Перехватчики - [37]

И вот теперь, когда наш секретарь взял в руки заявление Брякина, я посмотрел на Лермана. Лерман спокойно кивнул кудлатой головой, и мне стало ясно, что он разговаривал с Брякиным.

— «Прошу принять меня в ряды ленинского комсомола, — читал секретарь, — клянусь свято выполнять его устав и никогда не сворачивать с пути, указанного великим Лениным. Клянусь быть…»

К моему и Лермана удивлению, текст заявления оказался не тем, с которым мы были знакомы. Значит, оно еще раз переписывалось Брякиным. В конце заявления Брякин сообщал о своем прошлом, осуждал его, хотя было бы вполне достаточно, если бы Брякин сообщил об этом в своей биографии устно.

Приписка всех взволновала. Комсомольцы поняли, что все глубоко пережито ефрейтором, исходило от самого сердца.

Едва секретарь кончил читать, как раздались хлопки. Кто-то толкнул Брякина. Он поднялся смущенный, растерянно посмотрел на Лермана. А тот сцепил ладони своих рук и потряс над головой. То же сделал Мокрушин.

Брякину не задали ни одного вопроса.

Через минуту он был уже комсомольцем и остался на собрании.

Потом вышел к трибуне полковник Молотков.

Командиру полка было за сорок, но выглядел он гораздо моложе: атлетически сложенный, без единой сединки в светлых шелковистых волосах, с розовым и круглым, как у юноши, лицом, иссеченным с одной стороны рубцами ожогов (горел в самолете), голубоглазый, статный, он был немым укором для тех офицеров старшего возраста, которые не нашли сил и желания переучиться на реактивную технику. Нелегко было Молоткову отрешиться от привычек в пилотировании штурмовика, которые вырабатываются годами, и начать, можно сказать, все с азов. В центре переучивания — он уехал туда одним из первых и раньше других вернулся обратно — у полковника были и срывы и неудачи. Но он не упал духом, не отступил. Мы, молодые летчики, знали это и прониклись к командиру еще большим уважением. Каждый из нас в трудном положении ставил на свое место Молоткова, и тогда выход из этого положения обязательно находился.

Чтобы нам легче было понять всю сущность изменений, которые проводились в армии, Молотков прежде всего обратил наше внимание на международную обстановку, на силы, которые подрывают крепнущий мир, идут на все, вплоть до провокаций и агрессивных вторжений в пределы нашей страны. Рассказал о задачах, поставленных Министром обороны СССР перед всей Советской Армией, перед воинами противовоздушной обороны страны, перед нашим полком, которому поручалась охрана советского неба.

— Мы должны, — сказал он, — повысить бдительность и боевую готовность до уровня современной военной техники и науки, чтобы в любую секунду (уже не минуту, а секунду!) пресечь любую военную авантюру и провокацию, любую попытку врага осуществить внезапное нападение на нашу Родину, на наши великие завоевания. Наши воздушные границы должны быть прочнее самых прочных укрепленных линий на земле. Ведь если в минувшей войне пропущенный через границу самолет — это просто большая неприятность, и не больше, потому что операцию решали сотни и даже тысячи самолетов, то в будущей, если ее нам навяжут агрессоры, — это гибель целого города или даже нескольких городов, это смерть миллионов людей. Это пострашнее Хиросимы!

Молотков сказал, что опорой для инструкторов в переучивании летного состава должны стать летчики, побывавшие в Н-ске. Для этого, может быть, целесообразно к каждому из них прикрепить одного — двух молодых летчиков.

— Ты слышал, — толкнул меня в спину сидевший сзади Лобанов. — Глядишь, и командирами звеньев сделаемся.

— Хватил ты, однако, — усмехнулся Шатунов.

Мы узнали от командира о новой организации труда техников и механиков в эскадрильях.

Многое из того, что говорил командир, требовало разъяснений, и Молотков сказал, что эти разъяснения комсомольцы получат от начальников служб. Он стал называть фамилии начальников. Начальником ТЭЧ[1] был назначен старший техник Осипов, ветеран полка. Начав службу простым мотористом, он дослужился до инженера эскадрильи, а теперь ему поручили едва ли не самый ответственный участок в полку. Осипова специально посылали в другой полк, где ТЭЧ была уже создана. Там он изучал новую организацию ремонтных и регламентных работ.

Старший лейтенант Осипов рассказал нам, что ТЭЧ примерно выполняет те же функции, что и ремонтно-механический цех на заводе, что и наладчики станков и оборудования.

— Через наши руки, — и он показал с трибуны крупные загрубелые руки, — будут проходить все самолеты.

В учебном центре летчикам уже не раз приходилось узнавать цену этим трудовым рукам. Их по праву можно назвать золотыми. Нет, командование не ошиблось, назначив этого угловатого, большеголового и с виду не очень расторопного, но всей душой болевшего за дело человека начальником ТЭЧ, хотя у него и не было диплома об окончании вуза.

— Только ли в руках дело? — опросил инженер Одинцов и улыбнулся уголками тонких, резко, очерченных губ.

— Нет, конечно, — Осипов спрятал руки в карманы. — Теперь прошла пора, когда регламентные работы можно спокойно сделать на стоянке с помощью отверточки, шприца и щупа для проверки зазоров, — сказал он. — Новая, сложная техника требует нового отношения. Для контроля многочисленного самолетного оборудования в ТЭЧ будут сконцентрированы специальные контрольные приборы, различные приспособления и проверочные стенды. Скажу прямо, надеяться на то, что мы их сразу же получим от доброго дяди, не приходится. Тут нужно потрудиться нашим рационализаторам и изобретателям.