Перехватчики - [36]

— Ведь дело не в этом, — ответила каким-то своим мыслям Люся.

— Главное, что мы вместе, — поддержал я ее.

— Я еще не совсем верю этому.

— А сейчас? — я сжал ее руки.

— И сейчас.

Я притянул Люсю к себе и стал целовать в распухшие от прежних поцелуев губы.

СТОРОЖЕВЫЕ НЕБА

«Внимание!

20 июля состоится открытое комсомольское собрание части.

Повестка дня:

Наши задачи в связи с переходом на новую материальную часть.

Докладчик полковник Молотков».

Такое объявление встретило летчиков утром при входе в столовую.

— Читал? — спросил Кобадзе за столом, процеживая сквозь зубы хлебный квас. — Все скоро у нас станет по-другому. Новую жизнь начинаем. Интересную жизнь.

В полку только что прошло с таким же вопросом партийное собрание. Кое-что из того, что там говорилось, нам, молодым летчикам, было известно. Мы узнали, что наш полк переходит в войска противовоздушной обороны. Событие это всех, конечно, взволновало. И мы уже потихоньку вели между собою разговоры на этот счет.

Вот и сейчас, стоило штурману полка заикнуться о новой жизни, тотчас же подал голос с соседнего стола Лобанов.

— Никак не возьму в толк, зачем нужно нас, штурмовиков, делать, так сказать, сторожевыми неба?

Кобадзе весело поднял одну бровь — он прекрасно понимал маневр Лобанова, но не стал уклоняться от разговора:

— Полк наш гвардейский. У него большие традиции, военный опыт, ведь основной костяк сохранился и поныне. И кому же, как не гвардии, испытанным в боях воинам, доверить сейчас противовоздушную оборону страны.

Если начнется война, то первые удары враг попытается нанести нам с воздуха, как это было и в минувшую войну. Мы тогда не смогли сразу должным образом защитить свои воздушные границы. Наши города были подвергнуты ожесточенным бомбардировкам с воздуха.

Это не должно повториться.

Да и в мирное время наши противники иногда совершают бандитские вторжения в пределы Советского Союза. Не многим из воздушных пиратов удается унести ноги назад. Но наша оборона должна действовать решительнее, чтобы отбить у врага всякую охоту исследовать «метеорологические условия» у границ Советского Союза.

Летчики засмеялись. Мы знали, что под этими «исследованиями» всегда скрывались попытки что-то выведать, установить местонахождение наших военных объектов, аэродромов, ракетных баз.

— А что же станет со штурмовой авиацией? — спросил я.

— Она останется, пока будут существовать наземные силы врага: танки, артиллерия, мотопехота. Только в ином количестве и качестве. Старые боевые «илы» отслужили свое.

— Выходит, нам сейчас доверяют более ответственную задачу? — спросил Лобанов.

— Я бы сказал: более оперативную, более действенную на данном этапе.

День перед комсомольским собранием тянулся особенно долго, мы с нетерпением ждали восьми часов.

Чего греха таить, не всегда охотно собирались наши комсомольцы на свои собрания, а кое-кто искал повода, чтобы вообще не прийти, даже готов был в наряд попроситься у адъютанта или старшины.

А тут как сговорились все. Официантки еще не убрали и столов после ужина, а народ уже стал собираться.

Около окна раздачи пищи, которое солдаты называли амбразурой, сдвинули столы и застлали их красной материей — это для президиума. На край стола поставили завернутую в одеяло табуретку — получилась трибуна для докладчика и выступающих. На нее для завершения картины водрузили графин с водой.

Лавочками для всех послужили положенные на края стульев тесины.

Перед самым собранием появился Лерхман, член полкового комсомольского бюро, с транспарантом в руках. Горло у него было завязано, и вообще он выглядел больным, но на собрание пришел.

— Ай да Лерман! Догадался, чем закрыть амбразуру, — заметил мой сосед, наблюдая, как старший сержант прилаживал лозунг «Постоянная готовность уничтожить воздушные средства нападения врага — закон жизни воинов противовоздушной обороны».

Эти слова были взяты с титульного листа нашей новой Книги почета. Они как-то сразу настроили всех на серьезный лад. Смешки и разговоры прекратились.

Прежде чем дать слово докладчику, собрание решило разобрать заявление ефрейтора Брякина.

С этим заявлением я был знаком. Брякин писал его прямо на аэродроме на листе, вырванном из рабочей тетради. Если бы лист был вырван для чего-нибудь другого, то Брякину попало бы от техника самолета, тетрадью которого он воспользовался, но на этот раз техник не сказал ему ни слова даже тогда, когда потребовался второй лист. Теперь Лерман чуть ли не водил рукой Брякина, внося стилистические поправки и добавления.

Когда заявление было написано, Лерман аккуратно сложил его и убрал в карман. Ему нужно было идти по своим комсомольским делам.

— Погоди! — окликнул его Брякин. — Давай-ка сюда!

— Зачем?

— Нужно.

— Знаю. Не валяй дурака, — Лерман больше не оглядывался. В тот вечер он сказал мне:

— Уже второй раз рвет свое заявление.

— Почему?

— Считает себя недостойным. Я, говорит, сидел в тюрьме, ну и прочее, прочее.

— Чудак он.

— Конечно, чудак.

— А может, он не хочет?

— Хочет, по глазам вижу, просто боится. Ведь многие не знают о его прошлом, а на собрании придется рассказать.

— Это не большая беда; если человек выздоровел, то стыдиться своей болезни нечего. Так ему и нужно сказать. Ты разыщи его, — попросил я Лермана. — Поговори, как товарищ с товарищем. Убеди, успокой парня. А то он весь изведется до собрания.