Переплет - [138]

– Они ломают дверь. – За дверью слышался крики. Кричат мужчины. Дверь подрагивает под их натиском. – Засов не сможет сдерживать их вечно.

– Я никуда не уйду без своей книги. – Я вырываюсь. Эмметт пошатывается, не отпускает меня, но ослабляет хватку, точно у него уже нет сил. Ему больно. Мы зря тратим время. Если сейчас я ударю его, он отпустит меня…

– Послушай, – он срывается на крик, – оставь ее. Пусть горит. Если захочешь, после я переплету тебя еще раз. Клянусь, я так и сделаю.

У меня слезятся глаза. Я смотрю наверх. Пляшущее пламя взвивается и лезет в отверстие в полу балкона; в серой дымке огонь отливает пурпуром и золотом. Шкаф с разбитым стеклом вот-вот вспыхнет.

– Что такого ужасного ты мог натворить. Люциан, что готов умереть ради этого?

Я открываю рот, и в него врывается дым. Слезы режут глаза и катятся по лицу. Я думал, что знаю причину моего страха. Возможно, я боялся, что совершил убийство. Но почему я решил, что нет ничего хуже убийства? Здесь, в слепящем пекле и дыму, среди рева пламени и грохота кулаков о дверь что-то внутри меня надламывается, и рушится последний защитный барьер. В голове всплывают обрывки кошмара – яркие, правдоподобные, пугающие. Реальные воспоминания страшны: остекленевшие глаза Нелл, повисшей на самодельной петле, служанки с пустыми лицами, де Хэвиленд в момент нападения, отец… Но за ними маячат мрачные тени всего, что могло произойти, всего, что могло быть хуже. Преступлений отца, о которых я не подозреваю, и всего, к чему он мог меня принудить. Деяния столь извращенные, столь порочные, что я могу о них лишь догадываться. Но если я способен нарисовать их в своем воображении, значит, способен и совершить?

Я судорожно глотаю воздух. Лицо взмокло от слез.

– Ты не понимаешь, – говорю я. – Я… если бы ты только знал…

И тут он прижимается губами к моим губам. Он прижимается так сильно, что это даже не похоже на поцелуй: мы ударяемся зубами, в голове звенит, боль пронзает нижнюю губу. Я все еще продолжаю говорить и слышу свой голос у него во рту. Он отстраняется немного и смотрит мне в глаза.

– Я люблю тебя, – говорит он.

На миг мне кажется, что я переношусь в другое место. Жар огня, треск – все это продолжает существовать, но лишь сию минуту, а я вдруг слышу тишину за пределами сиюминутного и вижу пустоту, простирающуюся до самого края света. Внутри меня – абсолютный покой, как будто бы я умер.

Он смотрит на меня. В его глазах блестит отраженное пламя. Лицо встревожено, но в нем проскальзывает что-то еще – искра торжества. Огонь. Шкаф.

Я отталкиваю его. Но уже поздно. Меня захлестывает жаркая волна; я задыхаюсь. Языки пламени взвиваются вверх и достигают моего сознания; в глазах разлетаются искры.

И тут я вспоминаю правду; она ослепляет меня и горит так ярко, что поначалу я ее не вижу, но в следующий миг она прожигает меня насквозь.

Я открываю глаза и понимаю, что мир изменился.

Я не знаю, где я. Не знаю, кто я. Мне холодно. Легкие болят. Когда я пытаюсь откашляться, горло режет так, будто я проглотил горящую головешку. Боль нестерпима. Воздух обжигает легкие, как йод, пролитый на открытую рану. Лицо обожжено дымом.

Но несмотря на боль, я чувствую себя счастливым. Мое счастье глубоко и безгранично, как влажные темные поля, пробудившиеся из-под снега. Я не понимаю, откуда оно взялось, но мне кажется, будто, протянув руку, я смогу черпать его пригоршнями.

– Ты очнулся? Все в порядке?

Эмметт. Я вспоминаю его имя прежде своего собственного.

– Кажется… кажется, да. – Я хриплю. Говорить больно. Я сажусь. Голова тут же идет кругом.

– Не шевелись. Не тревожься. Ты в безопасности.

Я моргаю, пока мир не перестает расплываться перед глазами. Я не узнаю это место. Какая-то каменная постройка с открытой террасой. Крошащиеся каменные колонны, за ними – поле, а вдоль него растут деревья. Трава здесь пожухлая, бурая, как всегда зимой. Склон покрыт грязным покрывалом тающего снега. Не знаю, сколько времени прошло. Как будто я отсутствовал несколько лет. А может, целую жизнь.

– Тебе лучше?

Я киваю.

– Со временем полегчает. Первые несколько дней чувствуешь себя странно.

– Да уж.

– Потом все успокоится.

– Ясно.

Вдыхаю запах глины и опавших листьев. Старого дыма. Обожженной кожи. Рвоты. На каменном полу лужа – должно быть, меня стошнило, как Эмметта, когда он сжег свою книгу… Я морщусь. Хорошо, что я потерял сознание. Я смотрю на свои руки и снимаю перчатки. Повезло мне, что я был в них. Кожа на пальцах порозовела и саднит; к ней больно прикасаться. Почему же я так счастлив?

Из-за красок. Из-за того, что унылый зимний пейзаж вдруг стал таким ярким, что на него невыносимо смотреть. Боль ощущается ярче, а вкус сажи во рту – острее вкуса любой пищи, которую мне когда-либо доводилось пробовать. Я чувствую запах корней под землей, уснувшей природы и семян, ждущих своего часа. Я…

Поворачиваю голову и смотрю на Эмметта. Он напуган.

Я начинаю смеяться. Теперь у него и впрямь испуганный вид.

– Все в порядке, Эмметт.

Он неуверенно кивает. Его лоб запачкан углем. Глаза покраснели. На скуле – багровый синяк.

Птица на крыше заливается трелью. Ей вторит ворон с противоположного края поля. Высокая журчащая трель и грубое карканье. Оба этих звука радуют слух. Я слышу колокольчик и крики вдали. Справа от нас над деревьями поднимается высокий столп дыма.