Перемирие между СССР и Третьим Рейхом, или «Мценская инициатива» Сталина - [6]

– Капитан первого ранга в запасе, ветеран флота, военной контрразведки и разведки, внешторга…

Реакция его была несколько странной – без удивления. Минуту он прохаживался двумя-тремя шагами по крохотному пространству беседки и бросал на меня задумчивые взгляды.

– Но откуда вы знаете имена людей из того, теперь уже далекого времени?

– С этого года занимаюсь историей… А вы бываете на Дзержинке? На встречах чекистов-разведчиков? – перешел я в наступление.

Лицо Старого Разведчика потемнело – он напрягся, и я почувствовал, что затронул какую-то личную струну, отягощающую его жизнь.

– Мне туда нельзя… Не положено… Запрещено, – решительно отрезал коллега. – Это табу на общение с коллегами не будет снято с меня никогда… Для всех – меня нет в живых…

Вот так-то, подумал я. Поворот событий то ли с плюсом, то ли с минусом. Но не мог же я ошибиться – он был нашим человеком по работе и по духу!

– Историей занимаетесь, говорите, историей? – прервал мое задумчивое созерцание его персоны Старый Разведчик. – Историей вашей и… моей службы. А ведь история находится здесь, в этой беседке и избе. И еще – в Москве…

Вопросы готовы буквально были выплеснуться из меня. Я должен был задать их. Задал и получил четкие ответы.

– Появление в моем окружении нового лица, естественно, должно было меня насторожить, – говорил Старый разведчик, – ибо так нужно для дела, которому я служил, а вы служите сегодня. Без особого труда я узнал ваше имя от людей из правления дачного поселка… А далее – «дело техники»… Краткие сведения о вас оказались у меня, правда, кроме вашей занятости в Академии разведки…

Вот это да! Значит он – из нелегалов? Иначе откуда такая оперативность?

– Ну, Василий Михайлович, обскакали вы меня на повороте… – деланно удивился я.

– Не гневайся, Анатолий, – переходя на «ты», молвил Старый Разведчик. – Все эти «процедуры» лишь ускорят возможное наше сближение…

Откровение за откровение, и я согласился:

– Как мне представляется, нас объединит история… Если я, как начинающий историк, буду допущен к вашему «историческому богатству», – указал я на полки с книгами, журналами и бумагами.

Так началось мое многолетнее «плавание по волнам» русской и советской истории с ее тысячелетним прошлым, в том числе в делах разведки…

За годы общения Старый Разведчик помог мне отойти от простейшей формы подачи материала по истории разведки («история фактов») и перейти на более высокий уровень интерпретации фактов под углом зрения «истории становления мастерства разведки». И это понятно: историком я был условным – как разведчик с опытом работы в «поле» и преподавания, но без спецобразования в исторических делах. Потому изначально меня в учебном курсе истории разведки волновало стойкое желание в подаче фактов следовать хронологии.

Как говорил Василий Михайлович: «В разведке мы привыкли оперировать фактами и реже выходили на рядовом уровне к анализу и обобщению». От него я впервые получил достаточно четко сформулированную мысль, уже ставшую для меня тревожной: история разведки может стать полезной для понимания сложного явления, коим она может быть, если ее деятельность удастся увязать с многовековой историей Государства Российского.

– …Ибо факты беззащитны, если их не поддерживают люди, – однажды подвел итог нашим беседам Василий Михайлович. – А люди смогут сделать это тогда, когда исторические факты из жизни страны и разведки будут подкреплены фактами их полезности Государству Российскому…

И потому напрашивался вывод: во всю тысячелетнюю историю политики Российского государства на международной арене одновременно с жизнью страны шла деятельность разведки с ее специфическими, но повторяющимися из столетие в столетие приемами работы. Тогда мы со Старым Разведчиком сформулировали следующее: если были внешнеполитические цели у нашего Отечества, то были и задачи в интересах их реализации, которые решались с активным участием разведки.

Родившись в двадцатые годы прошлого века, Старый Разведчик через несколько лет после нашей встречи, уже в новом столетии и тысячелетии, ушел из жизни. До последнего дня он был в сознании и однажды, в один из весенних дней, не проснулся. Он оставался верным долгу чекиста-разведчика до последнего дыхания. Может быть, потому его правдивая душа ушла в иной мир без телесных страданий.

Незадолго до кончины Василий Михайлович передал весь свой архив мне, взяв с меня слово завершить обработку материала под углом зрения мастерства разведки с качественной оценкой ее деятельности в конкретных внешних интересах Российского государства.

* * *

В одну из последних встреч с Василием Михайловичем, когда все говорило о том, что конец его жизненного пути близок, он слабеющей, но все еще действующей рукой передал мне потрепанную папку и голосом с нарушенной дикцией сказал:

– Это – мои мысли… очень глубокие… об истоках войны… Я бы сказал так: о фашизме, о войне, о Западе… Они повязаны одной веревочкой… кровавой и позорной…

В руки ко мне перешла видавшие виды пухлая папка. На ней было выведено крупными буквами несколько слов. Причем было заметно, что эти слова многократно обводились – что случается, когда человек над чем-то усиленно думает. А пока слова резко выделялись на фоне каких-то ранее сделанных карандашных пометок.