Переносчик смерти - [3]

Я так и не успеваю выяснить, кто будет моим следующим соседом, потому что комендант Али вызывает меня, единственного врача в карантине, на конфиденциальную беседу в морг.

Меня трудно впечатлить картинами смерти. Потрошить покойников я начал еще на первом курсе медицинского. Но ничего подобного никогда прежде не видел!..

Весь морг беспорядочно завален мертвыми телами. Они повсюду — на прозекторских столах, в холодильниках, на полу, на огромных подоконниках и даже в коридорах. Приметы алиментарной дистрофии налицо. У всех заостренные скулы, выпирающие ключицы, рельефные ребра. Оно и неудивительно: полный отказ от еды и тяжелая диарея в последние дни жизни.

Здесь есть мужчины и женщины, старики и дети. Практически все трупы выглядят как кровавое месиво. На них нет ни единого живого места. Впечатление такое, что с людей заживо сдирали кожу. Однако на самом-то деле она на месте, просто кровь и сукровица неким странным образом проступили через поры. Белки глаз багровые от крови, вместо губ у большинства — бурые волдыри.

Али ослабляет защитную маску противовирусного костюма и отрешенно комментирует то, что мы видим:

— Сто двадцать четыре покойника только за последние шесть дней. Летальность более девяноста пяти процентов. Эпидемия развивается в геометрической прогрессии. Кошмар!

— Клиническая картина прежняя? — осведомляюсь я.

— Без всяких изменений. Мы пытались на первом этапе давать мощные антибиотики — бесполезно. Кислород, стимуляторы, вентиляция легких — то же самое.

— А экспериментальная вакцина? — хватаюсь я за спасительную соломинку, хотя уже от Йордана Христова знаю, что и она здесь не помогает. — Ведь в тех же Сьерра-Леоне и Нигерии уже излечиваются до восьмидесяти процентов инфицированных.

— Не действует. Перепробовали все. Никаких положительных результатов. — Али жестом приглашает меня выйти на улицу, осторожно снимает маску. — Мистер Артем, хочу тебе кое-что сказать. Мне тут из нашего Министерства внутренних дел позвонили…

— А им-то мы для чего понадобились? — искренне недоумеваю я.

— Эпидемия уже охватывает город. «Скорая помощь» не работает четвертый день — врачи и водители массово увольняются. Никакие превентивные меры не помогают. Информацию тщательно скрывают, но шила в мешке не утаишь.

— Чего уж таить, — говорю я и угрюмо вздыхаю. — У всех умерших есть родственники, друзья и соседи…

— Многие из которых даже отказываются забирать из морга тела, чтобы не подцепить инфекцию, — подхватывает мой собеседник. — Ты знаешь, что на окраинах уже встречаются трупы, которые никто не подбирает? Сотня тел на улице, и начнется повальный мор. С учетом нашего североафриканского климата это неизбежно. Люди очень напуганы, по окраинам распространяются самые нелепые и чудовищные слухи. Полицейские информаторы даже зафиксировали призывы сжечь карантин со всеми нами, чтобы зараза не распространялась дальше. — Огромные оливковые глаза Али неожиданно увлажняются. — Ты ведь в Хардузе не первый год, наверняка знаешь, что у нас есть и религиозные фанатики, и просто маргинальные личности, которые в случае чего на карантине не остановятся. Будешь звонить своим, попроси мистера Йордана быть готовым к самому худшему! Я ему уже и сам говорил, но думаю, если ты расскажешь, что видел в морге, то это будет поубедительней.

Я возвращаюсь в свою комнатку в полной депрессии. Самое худшее, кажется, уже произошло. «Испанка» начала прошлого века с ее семьюдесятью миллионами жертв — всего лишь невинное ОРЗ в сравнении с тем, что нас тут ждет.

Неделя жизни в таких вот условиях — достаточный срок, чтобы даже самый здоровый человек начал сомневаться в своем ближайшем будущем. Особенно если ты профессиональный вирусолог с восьмилетним практическим стажем и успел поработать с миссией Красного Креста и Полумесяца в четырех африканских странах.

Каждое утро я начинаю с внимательного осмотра рук, ног и груди. Малейший прыщик, которого еще не было прошлым вечером, заставляет мое сердце пронзительно екать. Я по несколько раз в день рассматриваю в зеркальце белки глаз, раскрываю рот, тщательно изучаю язык и нёбо, мерзко гримасничая и кривляясь.

Клиническую картину я уже представляю достаточно неплохо. Инкубационный период — от недели до двух, в зависимости от иммунитета организма. Затем едва заметные воспаления кожи, легкий озноб, небольшая температура. После этого резкое ухудшение. Жар под сорок, заплывшие кровью глаза, мгновенный упадок сил, диарея и сыпь по всему телу, включая ротовую полость. Уже на следующий день эта самая сыпь превращается в огромные кровоточащие раны, напоминающие ожоги. Максимум двое суток — и мучительная смерть. А начинается все с мелочи.

На восьмой день пребывания в карантине я понимаю, что моя болезнь и летальный исход максимум в недельный срок практически предопределены. Если уж смертность составляет девяносто пять процентов, то где гарантии, что именно мне повезет попасть в число немногих счастливчиков?

Я перестаю следить за календарем и бриться, чтобы не нанести себе микротравмы лица, через которые в организм может проникнуть инфекция. Так есть шанс прожить на несколько дней дольше.