Перелом - [5]

А главное — сама себе хозяйка, делай что хочешь, зажигай лампу, читай. Ложись на любой бок, не чувствуя за спиной страдальческого кряхтения: «Кирюша, ты не могла бы...» Скажем, накапать лекарство. Борис всегда (даже до язвы) жаловался на какие-то недомогания: то у него горло болит, то в ноге судорога...

Впрочем, хватит о нем, о Борисе. В то счастливое утро только боком прошел он по краю сознания. Дай ему, как говорится, бог счастья. Им с Милочкой. У меня свое счастье — работа.

4

Вот и пришла. Привычно и радостно увидела любимое здание больницы — желтое, с белыми колоннами, с мягко круглящимся зеленым куполом. Теперь куполов почему-то не делают (все шпили да шпили), а ведь как красиво... Наружная лестница полукольцом обнимает фасад. Легко поднялась по ней, потом — на второй этаж. В служебной раздевалке надела свежий халат, шапочку, туфли — удобные, но на каблучке. В конце коридора — зеркало, высокое, во весь простенок. В нем не без удовольствия увидела белую стройную фигуру, туго стянутую поясом...

Первым делом, конечно, к Максимовой. Больная спала — спокойно, тихо. Даже намек на румянец на впалых щеках. Ресницы на них лежали отдохновение. «Если бы не я, — подумалось с гордостью, — могла бы уже быть в мертвецкой». Любочка, бледная после ночи, поднялась с кресла, видно, на нем и прикорнула...

Я ей тихо: «Ну как дела?» Ответ шепотом: «Хорошо, спит».

Больная все-таки проснулась.

— Как вы себя чувствуете, Вера Никитишна?

(Непременно по имени-отчеству. Так сама называла больных, того же требовала от подчиненных. В конце концов не так уж трудно запомнить.)

— Хорошо чувствую, Кира Петровна. Только спать все время хочется. Ничего это?

— Очень хорошо. Спите себе на здоровье. А теперь, раз уж проснулись, я вас посмотрю.

Послушала сердце, измерила давление. Вполне прилично! Ничего похожего на то, что было.

— Ну, спите, спите.

Отошла. Ведь на волоске висела жизнь! Теперь укрепилась. Ради таких минут и стоит жить...

В ординаторской, конечно, накурено. Сколько ни боролся Главный с курением («кроме специально отведенных мест») — не помогало. Вошла, сказала, отмахиваясь от дыма:

— Топор можно вешать. Здравствуйте, товарищи. Ну, как у вас тут? Никаких чепе?

Дежурный врач Нина Константиновна доложила, ничего экстраординарного. Максимова в норме. Привезли двоих с «острым животом» — направила в хирургию. Один сомнительный случай: «скорая» доставила с подозрением на инфаркт миокарда. Я пока карточку не заполняла, ждала вас. Вы же у нас лучший диагност. Посмотрите ее? Фамилия — Шилова. Положили пока в коридоре.

Экие бегучие серенькие глаза! До смерти боится любой ответственности. Пожилая, маленькая, похожа на цирковую обезьянку, наряженную врачом. Кривоватые ноги-палочки; винтом перекрученные, спущенные чулки. Ну можно ли врачу так выглядеть?

Больная Шилова, Людмила Александровна, лежала в коридоре на приставной койке лицом вниз. Густая темная коса свесилась с изголовья. На подушке спутанные пряди. Хоть бы причесали ее, что ли...

Тронула за плечо; она чуть повернула голову, показав профиль удивительной красоты и четкости. Живая камея.

— Людмила Александровна, как вы себя чувствуете?

— А никак не чувствую. — Неживой, плоский голос.

— Если можете, лягте на спину, я вас послушаю. Вам помочь?

— Не надо. Сама.

Ловко, молодо повернулась на спину. Я увидела ее второй глаз — весь заплывший, обведенный сине-багровым.

— Что это у вас с глазом?

— С мужем поговорили.

Равнодушно так ответила, сухо. Не суйся, мол, не в свое дело. Равнодушно дала себя выслушать. Тоны чистые, наполнение приличное, перебоев нет. Немножко частит, но в пределах нормы.

— А теперь, Людмила Александровна...

— Люся, — перебила больная. — До Александровны не доросла. Или уж так постарела?

— Ладно, пусть Люся. Вижу, глаз у вас подбит. Да и на груди синяки. Дайте мне осмотреть вас подробнее.

— А это вы посмотреть не хотите? — Взяла в горсть пук волос, без усилия отделила его от головы и отбросила. Концом вплетенный в косу, он лег поперек подушки. — И так вся голова. Не знаю, на чем коса держится. Таскал-таскал, волочил-волочил... Смерти нет на него, паразита. Он таскает, а я про себя молюсь: господи, убей его громом-молнией! Не убил. Правду говорят: нету бога.

— Бога нет, люди есть зато.

— Мало этих людей.

— Достаточно. Это вам не повезло, что вы их мало встречали.

Задумалась. И вдруг:

— А как я без волос-то ходить буду? Срам один. Как каторжница.

— Не горюйте по волосам. Мы вас подстрижем, еще красивей будете. А волосы отрастут. Волос вообще живет две недели. Если б на месте выпавших новые не вырастали, мы бы все лысые ходили.

Усмехнулась:

— Волосы что? Жизнь он мою растерзал. Не осталось во мне ничего. Хотите — смотрите.

Вся в синяках. Живот — особенно. Осторожно стала пальпировать: здесь больно? А здесь?

— Нигде особо не больно. Нормально. Кроме как в сердце.

— Как, сейчас? Сердечные боли?

— Нет, это я так говорю: в сердце. Не в сердце, а в душе. Словно клещами душа стиснута. Вчера, как волтузил он меня, точно была боль в сердце. Ровно ножом полоснуло. Ору как резаная. Соседка через площадку и то услыхала, неотложку вызвала. Та приехала, сказала: инфаркт. Думаю, глупости, отродясь у меня никакого инфаркта не было. А вы как думаете, доктор: есть он у меня, инфаркт?