Переодетые в чужие тела - [7]

Его ни то чтобы уважали, скорее, не всегда понимали, как он бы того хотел, и многие просто не знали как себя с ним вести, отсюда и стиль его отношения с людьми отработался: коротко, по существу, конкретно, а если удавалось возможным, то и вообще не общаться.

На теннисной площадке большого спортивного зала играли в мячик двое: оба играющих высокие, спортивно сложенные люди, мужчина и женщина, средних лет, знакомые Аршиинкину-Мертвяку по университету: лаборанты-химики. Они подбадривали каждый сам себя комплементами, то по поводу удачного удара, то по поводу виртуозного прыжка, похваливали себя, и лишь изредка критиковали, будто выступали в роли собственных комментаторов игры. Профессора, потихонечку присевшего на краешек длинной деревянной лавки, протянувшейся вдоль стены спортивного зала, они долго не замечали, а он, напряженно наблюдал за тем, как сияющей белизны мячик, словно штриховал, пытался заштриховывать карандашно, пространство между играющими, но белые штрихи его тут же таяли, не оставляя следа, согласно инерционной памяти зрения. Профессор тоже пытался заштриховать в своей памяти этим наблюдением игры то состояние, которое возникло у него десятки минут назад во время езды в автомобиле сюда, и эти его усилия, попытки также бесследно таяли, как и следы от мячика, в памяти его сложного сознания, и теперь, порожденное минутной слабостью внутренних законов, состояние, продолжало отчетливо помниться, хотя и не назойливо и без чувств, но все же -- мешало переключиться на привычную среду переживаний и размышлений, оно фотографически, портретно присутствовало и смотрело в упор на Аршиинкина-Мертвяка и являлось единственным свидетелем профессора, видящим его изнутри. Состояние молчало, но оно неумолимо понимало то, что никто не мог понимать, и Василий Федорович знал, что оно никому и ничего не расскажет и не шепнет, но все же... это его стесняло и порождало дополнительный дискомфорт и неуклюжесть. Так, в никем не замеченном сидении на лавочке большого спортивного зала, определенное время профессор просидел в собственности своего одиночества, которое все больше, с годами, пыталось навязываться ему.

"Наверняка они скоро поженятся..." -- продолжал размышлять про себя профессор в адрес рассматриваемых им, корчущихся в падениях и прыжках, гибко изламывающихся фигурок людей с ракетками в руках на теннисной площадке, занятых упругостью мышечного азарта. -- "Они еще молоды и свежи, а я..." -думалось грустновато ему.

Неожиданно профессор опять вспомнил о дочери. -- "Теперь она проснулась уже, девочка моя", -- сладко проговорил одними губами.

Василий Федорович неохотно брал с собою по воскресеньям Юлию на дачу, и, хотя и переживалось ему о том -- как же там она в городе, а главное с кем и для чего, но и здесь, если случалось такое, что она все-таки приезжала с ним отдыхать -- беспокойства хватало в достаточности: соблазны мужских улыбок вокруг, а главное -- множество знакомых, которые вполне могли бы обманом развести отца и дочь по разным углам коттеджного поселка, и тогда могло бы случиться то самое, пугающее, отчего нередко случалось у профессора, на какое-то время пропадал аппетит и сосущая, неумолимая бессонница поднимала его посредине подобной ночи, уставшего от напряженного лежания в постели. Но и не ездить на активный отдых профессор не мог, потому что это единственно поддерживало его телесную форму, а оказаться обузой и развалиной для дочери, такой шанс для судьбы он предоставить не мог и не желал.

И вот, когда профессор, порядочно увлекшись, увяз глазами в мельтешение мячика, душою в переживаниях, а мыслями в смятении, в большой спортивный зал, он и не заметил как, тихо вошел и присел рядом с ним его многолетний коллега и в какой-то мере близкий приятель, тоже профессор, но психологии, Порядков Петр Алексеевич, который был на пять лет помладше Аршиинкина-Мертвяка. Петр Алексеевич с оттопыренными ушами, охотник до не всегда уместных и скромных шуток в разговорах один на один, случалось и язвительных подколок в адрес не слышащих об этом окружающих, а привычка слегка прищуриваться, часто придавала его лицу не существующую на самом деле застенчивость, на чем не раз обманывались многие студенты, особенно при сдаче экзаменов и зачетов.

-- Сидим? -- потихонечку шепнул на ухо своему приятелю Порядков.

-- А-а!? -- едва было встрепенулся от неожиданности возникшего рядом с ним человеческого голоса Василий Федорович, но тут же, "на лету" сориентировался и успокоился. -- Когда ты вошел? Я тебя и не заметил, -сказал он.

-- Пятьдесят процентов победы -- неожиданность! -- торжественно произнес, спортивно расправившись в плечах, Петр Алексеевич. -- Плюс пятьдесят процентов моей игры и можешь считать заранее, что ты уже на лопатках, друг мой, партия за мной!

-- Психологическая обработка противника до начала поединка -- это не лучший спорт, коллега. Но поверь мне: ты напрасно думаешь, что испугав меня до игры своим появлением -- заставишь тем самым испугаться и на площадке, потому как я, без сомнения, умею знать, что Солнце -- не есть Земля, а Земля не есть Солнце.