Перелетный кабак - [57]

Несмотря на свою диковатую веселость Дэлрой по-прежнему казался поэту рассеянным, словно он думал о чем-то другом, гораздо более важном. Он был в творческом трансе; и Хэмфри Пэмп, знавший его, как себя, понимал, что занят он не стихами. Многие нынешние моралисты назвали бы такое творчество разрушительным. На свою беду, капитан Дэлрой был человеком действия, в чем убедился капитан Даусон, когда внезапно стал ярко-зеленым. Он очень любил сочинять стихи, но ни поэма, ни песня не давали ему такой радости, как безрассудный поступок.

Поэтому и случилось, что его стихи о дорогах носили следы торопливой небрежности, тогда как Дориан, человек иного склада, впитывающий, а не извергающий впечатления, утолил в этом гнезде свою любовь к прекрасному и был намного серьезней и проще, чем до сей поры. Вот стихи Патрика:

Я слышал, Гай из Уорика, [*]

Тот, что смирил Быка

И Вепря дикого свалил

Ударом кулака, –

Однажды Змея в тыщу миль

Прикончил на досуге:

И корчился сраженный Гад –

Туда-сюда, вперед-назад –

С тех пор и вьются, говорят,

Дороги все в округе…

Я б мог побиться об заклад,

Что дело здесь не в том,

А перекручены пути,

Чтоб нас с тобой, как ни крути,

В чудесный город привести –

В веселый Кругвертон!

Я слышал, Робин-Весельчак,

Резвящийся в лесах

(Хозяин фразы-Вальтер Скотт,

Но он на небесах), –

Так вот, лукавый дух ночной

Подстраивает шутки:

Влюбленных водит под луной

Дорогой путаной, кружной…

Но нет, не властны надо мной

Такие предрассудки!

А в Кругвертоне – рай земной,

Порядок и закон;

И вьются, кружатся пути,

Мечтая (Теннисон, прости!)

Всех праведников привести

В счастливый Кругвертон!

Я слышал, Мерлин-чародей

Пустил дороги вкось,

Чтоб славным рыцарям

Грааль Найти не удалось:

Чтоб вечно путь их вел назад,

К родному Камелоту…

Но в «Дейли Мейл» вам объяснят,

Что это ненаучный взгляд,

И скажет всякий демократ:

В нем смысла-ни на йоту.

А в Кругвертоне – мир да лад.

И нет сомненья в том,

Что тысячи кривых дорог,

Спеша на запад и восток,

Заветный ищут уголок –

Тот самый Кругвертон!

Патрик Дэлрой облегчил душу, взревев напоследок, выпил стакан моряцкого вина, беспокойно заерзал на локте и поглядел вверх пейзажа, туда, где лежал Лондон.

Дориан Уимпол пил золотой ром, и звездный свет, и запах лесов. Хотя стихи у него тоже были веселые, он прочитал их серьезнее, чем думал:

Когда еще латинский меч наш край не покорил, [*]

Дорогу первую в стране пьянчуга проторил:

Вовсю кружил он и петлял, разгорячен пирушкой,

А вслед помещик поспешал и пастор с верным служкой…

Таким блажным, кружным путем и мы, не помню с кем,

Вдоль побережья наобум шагали в Бирмингем.

Мне Бонапарт не делал зла; помещик – тот был зол!

И все-таки с французом сражаться я пошел,

Чтоб не посмел никто спрямить – на севере ль, на юге –

Дорогу нашу, славный путь английского пьянчуги.

Тот вольный путь, окольный путь, которым – вот так вид! –

Мы шли под мухой в Ливерпуль по мосту через Твид.

Да, пьянство – грех, но был прощен тот первый сумасброд,

Недаром по его следам боярышник цветет.

Он песни дикие орал, он ночь проспал в кювете,

Но роза дикая над ним склонилась на рассвете…

Да будет Бог и к нам не строг, хоть шаг наш был нетверд,

Когда из Дувра через Гулль брели мы в Девонпорт.

Прогулки эти нам, друзья, уж больше не к лицу:

Негоже старцу повторять, что с рук сошло юнцу.

Но ясен взгляд, и на закат еще ведет дорога,

В тот кабачок, где тетка Смерть кивает нам с порога;

И есть о чем потолковать, и есть на что взглянуть –

Покуда приведет нас в рай окольный этот путь.

– А ты уже кончил, Хэмп? – спросил Дэлрой кабатчика, который старательно писал при свете фонаря.

– Да, – отвечал тот. – Но мне хуже, чем вам. Понимаешь, я знаю, почему дорога вьется. – И он стал читать на одной ноте:

Сперва налево гнется путь,

Каменоломню обогнуть,

Потом бежит дугой, дугой

Направо от собаки злой,

Потом налево-просто так,

Чтоб в мокрый не попасть овраг,

И вновь направо, потому

Что обогнуть пришлось ему

И обойти издалека

Поместье одного князька,

От смерти коего идет

Уже семьсот десятый год.

И снова влево – от могил,

Где дух священника бродил,

Пока не встретили его

Мертвецки пьяным в Калао.

И вновь направо поворот,

Чтоб нам не миновать ворот

«Короны и ведра» – кабак

Сей несомненно знает всяк.

Опять налево-справа жил

Сэр Грегори, и разрешил,

Рассудку не желая внять,

Цыганам табор основать.

Они бедны, но не честны,

И обойти мы их должны.

И вновь направо – от болот,

Где ведьмы позапрошлый год,

На полисмена налетев,

Избили, догола раздев,

О бедный, бедный полисмен!

И влево, мимо Тоби-лен,

И вправо, мимо той сосны,

Откуда столб и лес видны,

А в том лесу, в тени ветвей,

Дорога лучше и прямей.

Как доктор Лав мне рассказал

(Он вашу тетушку знавал,

Дражайший Уимпол. Много книг

На наш он перевел язык,

И сам ученый град Оксфорд

Его твореньями был горд),

Как доктор Лав мне говорил,

Сквозь лес дорогу проложил

Строитель-римлянин – и вот

Она прямее здесь идет.

Но кончен лес, и снова путь

Спешит налево завернуть

От рощи, где в глухую ночь

Помещичью однажды дочь

Чуть не повесили. Она

Лишь тем осталась спасена,

Что жаль веревки стало им,

Ночным разбойникам лихим.