Перепутья - [27]

— О боги!.. Крестоносцы!..

Все обернулись и увидели, что вдоль леса едет несколько крестоносцев. Кровь отхлынула от лица кривиса Талунды, он замолчал и, бросив взгляд на костер, в котором еще догорали кресты, прохрипел:

— Спасайтесь!

Все, словно овцы, молча побежали в лес. Крестоносцы, которые до того ехали шагом, пустили коней галопом и преградили путь. Растерявшиеся жемайтийцы развернулись и забежали в избы.

— Не бойтесь, люди, мы ничего вам не сделаем, мы только хотим спросить дорогу к Дубисе, — подъехав к избе, в которую сбежалось больше всего народу, спокойно заговорил по-литовски крестоносец.

Из избы никто не ответил.

— Выходите, не бойтесь, мы… — опять начал было крестоносец, но тут от костра его окликнул товарищ.

— О проклятие! О святотатцы! Проклятые язычники! — всполошились возле костра крестоносцы, увидев догорающие кресты. Вытащив из ножен мечи, они бросились к избам. Жемайтийцы закрылись на засовы. Крестоносцы одним махом вышибли дверь и полезли в избу, но первый получил палицей по голове и свалился на пороге. Жемайтийцы подхватили его меч и втащили в избу его самого, чтобы сорвать с него доспехи. Другого крестоносца цепом сбил с ног Гинутис, а через маленькое оконце избы начала пускать по нападающим стрелы дочь Йотайкиса, желтокосая Йогаубе.

Крестоносцы растерялись, отступили от избы, и один из них несколько раз дунул в свисток из вольчей кости. Не прошло и несколько минут, как деревню заполнили конные крестоносцы. Увидев догорающие в костре кресты, все, словно взбесившиеся, бросились к избам и хотели проскочить в дверь, но жемайтийцы уже решили живыми не сдаваться и защищались тем, что попадалось под руку. Старый Индре и Йотайкис, заслонившись дверным косяком, работали один топором, другой мечом убитого крестоносца. Гинутис добивал поверженных крестоносцев цепом, а дочь Йотайкиса все пускала стрелы через маленькое оконце.

Но недолго пытались разъяренные крестоносцы взять жемайтийцев живыми. Один из них выхватил из костра головешку и, подбежав к избе, спросил, хотят они живыми сдаться или живьем сгореть. С последним словом крестоносец упал, пронзенный стрелой, а от головешки вспыхнула его же одежда…

Сначала занялась крыша; крестоносцы снова предложили жемайтийцам сдаваться и выбегать из избы, но те решили лучше сгореть, чем живыми угодить в лапы своим мстительным врагам, и из избы не выходили. Пока не занялся потолок, желтокосая Йогаубе все пускала через маленькое оконце стрелы, а они летели далеко. Когда рухнул пылающий потолок и когда через оконце и дверь сеней начали вырываться наружу языки пламени, в избе раздался жуткий крик. Этот крик подхватили и остальные жемайтийцы, спрятавшиеся в других избах, но они, не выдержав натиска крестоносцев, сдались живыми. Только кривис Талунда и Кулгайлис не захотели по-хорошему выходить из избы и защищались один копьем, другой вилами; теперь они оба и десять женщин лежали, поваленные на землю, и, когда кричали сжигаемые живьем, кричали и они.

— Великий Перкунас! Праамжюс всесильный! — кричал с земли кривис Талунда, поднимая к небу свои связанные руки. — Возьми ты их на небеса, на вечные небеса, где отдыхают тени наших предков!.. О великий Перкунас! О всесильный Праамжюс! Позволь и нам сгореть жертвой, милой твоему сердцу!

— Молчи ты, проклятый язычник! — закричал подбежавший крестоносец и занес над его головой мизерикордию.

Но кривис Талунда не молчал. Он взывал к своим богам и просил крестоносцев бросить его в огонь, чтобы и он мог сгореть вместе с остальными и попасть на небеса.

— Ты кто такой, пес? — спросил подошедший к нему Ганс Звибак.

— Я нижайший слуга бога Перкунаса и других богов, наставник людей своих, а твой, собака, враг, — пытаясь подняться, ответил кривис Талунда.

— Крещен ли ты? — зло спрашивал Ганс Звибак.

— Насильно крещен, но от своих богов никогда не отрекался и не отрекусь.

— Если не отрекаешься, умрешь как собака.

— Ведь я сам просил сжечь меня вместе с моими братьями и сестрами.

— Тебя ждет более страшная смерть, если ты не отречешься от язычества.

— От вас я только смерти и жду, а погибнув от вашей руки, я отправлюсь прямиком на вечные небеса!

— Ты и после смерти будешь вечно гореть в аду, несчастный язычник!

— Пока еще буду гореть, а твоих богов я уже сжег, смотри, один только пепел остался!

— Молчи ты, гадина, вот сейчас сниму голову! — замахнулся мечом Оскар Фукс, но брат Ганс остановил его и сказал:

— Погоди, брат, мы еще успеем снять ему голову, а пока он послужит нам как проводник.

Талунда не испугался меча крестоносца, он только просветлел, поднял глаза к небу, словно в ожидании некоей милости. Но когда крестоносец вложил свой меч в ножны, старый кривис остался недоволен и насмешливо сказал:

— Ты, сучья порода, теперь можешь сделать со мной все; и чем более жестоко ты со мной поступишь, тем большими милостями осыплют меня мои боги на небесах.

— Мы покажем тебе небеса, чертов выродок, — скрипнул зубами брат Ганс Звибак, но делать было нечего, так как требовался проводник.

— Скажи, где остальные ваши мужчины?

— А вот где — горят, — и кривис показал на пылающую избу.