Перекресток Теней - [66]

— Они с отцом когда-то поссорились, вот он и хотел, чтобы я у нее попросила для него прощения, иначе душа его не успокоится на небесах…

— Да, трогательная история, — сказала сестра Стефания. — Только одна загвоздка, дитя мое…

— Какая?

— Врать ты не умеешь, вот какая.

— Почему?

Эстель вздрогнула и съежилась. Впервые в жизни ей было так неловко. Она вдруг подумала, что эта въедливая монахиня может легко разрушить разработанный ее покровителем план. И что тогда? Как объясняться с ним? Как доказать, что она ни на шаг не отступила от его указаний?

— Вы сейчас прогоните меня? — жалобно спросила Эстель.

— Почему ты так думаешь?

— Ну, я же наврала вам…

— А почему ты это сделала?

— Но что-то ведь нужно было рассказать…

— А что тогда ты скажешь ему?

— Кому? — встрепенулась девушка, и сердце ее заколотилось.

— Тому, кто тебя послал.

— Я… не знаю…

— Хорошо, а что ты должна была сказать Ребекке Мошен?

Эстель запнулась. Она хорошо понимала, что попала в ловушку. Эта помощница аббатисы оказалась на редкость проницательной. И открыть ей правду означало не только пропасть самой, но и навлечь наказание на ни в чем не повинную монахиню, которая помогла бежать из-под стражи друзьям де Брие.

— Я ничего вам не скажу, хоть пытайте! — воскликнула Эстель.

— Глупая! — Сестра Стефания взяла девушку за руку. — Эти двое парней наверняка рассказали ему, как им удалось отсюда бежать.

— Откуда вы знаете?!

— А ты еще не догадалась?

— Господи! — воскликнула Эстель. — Теперь я поняла. Это были вы? Как хорошо, что все так получилось! Я уже думала, что вы не выпустите меня отсюда, позовете кого-нибудь на помощь и возьмете под стражу, чтобы потом передать инквизиторам.

— Ты этого так боишься?

— Больше всего на свете я боюсь… за него…

— Почему?

Эстель помялась.

— А вот этого я вам точно не скажу, — ответила она и покраснела.

Ребекка Мошен выразительно посмотрела на девушку, потом отвернулась. Что-то далекое, почти забытое снова шевельнулось в ее душе.

— Ну, а теперь ты скажешь мне то, что хотела сказать своей придуманной тетушке?

— Да, сеньора. Граф де Брие просил передать, что очень хочет вас видеть…

2

Бог инертен и равнодушен ко всему, что происходит на Земле. Иначе бы он не позволил людям совершать такое количество преступлений и переносить такое количество страданий. У Бога в запасе есть еще мириады солнц и миров, полных совершенства и гармонии, где Творец отдыхает, удовлетворенный своей работой.

А что делать нам — оставленным на произвол судьбы? Что делать тем, кто взывает о помощи небес, с разной степенью убежденности веря в то, что его «услышат»? А тем, кто не верит, но тоже нуждается в поддержке — что делать им?

Абсолютно счастливых людей не бывает. И утверждение о том, что счастливы только те, кто воспринимает жизнь неадекватно, иными словами — сумасшедшие, — тоже спорно. Как спорно само понятие счастья. По большому счету, его вообще нет, оно не существует в природе, оно как элемент бытия, не заложено в мироздание. А поскольку его нет, стало быть, оно и недостижимо — ни для здравых умом, ни для больных. Вот и всё — так просто.

А страдание… О, этого материала всегда было с избытком — во все времена и у всех народов. Это самый реальный из признаков человеческого существования. Почему же так? Что может означать сия несправедливость? Страдание, воспринимаемое как образ жизни; страдание, положенное в основу воспитания; страдание, возведенное порой в национальную идею. Что еще нужно для того, чтобы показать Богу: мы устали от испытаний, мы искупили вину, мы достойны прощения… Вернись к нам, посмотри, как мы живем, смилуйся…

Но Его здесь нет — ни на Земле, ни поблизости… Город, где не ощущается присутствие Бога, — мертвый город. Земля, над которой Он не простер свою благодать, — пропащая территория. Человек, лишенный божественного дыхания, — сосуд, наполняемый рукой дьявола. Что нужно сделать, чтобы снова привлечь внимание Бога? Кто знает?

* * *

«Вот! Я был близок, я стоял на самом краю. Еще несколько слов, и я бы узнал тайну Венсана де Брие! Но он снова ускользнул от меня! Я исповедовался в часовне «Спасения Богородицы,» я рассказывал отцу Огюсту про свою жизнь и про свои «подвиги,» но так и не признался в главном. Теперь это терзает душу рыцаря и мою вместе с ним… И я не знаю, что делать. Впрочем, скоро по тому руслу, о котором я говорил, хлынет стремительный поток. И он смоет всё на своем пути, подхватит, закружит и понесет в неизведанное меня — как сухой опавший лист. Тогда я и узнаю свою участь, тогда и ты узнаешь свою…

А встретиться… Я не знаю, Инна… я пока не знаю… Прости, я не вижу причины, не вижу необходимости… И вовсе не факт, что это как-то облегчит нашу жизнь — твою и мою… разве не так? Если спуститься на землю, если отбросить наше общее — Сон, то как ты себе это представляешь? Кому-то из нас — скорее, мне — пришлось бы придумать причину, чтобы приехать в твой город. И кого бы я при этом обманул: жену, дочь? Или себя?

И потом, знаешь, мне иногда приходит в голову мысль о том, что я просто непорядочно, низко поступил с тобой… позволил раскрыться твоим чувствам… вместо того, чтобы сразу, с самого начала нашей переписки — всё обозначить ясно и твердо. Пресечь всякие поползновения… Прости. Это получается, что я сейчас отталкиваю тебя… прости… прости… прости…