Перепутья - [58]

Рыцарь Греже, разговаривая с боярами и чужеземными рыцарями, частенько тайком бросал взгляд в сторону Книстаутайте, и, когда их взгляды встречались, оба словно говорили друг другу: «Да, и я очень тосковал о тебе».

В зале постепенно нарастал шум и веселье. Проказники шуты то танцевали, схватившись за руки, то вытворяли разные проделки; то поодиночке, то все сразу кривлялись, строили рожи, кувыркались через голову… С кнутом в руках, одетый в пестрое платье, гонял их по залу шут Хеня. Изредка, когда то один, то другой шут кувыркался через голову и у него нарочно разрывалось платье, а при этом еще показывалась неприкрытая часть тела или вырывался искусственный неприличный звук, по всему залу проносился смех, а послы хохотали даже до слез, сгибаясь до земли. В прекрасном настроении были и жемайтийские бояре, и крестоносцы, и чужеземные рыцари; веселы были также их жены и дочери, только хмурился и, казалось, все думал о чем-то сам хозяин, князь Витаутас. Похоже, не веселили его проделки шутов, не слышал он, как остроумно его любимый шут Хеня поносит польского короля Ягайлу. Казалось, сидел он на своем троне только ради гостей, из вежливости, и еще казалось, что там, за стеной, ждут его важные дела и что только они теперь занимают его. Лишь изредка, когда уж весь зал хохотал над той или иной проказой шутов, князь словно вспоминал, что он здесь хозяин и его долг приглядывать, чтобы гости не скучали, улыбался, говорил вежливые слова княгине или кому-нибудь из своих гостей и снова уходил в себя.

Долго веселились гости.

— Ну, потанцуй еще, потанцуй. Перекувырнись через голову, муштинис ⁴³ получишь, — просил Хеню один жемайтийский боярин.

— Муштиниса мало, — скривился Хеня и застыл перед боярином.

— А сколько же ты хочешь?

— Дай столько, сколько король Ягайла предложил Опольскому за Злоторыйский замок ⁴⁴, вот тогда и потанцую, и через голову перекувырнусь, — отрезал ему Хеня.

— А что бы ты стал делать с такими деньгами?

— О, я бы тогда танцевал и играл, а король Ягайла кувыркался!

Весь зал разразился хохотом, и только Витаутас не смеялся. Общим весельем не могли заразиться и рыцарь Греже, и Маргарита Книстаутайте. Когда все смеялись и шутили, Греже и Книстаутайте лишь из вежливости улыбались и снова ловили взгляды друг друга. Но рыцарь Греже все никак не мог улучить момент, чтобы подойти к боярыне и ее дочери и передать им поклон от сыновей и братьев. Наконец, когда трубы пригласили гостей к ужину и все вельможи и бояре поднялись со своих мест, рыцарь приблизился к боярыне и ее дочери и поклонившись сказал:

— Уважаемая фрау, ваши сыновья передают тебе и своей сестре поклон и наилучшие пожелания. Они здоровы, веселы и желают, чтобы господь Иисус и вам ниспослал того же.

Боярыня просияла и спросила:

— А их опять перевели в Мариенбург?

— Нет, уважаемая фрау, они все еще находятся в Караляучюсе, но я по пути навестил их.

— Большое спасибо, отважный рыцарь.

— А как у них успехи на охоте? — спросила Маргарита.

— О, прекрасная фройлейн, прусские пущи — не жемайтийские: в них нет богинь.

На этом и закончился их разговор.

Рыцарь чувствовал себя счастливым, что так близко побывал около дамы сердца и мог заглянуть в ее голубые глаза. И во время ужина он издали следил за ней взглядом, радовался ее красоте и своему счастью видеть ее.

XXXI

Визит послов Московского князя к Витаутасу в Бартенштейнскую крепость вызвал сильную тревогу, много различных толков и догадок не только в Кракове, среди епископов и вельможных панов Ягайлы; орден тоже был озабочен этим сватовством; дело в том, что все почувствовали, насколько возросла слава князя Витаутаса и его авторитет. Знали и то, что не только о сватовстве станут говорить с Витаутасом послы Московии, а будут советоваться с ним и по другим, политическим вопросам. Еще большую тревогу вызвало то, что князь посылает в далекую Москву своих послов, самых способных вельможных бояр с голшанским князем Иоанном Альгимантайтисом ⁴⁵ во главе и с большой свитой. Среди спутниц княжны были также боярыня Книстаутене с дочерью Маргаритой и еще несколько благородных жемайтийских боярынь.

Путь до Москвы был очень дальним, трудным и опасным, потому что из-за вражды со Скиргайлой и Ягайлой приходилось оставлять в стороне Великую Литву и идти морем до Риги, а потом ехать через земли Пскова и Новгорода.

Меньше всех радовался этому сватовству и назначению в свиту княжны боярыни Книстаутене с дочерью рыцарь Греже. О, как он был бы счастлив, если б тоже мог быть в свите княжны или среди послов! Сопровождая княжну, он ежедневно видел бы Маргариту, мог бы чем-нибудь помочь ей и ее матери. И, возможно, впервые в жизни рыцарь Греже пожалел, что он крестоносец, а не жемайтиец или еще какой вольный рыцарь. Но теперь перед ним, как крестоносцем, все пути в свиту княжны или послов князя были закрыты. Мог бы он попросить великого магистра, чтобы тот не отпускал Книстаутене с дочерью, как важных заложниц, но об этом рыцарь даже думать не хотел. Для него оставался один выход: выбрать момент и сказать Маргарите, что он любит ее, что без нее и жизнь ему не мила. Но как это сделать, как улучить такую минуту: при людях нельзя, а боярышня одна нигде не показывалась. Посвататься через кого-нибудь другого — у рыцаря не было среди жемайтийцев ни близких товарищей, ни родственников. Да к тому же он крестоносец, и еще неизвестно, как посмотрела бы на его сватовство боярыня, ее сыновья, князь Витаутас и сама Маргарита. А что сказал бы орден, устав которого запрещает жениться на чужеземках?.. А кто может поручиться, что во время такого долгого путешествия не посватается к боярышне кто-нибудь из послов или свиты? Да и в Москве — разве мало там красивых, молодых русских бояр? И рыцарь Греже окончательно встревожился и расстроился. Это заметила и боярышня, но традиции, скромность и это постоянное разделение мужчин и женщин не позволили им ни увидеться, ни объясниться.