Переплет - [90]

– Я не передумаю.

Он кратко и недобро ухмыльнулся, поклонился и вышел.

Когда я поднял голову, мама стояла в дверях. Я все еще держал в руках сверток, который дал мне Эйкр; вещь принадлежала мне, мать не могла ее забрать. Но она и не пыталась, лишь стояла молча.

– Я не поеду, – проговорил я.

Она медленно опустила тяжелые веки и снова приподняла их с трудом; ей словно стоило больших усилий не закрывать глаза.

– Эти деньги пошли бы Альте на приданое.

– Мама…

– Мы столько сил положили, чтобы не подпускать тебя к книгам. Это злое колдовство, сын. Но мистер Дар… твой друг рассказал тебе обо всем, верно? Я должна была догадаться. Жаль, что мы сразу не поняли, что он за человек.

– О чем ты, мама?

– Мы думали, что уберегли тебя. Мы были так осторожны… – Она прислонилась к дверному косяку и рассеянно накручивала на палец край передника. – Моя мать всегда говорила, что это дурное, противоестественное колдовство. Высасывать из людей воспоминания, стыд, боль и горе… Вот почему переплетчики живут так долго, говорила она. Они высасывают из людей жизнь и кормятся этим. – Ее пустой взгляд скользил по платью, покрытому пятнами муки и сажи. – Но если ты вернешься таким, как был до этого…

Словно что-то застряло у меня в горле.

– Мама, послушай, мы с Люцианом…

– Ступай, – оборвала она. – Просто уйди, Эмметт. Не позорь нас больше.

Я прошагал мимо нее и поднялся наверх. В висках пульсировала кровь; меня всего трясло. Я сел на кровать и прижал к груди свою старую рубашку. В горле набух болезненный комок. Склонив голову, я зарылся лицом в полотно. Что бы я только ни отдал сейчас, чтобы очутиться в объятиях Люциана, вдохнуть запах его кожи под дымкой лавандовой воды.

Ткань в моих руках хрустнула.

В воротник была вшита записка. Казалось, прошла вечность, прежде чем я сумел расковырять шов кончиком ножа. Наконец я достал клочок бумаги и развернул его.

Встретимся на рассвете на перекрестке дороги на Каслфорд и тропы на болота.

Люблю тебя.

XIX

Случись мне в тот вечер с кем-то заговорить, я непременно выдал бы себя. Я весь пылал от предвкушения и раскраснелся, как пьяный. Мне повезло, что я пропустил ужин и выходить из комнаты не было надобности. Лежал, не смыкая глаз, не в силах поверить своему счастью.

Через некоторое время я спустился выпить воды и столкнулся с Альтой на лестнице. Наши взгляды встретились. Через щель в двери ее комнаты на площадку второго этажа просачивался лунный свет, рисуя на верхних ступенях узор из черно-белых треугольников, но внизу, на лестнице, свет был мягким, рассеянным; он опутывал ее щеки и висок прозрачной паутиной. В этом свете трудно было определить ее возраст: она могла быть девушкой, женщиной, старухой. Но взгляд ее спокойных темных глаз не изменился.

– Эмметт? – позвала она.

Голос прозвучал так ласково, что внутри меня затеплилась отчаянная надежда. Что, если она простила меня? Что, если никогда не любила Люциана по-настоящему?

– Да, Альта?

– Прости меня.

Вдалеке, а потом ближе ухнула сова; в углу двора раздался шорох. Я представил себя мышью и отчетливо увидел сову, безмолвно описывающую круги над двором; она терпеливо высматривала, когда во мраке блеснет мой глаз и шевельнется хвост. Моя смерть наступила бы мгновенно; я бы и сам не заметил.

– И ты меня прости.

Я спустился на одну ступеньку, чтобы встать к ней поближе, но она поспешно отвернулась и пробормотала:

– Мне нужно в уборную. Женские дела.

Альта выскользнула во двор. Я повернулся и проводил ее взглядом: сестра ступала по мощеному камнем двору, придерживая полы накидки, чтобы к ним не пристала солома.

Я мог бы окликнуть ее, но не стал. Вернулся к себе в комнату.

Не дожидаясь, пока небо посветлеет, я оделся и приготовился. Затем бесшумно спустился по лестнице и вышел во двор. Луна уже ушла, но звезды светили ярко. Мне было трудно дышать. Я вышел на дорогу, бросился бежать и бежал до самого перекрестка.

Вначале в предрассветном полумраке я увидел лишь тусклый свет лампы в непроглядной тьме; а приблизившись, различил контуры лошади и повозки. Хотел было окликнуть Люциана по имени, но тишина окутывала все вокруг колдовскими чарами, и я побоялся их нарушить. Я видел его – он стоял у головы лошади и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, укутавшись в плащ; его лицо скрывал капюшон.

Я глупо улыбнулся во весь рот и бросился к нему.

– Люциан! Люциан!

С бешено бьющимся сердцем потянулся к нему, и…

Это был не он.

Эйкр стоял рядом с лошадью; его лицо наполовину скрывал капюшон. В повозке сидел еще один человек; он устало, скучающе зевнул, и у меня по спине пробежал холодок, а потом я увидел ее…

Альту.

Она спала. Хотя нет. Лицо находилось на свету но на лбу залегла тень; глаз заплыл, а между носом и ртом запеклась струйка крови. Я открыл было рот, но внутри все сжалось; а когда попытался заговорить, то не смог издать ни звука, из груди вырвался сухой хрип, подобный свисту раздуваемых мехов.

– Делай, как я скажу, и она не пострадает. – Эйкр откинул капюшон. Долгое время ни он, ни я не двигались; потом я понял, что он показывает на повозку. Он хотел, чтобы я сел в нее. Наконец он сказал: – Не усложняй, сынок.