Перенос - [28]

Лиза забирается ко мне на колени.

— Лиза, ты куда? — хмурится Вадим.

— Ничего, — говорю я и шуршу пакетом. — А что у меня есть? Для такой хорошей девочки у меня кое-что найдётся.

Я достаю вафельный батончик в шоколаде.

На заднем сиденье машины Лиза пристраивается у меня под боком, ворошит пальчиком бутоны и хрустит вафлей.

— Папа, мама пришла насовсем? Она больше не умрёт?

— Лизанька, вот приедем домой, и я тебе всё объясню.

Дом у Вадима с Лизой прекрасный, ещё больше нашего, с бассейном, детской площадкой и гаражом. Лиза сразу бежит к качелям:

— Мамочка, покачай меня!

Вадим протягивает ей руку:

— Пойдём в дом, Лиза.

— Ничего, я покачаю, — говорю я.

Я качаю её, а Вадим задумчиво смотрит. У него большая голова правильной округлой формы, выбрита гладко, на висках голубые жилки.

На кухне на столе — пакеты с продуктами. Вадим надевает поверх чёрных брюк и чёрной рубашки белый фартук, закатывает рукава.

— Папа, хочу блинчики! — просит Лиза.

— Ну, блинчики так блинчики.

Алиса, говорит он, не любила готовить, да и не очень умела. У неё не было на это времени: вечные съёмки, фотосессии, работа. Да, в рекламе она тоже снималась. Она хорошо зарабатывала, от предложений не было отбоя. Но потом она заболела.

Вадим печёт блинчики ловко и быстро: сразу видно, что готовить он умеет. Он говорит, что Алисы почти всё время не было дома, и Лизанька по ней всегда скучала. И возвращение мамы домой всегда было праздником: Алиса умела устроить веселье.

Он переворачивает блинчик, а я смотрю на ямочку на его затылке.

Вадим — художник-фотограф. Он показывает мне свою студию и работы, среди которых немало снимков Алисы. Я смотрю на настоящую Алису Регер и поражаюсь: оказывается, мы с ней не так уж и похожи. Нет, черты лица те же, да и фигура точь-в-точь такая же, но чем-то она от меня всё-таки отличается — выражением глаз, складом губ, поворотом головы. В ней есть что-то, чего нет у меня, и на первый взгляд даже трудно понять, в чём именно заключается эта разница. Она — пульсирующий, трепещущий, живой огонь.

Мы рассматриваем семейные фотографии. Оказывается, Вадим не всегда был побрит наголо: везде на снимках он с волосами.

— Кажется, вы тоже сменили причёску, — замечаю я. — Мне кажется, с волосами вам лучше.

Он проводит рукой по голове и усмехается. Причёску он сменил после смерти Алисы. С тех пор новых фотографий не делалось.

В гараже стоит машина. Вадим снимает чехол. Это «Феррари» красного цвета.

— Любимая машина Алисы. Она обожала гонять на ней. Вообще, она любила быструю езду и водила очень лихо. Пару раз она попадала в аварию, но каким-то чудом не получила серьёзных травм. Она не раз говорила, что умрёт не своей смертью, не в постели, но судьба решила иначе…

Я обхожу «Феррари» кругом, скользя по нему рукой. Мне нравится эта машина, я чувствую с ней родство. Я бы не отказалась прокатиться на ней. Вадим не сводит с меня взгляда.

— Наверно, вам тяжело видеть меня, — говорю я.

Он говорит:

— Так странно слышать «вы»… Режет слух. Я отдаю себе отчёт, что это всего лишь тело, и борюсь с соблазном поверить в чудо.

— Наверно, мне не стоило появляться, — вздыхаю я. — Даже не знаю, о чём я думала… Простите, что разбередила вашу рану и напомнила о вашем горе.

— Прощу, — говорит Вадим. — Если останетесь сегодня с нами на ужин. Я приготовлю что-нибудь вкусненькое.

— Я и сама могу приготовить, — говорю я. — Если позволите, конечно.

— Что ж, попробуйте, — сдержанно улыбается он.

Я впервые демонстрирую свои кулинарные способности мужчине, смыслящему в готовке, и чувствую себя так, будто сдаю экзамен по домоводству. Если Эдик принимал «на веру» мою стряпню, то Вадим и сам мог бы меня кое-чему поучить. Однако он проявляет вежливость и уважение, не вмешиваясь в процесс и предоставляя мне полную свободу действий. Лишь только раз он оказывает мне помощь, когда я вытаскиваю тяжёлый и горячий пирог из духовки. Я смазываю его маслом, а Вадим пристально и задумчиво наблюдает.

— Алисе очень пошёл бы фартук, — говорит он. — Но она его никогда не надевала. Так странно…

— Что странно?

— Видеть, что было бы, если бы Алиса умела готовить.

Я спрашиваю:

— Мне расценивать это как комплимент?

— Если хотите, — отвечает он с чуть приметной улыбкой.

Я накрываю стол. Лиза следит за мной взглядом, и сейчас у неё в глазах тревога и боль. Она говорит:

— Папа сказал, что ты не мама. Это правда?

Вадим, чуть склонившись к дочери, говорит:

— Ты вспомни, Лизанька: разве мама умела готовить? Смотри, какой ужин нам приготовила тётя Натэлла. Она всё это приготовила сама. Мама так не сумела бы.

Лиза смотрит на меня и ждёт, что я скажу. Я говорю:

— Я только похожа на твою маму, моя хорошая.

Она опускает голову. На её ресницах повисли крупные прозрачные капли. Вадим со сдержанной печалью склоняется над ней.

— Лизанька…

Лиза соскакивает со стула, но бежит не прочь, а ко мне. Она взбирается ко мне на колени, обнимает меня изо всех своих детских силёнок и всхлипывает:

— Ты всё равно моя мама…

Странно: Маше я доказывала, что я её мама, но она всё равно отталкивала меня, а сейчас всё с точностью до наоборот. Лизе мне приходится объяснять, что я ей не мама, но она упрямо желает считать меня таковой. И я не могу найти в себе силы её оттолкнуть.