Перемирие - [16]

— Что ты такое говоришь? — вдруг тихо и строго сказала совершено шокированная Ольса, — Ведь это уже не похабство, это уже не знаю даже что. Ведь это все равно, что со зверем, все равно, что зверя к себе примерять. Зверь, может, и красив, но разве пойдешь ты с ним…

— Они не звери, Ольса! — сказала я, но, честно говоря, я была порядком растеряна.

— Они не люди, — тихо и строго продолжала Ольса, — значит звери, другого нет, Эсса.

Потрясающее умозаключение, ей-богу! Я даже ничего не сказала в ответ, я просто не знала, что сказать. Я не была еще знакома с этим северным снобизмом, это была наша первая, так сказать, встреча, и сейчас я просто пребывала в растерянности. Я повидала в своей жизни немало нелюдей, но первый раз я видела человека, считавшего нелюдей животными. Нелюди, конечно, разные бывают, бывают и совсем уж непохожие на людей, но сказать такое про Воронов — это уж совершенная нелепица. Ведь они… они красивы, среди людей редко встретишь мужчин такой красоты. Но я подумала, что она это не всерьез, не могла же она всерьез говорить такие вещи! Ах, я просто не понимала еще, до какой степени этот вопрос серьезен для северян. И Ольса, наверное, увидела, что я не понимаю, и переменила тему.

— Ты совсем промокла, — сказала Ольса почти спокойно, — Пойдем со мной, тебе надо переодеться. Ты так простудишься.

Она вытерла шалью лицо и медленно слезла с подоконника, расправила широкую юбку и остановилась, выжидающе глядя на меня. Что-то детское было в ее вопросительном взгляде, так ребенок исподлобья смотрит на взрослого, ожидая его решения.

— Пойдем, ладно?

— Ладно, — сказала я обречено, — пойдем.

И мы пошли. Следуя за Ольсой по полутемным коридорам, я пребывала в совершенном смятении. Ольса шла так же, как ходила обычно, широким решительным шагом, цокая своими каблучками по каменному полу (мы были в той половине крепости, которая высечена была в скале). Я еле поспевала за ней, и мысли мои разбредались: я думала то о Воронах, то о том, что сказала Ольса о нелюдях, то о том, кто из Воронов разглядывал Ольсу. Впрочем, я уверена была, что все они на нее смотрели, просто она только один взгляд и заметила. И еще я думала о дарсае. Где-то позади всех моих мыслей он присутствовал постоянно; я только о нем и думала, честно говоря, я…. Да, это он и сделал с моим сознанием, этого он и добивался, мелкий гад, но мне приятно было думать о нем и о том, что я увижу его завтра. И если бы нам пришлось драться, я за счастье бы сочла встретиться с ним в бою. Я об этом и думала, затаенно улыбаясь: это лучшая мечта любого Охотника — встретиться в бою с дарсаем такого возраста.

— Долго они здесь пробудут? — спросила вдруг Ольса, не оборачиваясь.

— До весны, — сказала я легко, — Или до конца Перемирия, если оно закончиться раньше.

— До весны?! — воскликнула она, на миг останавливаясь.

— Когда установиться снежный покров, они не смогут уехать, — сказала я, — Они южане, Ольса, для них и сейчас здесь слишком холодно.

Ольса как-то судорожно вздохнула, но я не видела ее лица. Справившись с собой, она пошла дальше.

Ее комнаты располагались на том же этаже. Ольса отворила тяжелую дубовую дверь, и мы вошли в огромную бело-золотую гостиную. Всюду горели свечи. Комната была так велика, что в ней можно было бы танцевать. Стояли диваны и кресла, обитые белым бархатом. На полу были постланы два больших белых ковра, и оставалось еще много непокрытого паркета, и он блестел в свете свечей. Вдоль стен стояли стеллажи с учетными книгами. На письменном столе лежали бумаги и свернутые рулонами карты. Сбоку на столе стояли две фарфоровые вазы с сиренью и позолоченный подсвечник с уже наполовину сгоревшими свечами. Тяжелые золотые портьеры были задернуты, отделяя эту комнату от ночной непогоды, царившей за окном, — здесь был только ярко освещенный, бело-золотой, самодовольный какой-то уют.

Все еще взволнованная, Ольса прошлась по комнате, нервно сжимая руки, переставила одну возу с письменного стола на маленький книжный шкафчик, потом, видимо, опомнилась, остановилась и посмотрела на меня блестящими глазами.

— Ты посиди, — сказала она, указывая на большое низкое белейшее кресло (страшно было даже подумать о том, чтобы сесть на эту белизну), — Сейчас я тебе что-нибудь найду.

Она зашла в соседнюю, темную комнату, и, оставив дверь приоткрытой, опустилась на колени рядом с большим сундуком. Откинув крышку, она перегнулась и стала копаться в сундуке, что-то бормоча вполголоса. "Не то, — приговаривала она, — не то, да где же?" Я оглядывалась вокруг: видимо, в этой комнате Ольса устроила себе рабочий кабинет, такая здесь была странная, смешная обстановка, гостиная, не гостиная, не поймешь. Оглядываясь, я развязала кожаный шнурок, которым была перевязана моя намокшая коса, и стала расплетать волосы.

Со словами "не упрямься, это же настоящая северодвинская шерсть, ты сразу же согреешься" Ольса вошла в комнату, протягивая мне белое шерстяное платье с отделкой из белого меха. Я расплела косу и покорно стала переодеваться. Ольса сбегала еще раз в соседнюю комнату и принесла мне маленькие пушистые белые то ли тапочки, то ли туфли.