Только сперва спросите.

— А, — махнул рукой Линчес. — Ты тут единственный, кто в этом понимает...

— ...переключатель стоял на солнечном луче, — перебил Айдас. — Мы извиняемся.

— О'кэй, — сказал Мышонок, забирая сиринкс. Он был пьян и очень устал. Выйдя из бара, он побрел вдоль пышущих жаром губ Геенны-3, потом поднялся на мост, ведущий к семнадцатой площадке. Небо было черно. Он вел ладонью по поручню, и его пальцы и предплечье были освещены идущим снизу оранжевым светом.

Кто-то стоял впереди, облокотившись о перила.

Мышонок пошел помедленнее.

Катин задумчиво смотрел на ту сторону бездны, его лицо казалось маской в исходящем из расщелины свете.

В первый момент Мышонку показалось, что Катин с кем-то беседует. Потом он увидел у него на ладони записывающий кристалл.

— Проникните в человеческий мозг, — говорил Катин в аппарат. — Между головным и спинным мозгом вы найдете нервный узел, напоминающий человеческую фигурку, но всего около сантиметра высотой. Он связывает сигналы, формируемые органами чувств, с абстракциями, формируемыми головным мозгом. Он приводит в действие наше восприятие окружающего мира и запас знаний, которыми мы обладаем. Проникните сквозь путаницу интриг, тянущихся от мира к миру...

— Эй, Катин!

Катин взглянул на Мышонка. Волна горячего воздуха поднималась снизу.

— ...от звездной системы к звездной системе, заполнивших сектор созвездия Дракона с Центральной звездой — Солнцем, Федерацию Плеяд, Окраинные Колонии, и вы увидите толчею дипломатов, официальных представителей, кем-то назначенных и самозваных, неподкупных или продажных — в зависимости от ситуации, короче, образование, принимающее форму представляемого им мира. Его задача — воспринимать и уравнивать социальные, экономические и культурные изменения, влияющие на положение дел в Империи.

Проникните внутрь звезды, туда, где пламя окружает ядро из чистого ядерного вещества, сверхсжатого и летучего, удерживаемого в этом состоянии весом окружающего вещества; ядро, имеющее сферическую или эллипсоидную форму, повторяющую форму самой звезды. Вследствие внутризвездных процессов ядро испытывает сильнейшие потрясения. Однако происходящие на поверхности звезды изменения почти не видны — значительные массы вещества сглаживают эти толчки.

Случается, что расстраивается тонкий механизм балансировки внешних и внутренних сигналов в человеческом мозгу. Часто правительство и дипломаты не в силах сдержать процессы, происходящие в подвластных им мирах. А когда расстраивается механизм балансировки звезды, рвущаяся наружу энергия порождает титанические силы, которые превращают эту звезду в Нову...

— Катин!

Он выключил свой аппарат и посмотрел на Мышонка.

— Чем это ты занят?

— Делаю заметки для своего будущего романа.

— Твоего — чего?

— Это архаическая форма искусства, вытесненная психорамой. Она имела ряд ныне исчезнувших особенностей, которыми последующие формы искусства уже не обладали. Я — анахронизм. Мышонок, — Катин усмехнулся. — Кстати, спасибо за работу.

Мышонок пожал плечами.

— А о чем это ты толковал?

— О психологии, — Катин опустил кристалл в карман, — политике и физике.

— Психология? — переспросил Мышонок. — Политика?

— Ты умеешь читать и писать? — спросил Катин.

— На турецком, греческом и арабском. На английском — хуже. С буквами не сделаешь того, что можно сделать со звуками. Катин кивнул. Он тоже был слегка пьян.

— Хорошо сказано. Вот почему английский — очень подходящий для романов язык. Но я сильно упрощаю.

— Что там насчет психологии и политики? Физику я знаю. — В особенности меня интересует, — произнес Катин, обращаясь к бурлящей, пышущей жаром ссадине на поверхности планеты, кровоточащей в двухстах метрах под ними, — психология и политика нашего капитана. Эти две вещи прямо-таки интригуют меня.

— Но почему?

— Его психология на данный момент всего лишь любопытна, поскольку она неизвестна. У меня будет возможность понаблюдать за ним в полете. Но его политика обещает большие возможности.