Перекресток Теней - [3]

Помогая им взойти на помост, солдаты, совершенно не стыдясь, проявляли грубость и пренебрежение, на которое бывшие рыцари уже мало обращали внимания. Их поставили лицом к толпе народа, в шаге друг от друга, чтобы каждого можно было хорошо рассмотреть. Все четверо производили удручающее впечатление. От их былого величия не осталось и следа.

— Еретики! — раздались крики из толпы. — Кровопийцы! Так вам и надо! Поделом!

Через минуту для оглашения приговора вперед выступил епископ Альбанский, желчный человек, основной чертой которого давно стало недоверие к каждому ближнему. Сутана висела на его плечах, как на вешалке, плохо скрывая болезненную худобу епископа. Тень волнения пробежала по лицу священника. Дрожащими руками поправив на голове биретту, он развернул перед собой лист пергамента и, подождав, пока народ притихнет, торжественно произнес:

— В этот знаменательный для всего христианского мира день от имени суда Святой Церкви Христовой я заявляю, что присутствующие здесь Жак де Моле, Жоффруа де Шарне, Гуго де Перо и Жоффруа де Гонневиль, занимавшие ранее различные посты в иерархии Ордена тамплиеров, отныне объявляются преступниками перед Церковью и государством. В ходе следствия, которое мне было поручено возглавить, с полной достоверностью установлено, что руководители ордена — являются жестокими людьми, еретиками и святотатцами. Каждого, кто, обнаружив творящееся беззаконие, пытался выйти из Ордена, они убивали и хоронили тайно. Было также доказано, что властители Ордена учили обесчещенных ими женщин делать аборты и тайком убивать явившихся на свет младенцев. Будучи приверженцами еретических учений, члены Ордена презирали папу и отрицали авторитет Церкви, насмехались над ее таинствами, особенно над покаянием и исповедью, и всего лишь делали вид, что соблюдают церковные ритуалы. Кроме того, Великий магистр и его приближенные постоянно предавались разврату в самых разнузданных формах, они поклонялись дьяволу, совершали дикие обряды содомии и скотоложества. А те из братьев, кто осмеливался осудить их, наказывались пожизненным заключением. Их многочисленные храмы — давно стали вместилищем всех мыслимых мерзостей и пороков. Их иконы кощунственны, оскорбительны для Церкви и противоречат христианским догмам. И, кроме того, ни один порок, ни одно бесчинство, совершенное во имя Ордена, не считалось у них грехом. — Он сделал паузу, набирая воздух в легкие. Потом его кашляющий голос снова полетел над головами. — Исходя из вышесказанного, суд Святой Церкви своим постановлением признает достаточность предъявленных обвинений и объявляет названных людей полностью виновными в перечисленных тяжких преступлениях. С данным постановлением каждый из обвиняемых был заранее ознакомлен и каждый же перед лицом следственного комитета безоговорочно признал свою вину. Таким образом, опираясь на каноническое и божествнное право, комиссия из епископов и прелатов, возглавляемая мною, по зрелом размышлении приговорила названных людей, а именно Жака де Моле, Жоффруа де Шарне, Гуго де Перо и Жоффруа де Гонневиля к пожизненному заключению в тюрьме самого строгого содержания. Местом отбывания наказания назначен Жизор. И да свершится божественное правосудие!

Ропот прокатился над площадью перед Собором — то ли недовольства приговором, то ли одобрения. В любом случае то, чего так долго ждали тысячи людей, свершилось.

— По закону, — передохнув, добавил епископ Альбанский, — каждому из заключенных предоставляется последнее слово. И да будет это словом раскаяния!

Он повернулся к узникам, чьи темные силуэты, будто каменные изваяния, возвышались позади него. Взгляд епископа остановился на высокой, не смотря ни на что сохранившей статность, фигуре Великого магистра. Жаку де Моле недавно исполнилось шестьдесят восемь лет, но в его глазах не было подавленности, напротив, они теперь сверкали решимостью и гневом. Потрясая цепями, старик сделал твердый шаг к краю эшафота. Присутствующие судьи и весь Париж замерли в ожидании услышать от де Моле признания своей вины. И осуждающим, и сочувствующим не терпелось узнать правду, и они хорошо понимали, что в такую минуту даже самый стойкий узник не сможет врать. Над площадью перед Собором воцарилась напряженная тишина. И эту тишину прорезал громкий и властный, не сломленный пытками голос Великого магистра.

— В этот ужасный день, можно сказать, в последние минуты своей жизни я должен обличить всю несправедливость лжи и дать истине восторжествовать. Сим я объявляю, пред небом и землею, что, к стыду своему, совершил самое тяжкое из всех преступлений — признал тёмные деяния, приписываемые Ордену. Однако сегодня истина обязывает меня заявить о его невиновности. Ради того, чтобы избежать мучительной боли и угодить моим палачам, мне пришлось сознаться в том, чего от меня требовали. Это вы сказали, что я сознался! — повернувшись, крикнул он в лицо Гийома де Ногаре. — Но разве это я сознался на вашем допросе? Разве это я взял на душу чудовищный и нелепый плод вашей фантазии? Нет, мессиры! — Де Моле медленно обвел взглядом всех священников. — Это пытка вопрошала, а боль отвечала! Я хорошо знаю о муках, которые испытали все те, в ком было мужество отказаться от подобных признаний. Но отвратительное действо, разыгравшееся перед моими очами, не позволяет мне пасть ещё ниже и подкрепить старую ложь новой. Клянусь своей жизнью, ставшей столь ненавистной мне, что отрекаюсь от всего сказанного. Чего я добьюсь, продлив свои жалкие дни, коль скоро я трачу их лишь на клевету?