Переплет - [34]

Я отвел взгляд. Я никогда никого не целовал, кроме своих родных.

– Переплетчик словно становится человеком, которого переплетает. Ненадолго ты примериваешь на себя его жизнь. Но разве это возможно, если продавать книги ради выгоды?

Вдруг у меня свело ногу. Я пошевелил стопами, чтобы унять боль, затем встал, прошелся до камина и вернулся к стулу. Середит следила за мной. Облачко закрыло солнце, смягчив контур ее лица и разгладив морщины.

– Не хочу, чтобы ты стал таким переплетчиком, как он, Эмметт.

– Я лучше горло себе перережу, чем стану таким.

Она рассмеялась горьким и сухим дребезжащим смехом.

– Не зарекайся. Но я все же надеюсь, что это правда. – Она снова укуталась в одеяло, и со стороны показалось, что у нее вырос горб.

Мы долго молчали. Я поджал пальцы в ботинках: внезапно стало холодно.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Знаешь, а я бы выпила чаю, – неожиданно сказала она. – Мне немного лучше.

– Конечно. – Я подошел к двери и рывком открыл ее.

Де Хэвиленд поспешно попятился; оказалось, он стоял под дверью.

– Мне нужно поговорить с Середит, – выпалил он. – Пусти.

Я отошел. По наклону его головы я догадался, что он подслушивал. И обрадовался: мне хотелось, чтобы он знал, какого я о нем мнения.

– Чего лыбишься? – добавил он. – Будь ты моим учеником, я бы давно тебя выпорол.

– Я не ваш ученик.

Он грубо оттолкнул меня.

– Не зарекайся.

Дверь захлопнулась у меня перед носом.

Ночью я спустился вниз, не зажигая свечу: луна светила очень ярко. Было что-то странное в этом свете: он казался осязаемым, как пыль, сквозь которую я пробирался с каждым шагом, словно раздвигая паутину. Но я шел на поиски чего-то, и этим были заняты все мои мысли.

Мне было холодно. Я шел по лестнице босиком. Бросил взгляд на свои ноги, окутанные мерцающим лунным светом, который шевелился при ходьбе, перекатываясь волнами. Я знал, что это сон, но это осознание не разбудило меня. Напротив, я ощутил легкость и обрел способность парить над землей.

Я очутился в мастерской. Здесь все было покрыто тем же серебристым налетом. Задев верстак рубашкой, я оставил на нем темный след; ткань запачкалась мерцающей пылью. Что же я искал?

Передо мной была дверь, ведущая вниз, в хранилище. Но войдя внутрь – дверь я не открывал, она сама открылась от моего легкого прикосновения, – я оказался в другой комнате, той, где стояли стол и стулья. В комнате было светло. За столом спиной ко мне сидел юноша. Я узнал в нем Люциана Дарне.

Он повернулся, словно хотел взглянуть на меня, но все вокруг внезапно замедлилось, и не успел я увидеть его лицо, как начал падать вниз.

Я летел вниз в пустом пространстве, а потом проснулся. Сердце колотилось, руки и ноги гудели от напряжения. Когда тело наконец изволило повиноваться мне, я сел и вытер пот с лица. Еще один кошмар, вот только что кошмарного в нем было? Невзирая на страх, самое сильное чувство, которое я испытал в этом сне, было сродни отчаянию: еще миг, и я узнал бы, что ищу.

Мне казалось, что еще глубокая ночь, но я услышал, как часы пробили семь, и понял, что проспал. Пора было готовить чай для Середит. Соскользнув с кушетки, я направился в коридор, завернувшись в одеяло, как в плащ. Разжег огонь и долго стоял у плиты, подвинувшись как можно ближе, пока не согрелся.

– Будь добр, сделай мне чаю.

Я обернулся. Де Хэвиленд сел на стул и потер лоб двумя пальцами, словно стирая пятно. На нем был светло-голубой халат, расшитый серебряной нитью, но под халатом он был полностью одет, а жилет и шейный платок, кажется, не менял со вчерашнего дня. Под глазами залегли лиловые тени.

Он сказал «будь добр» – и то хорошо. Я не ответил, но поставил чайник на огонь и отмерил ложку чая. Чайница была такой старой, что зелено-золотой орнамент местами усеивали крапинки ржавчины, а когда я открыл крышку, на пальцах остались хлопья краски.

Де Хэвиленд зевнул.

– Как часто приезжает почтовая повозка? Раз в неделю?

– Да.

– Значит, приедет сегодня?

– Наверное. – Вода вскипела, и я наполнил чайник. Лицо обдало паром; щеки запылали.

– Вот и славно.

Он достал карманные часы и принялся заводить их. Колесико издавало неприятный металлический скрежет, от которого у меня свело зубы. Чай не успел завариться, но я все равно разлил его по чашкам; тонкостенная фарфоровая чашка де Хэвиленда наполнилась жидкостью чуть темнее мочи. Он нахмурился, но поднес чашку к губам и стал пить, не сказав ни слова. А допив, звонко цокнул чашкой о блюдце, поставив ее ровно посередине, на круглую выемку.

Я взял поднос и начал готовить чай для Середит. Взял не фарфоровые чашки, а керамические, те, из которых мы обычно пили. Решил не нести ей хлеб с маслом – приедет Толлер и привезет сычуг, тогда я смогу сделать творог. Достал из банки несколько ломтиков сушеных яблок и добавил в чашку ложку меда. Мне так хотелось скорее убраться подальше от де Хэвиленда, что я пролил чай, поднимая поднос.

Он взглянул на меня, когда я прошел мимо.

– Ты куда это направился?

– Отнести Середит завтрак.

– О, – его глаза блеснули, точно что-то позади меня привлекло его внимание. Когда он снова взглянул на меня, взгляд его был спокойным. Радужки у него были такого же бледно-коричневого цвета, как чай в его чашке. Усы растрепались с одного края; меня обуяло жгущее, яростное желание потянуться и дернуть за них, сорвав с лица.