Перелом - [6]

— Думаю, нет. Кардиограмма не показывает.

— Что же со мной было?

— Приступ стенокардии. Загрудинная боль. Не обязательно ведет к инфаркту, но надо быть осторожнее. Не пить, не курить, избегать тяжелых переживаний...

— Избегать! — засмеялась Шилова (какие зубы!). — Тут наизбегаешься. Придет пьяный — и давай выкамаривать. Вчера вздумал, будто я опять в положении и не от него. А я ни сном ни духом, мне лучше тряпку, чем пол моют, пожевать, чем чтобы мужчина меня трогал. А он, муж-то, все по животу да с вывертом. У меня он весь, если хотите, тяжелое переживание...

Никогда не надо жалеть времени на разговоры с больным. Ничего нет хуже торопящегося врача. Времени не хватает — останься после работы. Шилова оказалась фабричной работницей, ткачихой: «Грамота на грамоте так и висит».

— Я довольно-таки интеллигентная, только от тяжелой жизни во мне вся интеллигентность вымерла. Прежде читала книги, советскую литературу, посещала театр, картинную галерею. Даже классическую музыку смотрела по телевизору, скучно, но терпеть можно, ради общего развития. Записалась на курсы кройки и шитья. Человеку все доступно, жизнь очень была счастливая. Зовут-то вас как? Кира Петровна? Хорошее имечко, светлое. У нас на фабрике тоже была Кира, только Семеновна. Очень культурная, пошла на выдвижение. Так я о чем? Вы не представляете, Кира Петровна, какая у меня была жизнь, прямо «Светлый путь» с Любовью Орловой. Я ведь и на мордочку ничего, многим нравилась. Только замуж не торопилась, все думала — погуляю еще... Вот и догулялась. Полюбила своего Васю огромной смертельной любовью. И он меня — тоже смертельной. Иногда, правда, выпьет. Я слишком-то не переживала, мужик и мужик. Очень нам было хорошо поначалу. Квартирка однокомнатная, от завода дали, вода горячая-холодная. «Стенку» финскую в рассрочку приобрели, телевизор цветной. Он-то все футбол да хоккей, а мне некогда, присяду иногда, старинный русский романс. Очень любила. Хорошо жили... Но тут стала я в положении. Он — категорически против: только-только жить начали по-людски, а ты вон что затеяла. Он — за аборт, а я — за мальчика. Ужас как хотела мальчика воспитывать. Согласился, но без удовольствия: тебе же, говорит, хуже. Ношу и ношу, только не вышло мальчика, а родились девочки-близнятки, Нюра и Шура, ну такие беленькие, как две бабочки. А он мрачный-премрачный ходит, все чаще за воротник закладывать стал. На мальчика-то он в крайнем случае согласен, а тут девки, и целых две. Обидно ему, это я понимаю. Стала я их воспитывать, а он попивать уже в систему. Девочки слабенькие, молока у меня мало, покупала у соседки через парадное, тоже кормящая. Дорогое оно, грудное. Сейчас матери сплошь безмолочные, редко у кого излишки. А денег не напасешься: ему на водку и им на молоко. Однако терплю. Сильно любила. Колечко продала с камушком, еще матери покойницы. Интеллигентность всякую пришлось бросить — времени нет. Взяла сверх декретного за свой счет, до года теперь дают, только я до года не дождалась, вышла на работу. Девочек — в ясли. А они у меня нежные, чуть что — хворают. Три дня на больничном по уходу, а там обратно за свой счет. Начальство хмурится: разве это работница? Вася что получит, то и пропьет, а я крутись-вертись на свою зарплату. Стал он меня поколачивать, когда выпивши. Сначала понемногу, а потом — смертным боем, сами видели. И это не первый раз. Только те разы сердце не болело.

— Люся, — сказала я, — а ведь за такие вещи его надо призвать к ответу. Судить за нанесение телесных повреждений. Хотите, мы вам справку дадим?

— А мне-то что с того, если его засудят, посадят?

— На вашем месте я бы с ним развелась, платил бы вам алименты на девочек. И на квартиру вы имеете право, вам всегда присудят. Я тоже разведенная и очень даже хорошо живу. Сама себе хозяйка.

— Легко сказать, разведись. Люблю его — вот в чем вопрос. Перелюблю — разведусь, честное слово. Спасибо вам, Кира Петровна. Поделилась, описала вам свое горе — все легче.

— Вот и хорошо. Лежите спокойно, принимайте лекарства, на днях мы вас в палату переведем. С девочками-то у вас кто?

— На круглосуточной, а по выходным соседка обещалась брать. Она у меня хорошая, заботливая, не зверь какой-то. Через площадку.

— Вот, а вы говорите, хороших людей мало.

— Зря сказала. Есть они, хорошие.

— Главное сейчас — лечиться, выздоравливать. Я к вам еще зайду, ладно?

— Не беспокойтесь. А, пожалуй, зайдите, мне при вас вроде бы легче. Смешно, а?

5

Все это вспоминаю как сквозь сон или дымку. Как будто другой человек это был, не я.

«Мне при вас вроде бы легче». Дорогие слова! Очень я их любила слышать. И многие больные мне их говорили. Любили меня больные.

Да и товарищи по работе тоже любили. Не все, конечно. Коллектив почти сплошь женский. А это чаще всего — обиды, недоразумения, зависть, ревность. Борьба самолюбий. Болезненная жажда справедливости. Странным образом все это совмещается с самоотверженной работой. До упаду, до нервного срыва. Не считались со временем; если надо, дежурили несколько ночей подряд. Ворчали, препирались, падали с ног, но дежурили.

Феминизированные профессии — это чаще всего невыгодные, изнуряющие, непрестижные. Учителя, врачи — почти сплошь женщины. А те, в оранжевых робах, ворочающие шпалы и рельсы на путях, — мужчина-руководитель стоит покрикивает... А домашний труд — отупляющий, неизбывный... Работа, дом, вечная нехватка времени — скольких женщин они надломили, преждевременно состарили! Впрочем, не всех.