«Перекоп» ушел на юг - [51]

И вот однажды, после очередного рейса, доложив начальнику пароходства, Александр Африканович надел шинель, взял фуражку с блестящей эмблемой и красным флажком, собираясь уходить, как его остановил заместитель начальника пароходства Раскатов:

— Здравствуйте, Александр Африканович! Посидите минуту, я сейчас позвоню, и девушка из отдела кадров принесет письма. Там вам два письма хранится, не знаю только от кого. Возможно, от родственников: на конвертах нет обратных адресов… Как плавалось, капитан?

— Спасибо, хорошо.

И Раскатов ушел к начальнику пароходства.

За ним направились капитаны, сидевшие вокруг круглого стола, тут же на площадке, перед ступенями в нижние этажи здания. Кругом стола стояли большие черные кожаные кресла. Здесь, за этим столом, в ожидании приема у начальника пароходства моряки делились новостями, рассказывали один другому об очередных рейсах, об удачных и неудачных плаваниях. Все здесь оставалось таким, как было до войны, — солидным и привычным. Так же блестела начищенная бронзовая дверца в лифт, хотя лифт и не работал давно и многие капитаны, отдуваясь от одышки, всё так же поднимались по ступеням. Белый, старый матрос с морщинистым лицом нес, как и раньше, свою службу, приветствуя входящих капитанов и механиков. Но среди капитанов много было новых. Демидов видел их впервые.

Александр Африканович подошел к большому окну с широким видом на город и бухту Золотой Рог и то и дело посматривал на ступени, не идет ли девушка.

Но девушка не появлялась.

И он глядел на раскинувшийся среди сопок город Владивосток. Сколько раз он видел его с мостика парохода! Но город ему нравился, и он находил все новые и новые красивые виды. Там сопка Орлиное Гнездо с круглой башней и чуть ниже — Голубиная сопка с небольшим белым обелиском на медно-красной ее вершине; на этом обелиске выбиты широта и долгота города. К этой вершине всегда стайками бегут ученики из школы имени Пушкина, что у ее подножия по Суйфунской улице. Вон и сейчас ребята окружили обелиск и смотрят куда-то далеко вперед — верно, на синеющие владивостокские дали. На сопках белел снег, и небо над городом в этот зимний день было на редкость голубым и глубоким.

Далеко, на сопку Орлиное Гнездо, уходили дома Голубинки, Матросских и Рабочих слободок. И такой светлый, уютный в этот солнечный день был город, о котором так долго и много думалось за эти годы: и там, в «тропическом плену» на далеком острове Большая Натуна, и в тюрьме Сингапура, и в морских рейсах.

Вечерело. Город таял в голубовато-сиреневой дымке, небо было охвачено серебристым сиянием. И облака, как тончайшие, просвеченные насквозь пластинки из фольги, светились то розово-фиолетовым, то золотистым блеском. Они поминутно сменяли свои краски и плыли и плыли на север. И эти сопки с рассыпанными по ним белыми домами, в которых ждали моряков из очередного рейса или с фронта, и это, такое красивое небо, несовместимое с тем, что при таком великолепии могут где-то на море бомбить суда, а там, на фронте, идти бои, и все за то, чтобы сохранить и красоту и спокойствие жилищ и земли. Вспомнился похожий на этот вечер на острове. И такая боль легла на сердце, и такая грусть охватила душу капитана!..

Поднялась незнакомая миловидная худенькая девушка с письмами в руке.

— Вы товарищ Демидов? — спросила девушка.

— Да, — ответил Александр Африканович.

— Вот вам письма.

Демидов с душевным трепетом взял у девушки письма: одно в конверте, другое в листочке, вырванном из школьной тетради в клеточку и сложенном треугольником. На них стояли печати и всевозможные штемпеля.

Демидов замер, держа в обеих руках письма. Потом, преодолев оцепенение, поднял глаза на девушку и, спохватившись, сказал невпопад:

— Спасибо, очень спасибо!..

Заметив взволнованность капитана, девушка ушла. Александр Африканович тут же присел к столу, распечатал письма.

Вдруг его плечи вздрогнули, и он уронил письмо. Сгорбившись, долго сидел ушедший в свои тяжелые раздумья, а по щекам медленно катились слезы.

В дверях появился Раскатов:

— Принесли вам письма, Александр Африканович?

— Да, Алексей Сергеевич, принесли…

— Вижу — недобрые вести?

Прерывающимся голосом Демидов ответил:

— Жена, все родственники погибли в Ленинграде в дни блокады. Один сынишка Вадим, двенадцати лет, остался. Его вывезли в детский дом на Урал… Болен он… Адрес ему сообщили из Ленинграда.

И оба моряка, не раз смотревшие опасности и смерти в глаза, не нашли слов, чтобы продолжать разговор: так велико было горе. Да слова здесь и не могли помочь.

— Александр Африканович, вы куда? Уже вечер, зайдемте ко мне. На судне обойдутся час-другой без вас.

— Я к себе, на судно, надо письмо сейчас же сыну написать, да и дела…

— Письмо письмом, а вы телеграмму пошлите.

Пожав крепко друг другу руку, они разошлись.

Придя в порт, на судно, Александр Африканович перечитал еще раз письмо сына. Долго сидел и думал, выходил на палубу посмотреть, как идут грузовые работы.

На причалах высились горы ящиков с грузом. Лязгали буферами вагоны, подгоняемые паровозами к причалам. Кое-где падали из-под абажуров пучки прозрачного света от синих лампочек. Ни в одном доме города не видно было огня. Лишь какие-то крупные, лохматые звезды холодно и загадочно сияли в черном небе.