Перелетный кабак - [48]

Прежде чем въехать в деревню, люди эти остановились у ручейка, водопадом спадавшего в речку. Там они сняли куртки, поели хлеба, купленного в Уиддингтоне, и запили его водой из реки, которая текла к Миролюбцу.

– Я что-то пристрастился к воде, – сказал высокий рыцарь. – Раньше я ее боялся. В теории ее нужно давать только тем, кто упал в обморок. Она полезней им, чем бренди, да и стоит ли тратить бренди на людей, упавших в обморок? Теперь я не так строг. Я не думаю больше, что воду надо отпускать по рецепту. Юность сурова, невинность нетерпима. Я полагал, что, поддавшись искушению, стану запойным пьяницей. Но теперь я вижу, чем хороша вода. Как приятно ее пить, когда мучает жажда! Как весело она журчит и сверкает! Да она совсем живая. Собственно говоря, после вина это лучший напиток.

Хмель хорош для перепоя,[*]

А водица – для поста;

Божий дар нам – эти двое:

Он – могуч, она – чиста.

Всякий вид питья иного,

Пусть хоть с неба послан он,

Не сказав худого слова,

Дружно выплесните вон!

Чай, к примеру, – гость восточный,

Желтолицый мандарин;

Он, надменный и порочный,

Наших женщин властелин:

Семенят они оравой

За его косицей вслед,

И, как весь Восток лукавый,

Если крепок – он во вред.

Чай, хотя и чужестранец,

Как-никак аристократ;

Что касается Какао –

Тот наглее во сто крат:

И слащав он, и вульгарен,

Проходимец он и плут, –

Пусть же будет благодарен,

Что его еще и пьют!

А поток шипучей, жгучей,

Минеральной чепухи

Пал на нас, как гром из тучи,

Как возмездье за грехи:

Опозорили пьянчуги

Имя доброе Вина –

И за то теперь на муки

Газировка нам дана.

Честное слово, вкусная вода. Какого же она урожая? – Он задумчиво почмокал. – По всей вероятности, тысяча восемьсот восемьдесят первый год.

– Вообразить можно что угодно, – сказал рыцарь пониже. – Мистер Джек, он любил шутить, подавал иногда воду в ликерных рюмках. Все хвалили, кроме старого адмирала Гаффина, который заметил, что ликер отдает маслинами. Но для нашей игры вода подходит лучше всего.

Патрик кивнул; потом сказал:

– Не знаю, смог ли бы я ее пить, если бы не утешался, глядя на это. – И он стукнул по бочонку. – Когда-нибудь мы еще попируем. Похоже на сказку, словно я таскаю сокровище или сосуд с расплавленным золотом. И потом, мы можем развлекать людей… Какую же это шутку я придумал утром? А, вспомнил! Где эта жестянка с молоком?

Следующие двадцать минут он усердно возился с жестянкой и бочонком, а Пэмп смотрел на него не без тревоги. Потом капитан поднял голову, сдвинул рыжие брови и спросил:

– Что это?

– О чем ты говоришь? – не понял его спутник.

– Об этом, – отвечал Дэлрой, указывая на человека, идущего по дороге, вдоль реки.

У человека была довольно длинная борода, очень длинные волосы, ниже плеч, и серьезный, упорный взор. Одежду его неопытный Пэмп принял за ночную рубашку, но позже узнал, что это – туника из козьей шерсти, в которой нет ни волоска столь пагубной овечьей. Быстро ступая босыми ногами, он дошел до излучины, резко повернулся, словно сделал дело, и направился вновь к образцовой деревне Миролюбец.

– Наверное, он из этой молочной обители, – незлобиво сказал Хэмфри Пэмп. – Они, я слышал, не в себе.

– Это бы ничего, – сказал Дэлрой. – Я и сам иногда схожу с ума. У сумасшедших есть хорошее свойство, последняя их связь с Богом: они логичны. Что же общего между молоком и длинными волосами? Почти все мы питаемся одним молоком, когда у нас нет волос. Прикинем так: «Молоко – вода – бритье – волосы».

Или так: «Молоко – добродетель – злодейство – узник – волосы»… А чем связаны излишек волос и недостаток обуви? Подумаем. Может быть: «Волосы – борода – устрица – пляж – босые ноги»? Человеку свойственно ошибаться, особенно когда любую ошибку называют теорией, но почему все эти кретины живут вместе?

– Так уж всегда бывает, – сказал Хэмфри. – Ты бы посмотрел, что творилось в Крэмптоне, на этих образцовых фермах. Я все пойму, капитан, но зачем топить гостей в навозе? – Он виновато кашлянул. – Это нехорошо.

Продолжить ему не удалось, ибо он видел, что друг его складывает на сиденье жестянку и бочонок, а потом садится сам.

– Вези меня! – сказал Дэлрой. – Вези меня туда, к ним. Сам понимаешь.

Прежде чем доехать до центра деревни, они остановились еще раз. Следуя за волосатым человеком в козьей тунике, они увидели, что он вошел в домик на окраине и, к их великой радости, немедленно вышел, сделав свое дело с невиданной быстротой. Однако, присмотревшись, они установили, что это другой человек, в точности похожий на первого. Пронаблюдав несколько минут, они поняли, что домик непрестанно посещают члены молочно-козьей секты в своих незапятнанных одеждах.

– Наверное, это их храм, – предложил Патрик. – Тут они приносят в жертву стакан молока. В общем, я знаю, что мне делать. Только подождем, пока они успокоятся, очень уж мелькают.

Когда последний из волосатых исчез на дороге, Патрик выскочил из автомобиля, яростно вонзил в землю шест и тихо постучался в двери.

Двое длинноволосых, босых идеалистов поспешно попрощались с хозяином, на удивление плохо подходившим к отведенной ему роли.

Оба, и Пэмп, и Дэлрой, никогда не видели такого угрюмого человека. Багрянец его лица говорил не о веселье, а о несварении мозга. Темные усы уныло повисли, темные брови хмурились. Патрик подумал, что такие лица бывают у обездоленных пленников, но никак не вяжутся с учеными совершенствами Миролюбца. Все это было тем удивительнее, что он явно процветал. И хорошо скроенный пиджак, и просторная комната о том свидетельствовали.