Переходы от античности к феодализму [заметки]

Шрифт

Интервал

Perry Anderson, Lineages of the Absolutist State. London: New Left Books, 1974. Русский перевод планируется выпустить в серии «Университетская библиотека Александра Погорельского» в конце 2008 г.

Leopold Von Ranke, Geschichte der Romanischen und Germanischen Völkervon 1494 bis 1514, Leipzig 1885, p. XIX.2

Ranke, op. cit., p. XXX.3

Г. В. Ф. Гегель, Философия истории, СПб., 2000, с. 368.

A. H. M. Jones, The Later Roman Empire, 282–602, Oxford 1964, Vol. II, p. 1026–1068.

Marc Bloch, Mélanges Historiques , Paris 1963, Vol. I, p. 113–114.

Bloch, op. cit., p. 124.7

Georges Duby, L’Economie Rurale et la Vie des Campagnes dans l’Occident Médiéval , Paris 1962.

R. W. Southern, The Making of the Middle Ages , London 1953, p. 13.

Southern, op. cit., p. 11.

Э. Гиббон, История упадка и разрушения Римской империи, М., 1995, с. 17. Гиббон в рукописном примечании к планировавшемуся переизданию этой книги, высказал сожаление по поводу данного высказывания, ограничив его значение только европейскими странами. «Помнят ли о Римской империи Азия и Африка, от Японии до Марокко, и испытывают ли они какие-либо чувства по этому поводу?», – вопрошал он. Он писал слишком рано для того, чтобы увидеть, как остальной мир действительно «испытал» на себе влияние Европы и последствия описанного им «переворота». Ни далекая Япония, ни близкое Марокко не остались незатронутыми историей, о начале которой он возвестил.

A. H. M. Jones, The Later Roman Empire, Vol. I p. 465. Налог выплачивался «негоциаторами», то есть практически всеми, кто имел дело с каким-либо рыночным производством в городах, включая и купцов, и ремесленников. Несмотря на ничтожность поступлений от них, такие налоги оказались особенно тягостными и непопулярными среди городского населения – настолько хрупкой была городская экономика в собственном смысле слова.

Макс Вебер был первым ученым, который сделал акцент на этом фундаментальном факте в своих двух великих, но забытых исследованиях: М. Вебер, Аграрная история Древнего мира, М., 2001, с. 98 и далее; М. Вебер, ‘Социальные причины падения античной культуры’ // М. Вебер, Избранное. Образ общества, М., 1994, с. 449 и далее.

Jones, The Later Roman Empire, II, p. 841–842.

M. I. Finley, ‘Between Slavery and Freedom’, Comparative Studies In Society and History , VI, 1963–1964, p. 237–238.

На протяжении всего этого текста термину «общественная формация» будет отдаваться предпочтение перед термином «общество». В марксистском языке использование понятия «общественная формация» призвано подчеркнуть многообразие и гетерогенность способов производства, которые могут сосуществовать во всякой данной исторической и социальной тотальности. Некритическое повторение термина «общество», напротив, очень часто создает представление о внутреннем единстве экономики, политики или культуры в данном историческом ансамбле, когда на самом деле такого простого единства и идентичности не существует. Общественные формации, если не делается никаких специальных оговорок, таким образом, всегда означают здесь конкретные сочетания различных способов производства, организованные при преобладании одного из них. Об этом различии см.: Nicos Poulantzas, Pouvoir Politique et Classes Sociales , Paris 1968, p. 10–12. Прояснив этот момент, было бы педантизмом полностью избегать употребления привычного термина «общества», и мы не пытаемся этого делать.

A. Andrewes, Greek Society , London 1967, p. 135. Автор подсчитал, что общее количество рабов в V веке в регионе составляло от 80 до 100 тысяч человек, а число граждан – примерно 45 тысяч. Эта цифра, вероятно, получит более широкое признание по сравнению с более низкими или более высокими оценками. Но всем современным работам по истории античности недостает надежной информации о численности населения и социальных классов. На основании количества зерна, ввозимого в город, Джонсу удалось подсчитать соотношение рабов и граждан в IV веке (1:1), когда произошло сокращение численности населения Афин: Jones, Athenian Democracy , Oxford 1957, p. 76–79. С другой стороны, Финли утверждал, что в V – IV веках оно могло составлять 3 или 4:1: Finley, ‘Was Greek Civilization Based on Slave Labour?’, Historia , VIIIi, 1959, p. 58–59. Наиболее полная, хотя и не лишенная недостатков, современная монография, посвященная античному рабству (W. L. Westermann, The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity , Philadelphia 1955, p. 9), приводит примерно ту же цифру, что и Эндрюс и Финли: около 60–80 тысяч рабов в начале Пелопонесской войны.

Аристотель, Политика , VII, IV, 4; Ксенофонт, О доходах , IV, 17.

Westermann, The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity , p. 42–43; Finley, ‘Between Slavery and Freedom’, p. 236–239.

Аристотель, Политика , VII, IX, 9.

Повсеместное распространение рабского труда во времена расцвета Римской республики и принципата привело к парадоксальному выдвижению определенных категорий рабов на ответственные административные или профессиональные должности, что в свою очередь облегчило освобождение и последующее включение в класс граждан детей квалифицированных вольноотпущенников. Этот процесс был не столько гуманистическим смягчением классического рабства, сколько еще одним показателем глубокой оторванности римского правящего класса от всякого производительного труда вообще, даже в руководящей форме.

Вебер, Аграрная история Древнего мира , с. 99–100.

См. особ.: F. Kiechle, Sklavenarbeit und Technischer Fortschrift Im römischen Reich , Wiesbaden 1969, p. 11–114; L. A. Moritz, Grain-Mills and Flour In Classical Antiquity , Oxford 1958; K. D. White, Roman Farming , London 1970, p. 113–114, 147–172, 188–191, 260–261, 452.

Общая проблема была четко поставлена, как всегда, Финли: Finley, ‘Technical Innovation and Economic Progress In the Ancient World’, Economic History Review , XVIII, No. 1, 1955, p. 29–45. О Римской империи см.: F. W. Walbank, The Awful Revolution, Liverpool 1969, p. 40–41, 46–47, 108–110.

Аристотель, Политика , III, IV, 2.

К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения , 2-е изд., т. 46, ч. II, с. 43.

Финли отмечает, что греческий термин penia , обычно противопоставлявшийся ploutos как «бедность» «богатству», на самом деле имел более широкое пейоративное значение «рутины» или «вынужденного и изматывающего труда» и мог применяться даже к преуспевающим небольшим собственникам, на труд которых падала та же культурная тень: M. I. Finley, The Ancient Economy , London 1973, p. 41.

J. P. Vernant, Mythe et Pensée chez les Grecs , Paris 1965, p. 191, 197–199, 217. В двух статьях Вернана – «Прометей и функция техники» и «Труд и природа в Древней Греции» – предложен тонкий анализ различий между poiesis и praxis и отношениями земледельца, ремесленника и ростовщика к полису. Александр Койре пытался показать, что технический застой греческой цивилизации был связан не с рабовладением или обесцениванием труда, а с отсутствием экспериментальной физики, которая применяла бы математические измерения к земному миру: Alexandre Koyré, ‘Du Monde de l ’A Peu Près à l’Univers de la Précision’, Critique , September 1948, p. 806–808. Этим он явно старался избежать социологического объяснения феномена. Но, как он сам имплицитно признал в другом месте, Средние века тоже не знали физики, но все же создали динамичную технологию: дело было не в развитии науки, а в производственных отношениях, которые определяли судьбу техники.

A. Andrewes, Greek Society , London 1967, p. 76–82.

См.: William McNeill, The Rise of the West , Chicago 1963, p. 201, 273.

О новом экономическом росте на селе см.: W. G. Forrest, The Emergence of Greek Democracy , London 1966, p. 55, 150–156; о социальной подавленности класса мелких земледельцев см.: A. Andrewes, The Greek Tyrants , London 1956, p. 80–81.

Неясно, были ли до реформ Солона бедные земледельцы в Аттике арендаторами или собственниками своих земель. Эндрюс утверждает, что они могли быть арендаторами (Andrewes, Greek Society , p. 106–107), но последующие поколения не сохранили воспоминаний о том, что при Солоне произошло действительное перераспределение земель, так что это кажется маловероятным.

О том, что политика Писистрата для экономической независимости земледельцев Аттики была важнее реформ Солона, см.: M. I. Finley, The Ancient Greeks , London 1963, p. 33.

Реальность первоначального раздела земли или даже более поздней неотчуждаемости наделов вызывает сомнения; см., напр.: A. H. M. Jones, Sparta , Oxford 1967, p. 40–43. Более осторожную точку зрения, согласующуюся с представлениями греков, см. в: Andrewes, Greek Society , p. 94–95.

Вопрос о размере наделов, поддерживавших социальную сплоченность спартанцев, вызвал широкие споры. По различным оценкам, он составлял от 20 до 90 акров пахотных земель; см.: P. Oliva, Sparta and Her Social Problems , Amsterdam-Prague 1971, p. 51–52.

О конституционном устройстве Спарты см.: Jones, Sparta , p. 13–43.

Andrewes, The Greek Tyrants , p. 75–76.

Andrewes, Greek Society , p. 133. Ср.: V. Ehrenburg, The Greek State , London 1969, p. 96: «Без метеков или рабов существование полиса едва ли было бы возможно».

Andrewes, Greek Society , p. 135.

Oliva, Sparta and Her Social Problems, p. 43–44. Илоты также имели свои собственные семьи и иногда использовались для военных нужд.

Victor Ehrenburg, The Greek State , p. 97.

Finley, The Ancient Greeks , p. 36.

Forrest, The Emergence of Greek Democracy , p. 46.

M. I. Finley, Studies In Land and Credit In Ancient Athens 500–200 B. C. , New Brunswick, p. 58–59.

Westermann, The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity , p. 9.

A. H. M. Jones, Athenian Democracy , Oxford 1957, p. 79–91.

Джонс описывает этот разрыв, но не замечает его роли в структуре афинской цивилизации в целом, ограничиваясь защитой полисной демократии от городских мыслителей: Jones, Athenian Democracy , p. 41–72.

Политика , III, IV, 2, см. выше.

Традиционно считается, что именно победа моряков при Саламине сделала невозможным сопротивление притязаниям фетов на политические права, подобно тому как когда-то завоевание Мессении обеспечило спартанским гоплитам право голоса.

M. I. Finley, Democracy Ancient and Modern , London 1973, p. 45, 48–49; см. также: Finley, The Ancient Economy , p. 96, 173.

R. Meiggs, The Athenian Empire , Oxford 1972, p. 152, 258–260.

Meiggs, The Athenian Empire , p. 171–174, 205–207, 215–216, 220–233.

Об этой симпатии см.: G. E. M. De Ste Croix, ‘The Character of the Athenian Empire’, Historia , Bd. III, 1954–1955, p. 1–41. В Делосском союзе были некоторые олигархические союзники – например, Митилены, Хиос или Самос, и Афины не осуществляли систематического вмешательства во внутренние дела союзных городов. Но местные конфликты обычно использовались ими как предлоги для принудительного установления народных режимов.

Эренбург видел в этом главную слабость Афин. Тождество государства и общества неизбежно было противоречием, поскольку государство должно быть единым, а общество в силу деления на классы всегда оставалось разделенным. Поэтому либо государство должно было воспроизводить в своем устройстве социальное деление общества (олигархия), либо общество должно было поглотить государство (демократия). Ни одно решение не соответствовало этому институциональному различию государства и общества, которое оставалось неизменным, и оба содержали в себе семена разрушения: Ehrenburg, The Greek State, p. 89. Конечно, для Маркса и Энгельса в этом структурном отказе разрешить это противоречие и заключалось величие афинской демократии.

Вообще границы между «олигархией» и «демократией» довольно четко соответствовали в классической Греции морской и сухопутной ориентациям полисов; преобладающее в жизни Афин значение моря было характерно и для городов в их ионийской зоне влияния, тогда как большинство союзников Спарты на Пелопоннесе и в Беотии, напротив, были более тесно связаны с землей. Важное исключение, конечно, составлял Коринф, традиционный торговый соперник Афин.

N. G. L. Hammond, A History of Greece to 323 B. С , Oxford 1959, p. 535–536.

Доход, который приносили фракийские золотые рудники, намного превосходил доход от лаврийских серебряных рудников в Аттике; см. наиболее здравое исследование начального этапа македонской экспансии, остающегося сравнительно слабо изученным: Arnaldo Momigliano, Filippo II Macedone , Florence 1934, p. 49–53.

Большинство новых городов создавались снизу местными землевладельцами; но наиболее крупными и наиболее важными, конечно, были города, официально основанные новыми македонскими правителями. См.: A. H. M. Jones, The Greek City from Alexander to Justinian , Oxford 1940, p. 27–50.

О различии между политикой Лагидов и Селевкидов см.: M. Rostovtsev, The Social and Economic History of the Hellenistic World , Oxford 1941, Vol. I, p. 476ff.

F. M. Heichelheim, An Ancient Economic History , Vol. III, Leyden 1970, p. 10.

Westermann, The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity , p. 28–31.

Описание этой системы см.: Rostovtsev, The Social and Economic History of the Hellenistic World , Vol. I, p. 274–300; аналитический обзор различных форм использования рабочей силы в Лагидском Египте см.: К. К. Зельин, М. К. Трофимова, Формы зависимости в Восточном Средиземноморье эллинистического периода , М., 1969, с. 57–102.

Rostovtsev, The Social and Economic History of the Hellenistic World , Vol. II, p. 806, 1106, 1158, 1161. Рабы также широко использовались в царских рудниках и промышленности Пергама. Ростовцев полагал, что в самой Греции в эллинистическую эпоху было очень много рабов (Rostovtsev, op. cit. p. 625–626, 1127).

Космополитизм самого Александра на основании очень скудных свидетельств часто преувеличивался; убедительную критику представлений о его космополитизме см. в: E. Badian, ‘Alexander the Great and the Unity of Mankind’, In G. T. Griffith, Alexander the Great; the Main Problems , Cambridge 1966, p. 287–306.

На самом деле в институтах селевкидского государства иранцев было больше, чем греков и македонцев; см.: C. Bradford Welles, Alexander and the Hellenistic World , Toronto 1970, p. 87.

P. Petit, La Civilisation Hellénistique , Paris 1962, p. 9; V. Ehrenburg, The Greek State , p. 114–117.

Синкретизм эллинистических государств едва ли может служить основанием для дифирамбов Хейхельсхайма, который писал о них, как о «чуде экономической и административной организации», бессовестное разрушение которого варварским Римом якобы задержало движение истории на полтора тысячелетия. См.: Heichelheim, An Ancient Economic History, Vol. Ill, p. 185–186, 206–207. При всей сдержанности Ростовцева он также высказывает суждение, что римское завоевание восточного Средиземноморья было имевшим печальные последствия несчастьем, которое разрушило и «деэллинизировало» его, поставив под угрозу единство самой римской цивилизации: Rostovtsev, The Social and Economic History of the Hellenistic World, Vol. II, p. 70–73. Такие представления восходят, конечно, к Винкельману и культу Греции в немецком Просвещении, когда они действительно имели определенное интеллектуальное значение.

P. A. Brunt, Social Conflicts In the Roman Republic , London 1971, p. 58, 66–67. Эта небольшая работа является блестящим обзором классовой борьбы в республике в свете современных исторических исследований.

Brunt, Social Conflicts In the Roman Republic , p. 55–57. Правовой институт долговой зависимости – nexum – был отменен в 326 году до н. э. Брант, возможно, преуменьшает последствия этой отмены, замечая, что nexum мог быть позднее возрожден в другом, неформальном, виде. История римской общественной формации, конечно, была бы совершенно иной, если бы во время республики под классом землевладельцев возникло бы консолидированное юридически зависимое крестьянство. На деле же долги земледельцев вели к концентрации в руках знати не зависимой рабочей силы, а сельскохозяйственных земель. Рабочей же силой в их владениях служили рабы, вследствие чего сложилась совершенно иная социальная конфигурация.

Brunt, Social Conflicts In the Roman Republic , p. 13–14. Но даже после того, как Марий отменил имущественный ценз для службы в армии, в легионах по-прежнему преобладали земледельцы. См.: Brunt, ‘The Army and the Land In the Roman Revolution’, The Journal of Roman Studies , 1962, p. 74.

Тиберий Гракх, трибун-борец за Lex Agraria, сетовал на обнищание мелких землевладельцев: «у тех, кто сражается и умирает за Италию, нет ничего, кроме воздуха и света… [И] воюют и умирают они за чужую роскошь и богатство, эти “владыки вселенной”, как их называют, которые ни единого комка земли не могут назвать своим!» (Плутарх, Тиберий и Гай Гракхи , IX, 5). Его, идола мелкого крестьянства, забила городская толпа, настроенная против него патронами из сената.

Упадок Спарты после Пелопоннесской войны сопровождался, напротив, резким расширением экономического разрыва между богатыми и бедными гражданами в обстановке демографического спада и политической деморализации. Но традиции воинского равенства оставались настолько сильными и глубокими, что во II веке до н. э. – в самом конце своей истории – Спарта породила ряд удивительных эпизодов, связанных с деятельностью радикальных царей – Агиса II, Клеомена III и, прежде всего, Набиса. Социальная программа Набиса, связанная с возрождением Спарты, включала изгнание знати, отмену эфората, предоставление избирательного права подданным Спарты, освобождение рабов и распределение конфискованных земель среди бедняков, Это, очевидно, была наиболее последовательная и далеко идущая программа революционных мер, когда-либо озвученная в античную эпоху. Этот последний взрыв греческой политической жизненной энергии слишком часто воспринимался как отклонение или маргинальный эпилог к классической Греции – на самом деле, ретроспективно он проливает свет на природу спартанского государства во времена его расцвета. В одном из наиболее драматичных столкновений античности, в точке пересечения заката Греции и восхождения Рима, Набис встретил Квинция Фламиния, командовавшего войсками, посланными для подавления спартанской революции, которая могла служить дурным примером для других, следующими исполненными смысла словами: «Не судите о том, что делается в Лакедемоне, по вашим обычаям и законам… У вас по цензу набирают конников, по цензу – пехотинцев, и вы считаете правильным, что кто богаче, тот и командует, а простой народ подчиняется. Наш же законодатель, напротив, не хотел, чтобы государство стало достоянием немногих, тех, что у вас зовутся сенатом, не хотел, чтобы одно или другое сословие первенствовало в государстве; он стремился уравнять людей в достоянии и в положении и тем дать отечеству больше защитников» (Тит Ливий, История , XXXIV, XXXI, 17–18).

P. A. Brunt, ‘Italian Aims at the Time of the Social War’, The Journal of Roman Studies , 1965, p. 90–109. Брант полагает, что столетие спокойствия в Италии после победы над Ганнибалом послужило одним из доводов, убедивших союзников в преимуществах политического единства.

Где были сосредоточены два самых непримиримых врага Рима во время Ганнибаловских и Союзнических войн – самниты и луканы.

P. A. Brunt, Italian Manpower 225 B. C.-A.D. 14 , Oxford 1971, p. 426.

Так же обстояло дело на всем протяжении истории империи даже после того, как такие блоки земли, сгруппированные в massae , стали встречаться чаще. Неспособность понять этот фундаментальный аспект римского латифундизма сравнительно широко распространена. Недавним примером служит крупное российское исследование Поздней империи: Е. М. Штаерман, Кризис рабовладельческого строя в западных провинциях Римской империи , М., 1957. Весь анализ социальной истории III столетия у Штаерман покоится на нереалистичном противопоставлении средней виллы и крупной латифундии. Первая именуется «античной формой собственности» и отождествляется с муниципальными олигархиями этой эпохи; последняя становится «протофеодальным» феноменом, характерным для внемуниципальной аристократии. См.: Кризис рабовладельческого строя , с. 34–47, 116–117. На самом деле латифундия всегда состояла из отдельных вилл, «муниципальные» ограничения на земельную собственность никогда не имели большого значения; а экстратерриториальные сальтусы за пределами мунициальных границ, вероятно, всегда составляли незначительную часть территории империи в целом. (О последних, которым Штаерман придает слишком большое значение, см.: Джонс, Гибель античного мира , с. 335–336).

См.: K. D. White, ‘Latifundia’, Bulletin of the Institute of Classical Studies , 1967, No. 14, p. 76–77. Уайт отмечает, что латифундии могли быть либо большими многопрофильными хозяйствами, наподобие тосканского имения Плиния, либо скотоводческими хозяйствами. Последние чаще были распространены в Южной Италии, а первые – в более плодородных землях Центральной и Северной Италии.

Brunt, Social Conflicts In the Roman Republic , p. 34–35.

Brunt, Italian Manpower , p. 121–125, 131. Об огромных богатствах, добытых римским правящим классом за рубежом, помимо накопления рабов, см.: A. H. M. Jones, ‘Rome’, Troisieme Conference International d’Histoire Economique (Munich 1965), 3, Paris 1970, p. 81–82 – статья об экономическом характере римского империализма.

L. A. Moritz, Grain-Mills and Flour In Classical Antiquity , Oxford 1958, p. 74, 105, 115–116.

Jones, ‘Slavery In the Ancient World’, p. 196, 198. Джонс позднее был склонен исключать Галлию, ограничивая область высокого распространения рабского труда Испанией и Италией: Джонс, Гибель античного мира , с. 435. Но, в действительности, имеются веские основания для того, чтобы поддержать его первоначальную позицию. Южная Галлия отличалась своей близостью к Италии в социальной и экономической структуре с начала имперского периода: Плиний считал ее практически продолжением полуострова – Italia verius quam provincial , «больше Италией, чем провинцией». Поэтому предположение о существовании рабовладельческих латифундий в Нарбонской Галлии кажется правдоподобным. Северная Галлия по своему характеру, напротив, была куда более примитивной и менее урбанизированной. Но именно в ней – в области Луары – при Поздней империи суждено было вспыхнуть знаменитым восстаниям багаудов, которые описываются в современной литературе как восстания сельскохозяйственных рабов; см.: прим. 84 ниже. Поэтому Галлию в целом вполне можно рассматривать вместе с Испанией и Италией как крупный регион рабовладельческого сельского хозяйства.

Убедительное сопоставление римской политики на Востоке и Западе см.: E. Badian, Roman Imperialism In the Late Republic , Oxford 1968, p. 2–12.

Jones, The Greek Cities from Alexander to Justinian , p. 51–58, 160.

О возникновении и характере юриспруденции той эпохи см.: F. H. Lawson, ‘Roman Law’, In J. P. Balsdon (ed.), The Romans , London 1965, p. 102–110ff.

Важность этого достижения признается в лучшем современном исследовании римского права: H. F. Jolowicz, Historical Introduction to the Study of Roman Law , Cambridge 1952, p. 142–143, 426. Полная частная собственность была «квиритской», потому что она была атрибутом римского гражданства как такового – она была неограниченной, но не всеобщей.

Новизна такого развития событий отмечается в: Badian, Roman Imperialism In the Late Republic , p. 77–90.

P. A. Brunt, ‘The Roman Mob’, Past and Present , 1966, p. 9–16.

Роль италийского землевладельческого класса в приходе к власти Августа – одна из основных тем наиболее известного исследования этого периода: R. Syme, The Roman Revolution , Oxford 1960, p. 8, 286–290, 359–365, 384, 453.

Проблема земельных наделов, предоставлявшихся ветеранам Цезарем, триумвиратом и Августом, вызвала множество различных интерпретаций. Джонс полагает, что этого перераспределения сельскохозяйственной собственности в пользу солдат-крестьян на самом деле было достаточно для успокоения сельского недовольства в Италии – отсюда и сравнительный социальный мир при принципате после брожения при поздней республике: A. H. M. Jones, Augustus , London 1970, p. 141–142. Брант, с другой стороны, убедительно показывает, что земельные наделы зачастую бывали просто небольшими участками земли, которые изымались у солдат или сторонников побежденных в гражданских войнах армий и передавались рядовым солдатам войск победителя; то есть они не имели никакого отношения к крупным владениям, присваивавшимся командирами-землевладельцами, и общее устройство собственности в деревне оставалось неизменным. «Римская революция, возможно, не вызвала никаких перманентных изменений в сельскохозяйственном обществе Италии». См.: Brunt, ‘The Army and the Land In the Roman Revolution’, p. 84; Social Conflicts In the Roman Republic, p. 149–150.

Jones, Augustus , p. 110–111ff.

Jones, Augustus , p. 140–141, 117–120, 95–96, 129–130.

Syme, The Roman Revolution , p. 390. Попытка Августа завоевать Германию как раз тогда, когда туда началось тевтонское переселение из Балтии, была единственной крупной внешней неудачей его правления; граница по Рейну оказалась, вопреки официальным ожиданиям того времени, окончательной. Недавнюю переоценку римских стратегических целей этой эпохи см.: C. M. Wells, The German Policy of Augustus , Oxford 1972, p. 1–13, 149–161, 246–250.

Об изменении коннотаций этого понятия см.: Ch. Wirszubski, Libertas as a Political Idea at Rome during the Late Republic and Early Empire , Cambridge 1950; в этой работе прослеживается эволюция понятия libertas от Цицерона, когда она все еще была действенным публичным идеалом, до ее увядания в субъективной и квиетистской этике Тацита. В ней также отмечаются противоположные коннотации libertas и eleutheria , p. 13–14. Последняя была окрашена представлением о народном правлении; в ней никогда не присутствовало оттенка аристократического достоинства, неотделимого от первой, и потому она не получила подобной поддержки в греческой политической мысли.

Важно не смешивать последовательные фазы в этом развитии. Конституционная максима, согласно которой император был legibus solutus во время принципата не означала, что он стоял над законом; скорее, она означала, что он мог преодолеть те ограничения, освобождение от которых было юридически возможным. Только при доминате эта фраза приобрела более широкое значение. См.: Jolowicz, Historical Introduction to the Study of Roman Law , p. 337.

Отдельные императоры, вроде Нерона, конечно, проводили произвольные конфискации сенаторских богатств. Но такие действия были отличительной особенностью тех правителей, которых на дух не переносила большая часть аристократии; и они не приобрели последовательной или институциональной формы и не оказали существенного влияния на общий характер землевладельческого класса.

О «взлете провинциалов» в первом столетии империи см.: R. Syme, Tacitus , II, Oxford 1958, p. 585–606.

F. Kiechle, Sklavenarbeit und Technischer Fortschritt , p. 20–60, 103–107. В этой книге предпринимается попытка опровергнуть марксистские теории рабства в античности; на самом деле, собранные автором свидетельства (значение которых он даже несколько преувеличил) вполне согласуются с канонами исторического материализма.

Гиббон, История упадка и разрушения Великой Римской империи , т. 1, с. 170.

100

Jones, ‘Slavery In the Ancient World’, p. 191–194.

101

Маркс, Энгельс, Соч. , т. 25, ч. II, с. 371. Маркс рассматривал использование рабского труда при капиталистическом способе производства в XIX веке, и, как будет показано ниже, экстраполировать его наблюдения на эпоху античности опасно. Но в данном случае суть его комментария mutatis mutandis применима к рабовладельческому способу производства как таковому. Та же мысль позднее была высказана Вебером: Вебер, Аграрная история Древнего мира , с. 114.

103

Brunt, Italian Manpower , p. 143–144, 707–708.

104

Классическое замечание об этом см.: Вебер, ‘Социальные причины падения античной культуры’, с. 454–455; Вебер, Аграрная история Древнего мира , с. 115: «стоимость и содержание женщин и воспитание детей ложилось бы мертвым балластом на основной капитал».

105

В I века н. э. Колумелла советовал выплачивать премии беременным рабыням, но случаев систематического разведения рабов известно немного. Финли утверждал, что, поскольку «разведение» рабов успешно практиковалось на американском Юге в XIX веке, где численность рабов действительно выросла после прекращения работорговли, нет никаких оснований полагать, что таких перемен не могло произойти в Римской империи после закрытия границ; см.: The Journal of Roman Studies , XLVIII, 1958, p. 158. Но это сравнение некорректно. Хозяева хлопковых плантаций Юга поставляли сырье централизованной обрабатывающей промышленности мировой капиталистической экономики и их затраты на рабочую силу могли быть привязаны к международному уровню прибыли, беспрецедентному по своим размерам, который этот капиталистический способ производства получал после промышленной революции начала XIX века. Кроме того, условием «разведения» рабов, очевидно, была и национальная интеграция Юга в более широкую капиталистическую экономику Соединенных Штатов в целом. Никакого сопоставимого уровня воспроизводства не удалось достичь и в Латинской Америке, где смертность рабов повсеместно была катастрофической, например, в Бразилии ко времени формальной отмены рабства численность рабов сократилась на 20 % по отношению к уровню 1850 года. См.: C. Van Woodward, ‘Emancipation and Reconstruction. A Comparative Study’, 13th International Congress of Historical Sciences , Moscow 1970, p. 6–8. Рабство в классической античности, конечно, было куда примитивнее, чем в Южной Америке. И для предвосхищения опыта американского Юга в античности не было никаких объективных возможностей.

106

K. D. White, ‘The Productivity of Labour In Roman Agriculture’, Antiquity , XXXIX, 1965, p. 102–107.

107

И в таком зерновом хозяйстве, возможно, наиболее оправданы замечания Маркса по поводу эффективности рабов: «Рабочий, по меткому выражению древних, отличается здесь только как Instrumentum vocale от животного как Instrumentum semivocale и от неодушевленного орудия труда как от Instrumentum mutum . Но сам-то рабочий дает почувствовать животному и орудию труда, что он не подобен им, что он человек. Дурно обращаясь с ними и con amore подвергая их порче, он достигает сознания своего отличия от них». Маркс, Энгельс, Соч. , т. 23, с. 208. При этом не следует забывать, что в «Капитале» Маркса интересовало, прежде всего, использование рабов при капиталистическом способе производства (американский Юг), а не рабовладельческий способ производства как таковой. Он не оставил полноценных теоретических размышлений о функции рабовладения в античности. Более того, в современных исследованиях многие из его суждений о самом американском рабстве также подверглись радикальному пересмотру.

108

Маркс, Энгельс, Соч ., т. 23, с. 361.

109

О водяной мельнице в поздней античности см.: Moritz, Grain-Mills and Flour , p. 137–139; A. H. M. Jones, The Later Roman Empire, 282–602, Oxford 1964, II, 1047–1048. О жатке см.: White, Roman Farming , p. 452–453.

110

О традиции применения труда рабов на государственных работах см.: Finley, The Ancient Economy , p. 7f. Имперские монетные дворы и текстильные фабрики (поставлявшие форму для государственного аппарата, которая была обязательной для гражданских чиновников и военных, начиная с Константина) использовали труд государственных рабов; то же касалось и обширного корпуса работников cursus publicus или имперской почтовой службы, которые поддерживали основную коммуникационную систему империи. Оружие производилось наследственными рабочими, обладавшими статусом военных, которые клеймились для того, чтобы не допустить их бегства из этого состояния. На практике социальные различия между ними и рабами были не так уж велики. Джонс, Гибель античного мира , с. 455–457.

111

Финли недавно предложил интересное объяснение сокращения рабства к концу принципата. Он утверждает, что разрыв между закрытием границ (14 год н. э.) и началом упадка рабства (после 200 года н. э.) был слишком продолжительным, чтобы объяснять последнее с помощью первого. Он говорит, что основной механизм, скорее, следует искать в утрате значения гражданства в империи, которое привело к юридическому разделению на два класса honestiores и humiliores и попаданию крестьянства под тяжелым политическим и финансовым гнетом имперского государства в зависимое состояние. Как только достаточное количество местной рабочей силы попало в эксплуатируемое зависимое состояние (более поздней формой которого был колонат), ввоз новых рабов стал ненужным, и рабство начало постепенно увядать; см.: Finley, The Ancient Economy , p. 85–87ff. Но это объяснение страдает от того же недостатка, который оно приписывает отвергаемому объяснению. Ведь политическое упразднение всякого реального народного гражданства и экономический упадок свободного крестьянства произошли задолго до упадка рабства – эти события были связаны в основном с периодом поздней республики. Даже различие между honestiores и humiliores датируется по крайней мере началом II века н. э. – за сто лет до кризиса рабовладельческой экономики, который сам Финли склонен датировать III веком н. э. За аргументами Финли стоит некое неприятие римского имперского государства, возлагающее всю ответственность за изменения в экономике на автократию империи. Материалистический анализ, отталкивающийся от внутренних противоречий самого рабовладельческого способа производства, по-прежнему остается предпочтительным. Возможно, что хронологический разрыв, на который справедливо обращает внимание Финли, на самом деле был обусловлен смягчающим воздействием «разведения» рабов в самой империи и закупок на границах.

112

Великий перелом середины III века до сих пор остается самым неясным этапом истории Римской империи, куда хуже документированным и изученным, по сравнению со временем ее падения в IV–V веках. Большинство существующих объяснений содержит множество недостатков. Подробное описание см.: Rostovtsev, The Social and Economic History of the Roman Empire , Oxford 1926, p. 417–448. Но его объяснение страдает от явного анахронизма его аналитических понятий, которые необоснованно превращают муниципальных землевладельцев в «буржуазию», а имперские легионы в «крестьянские армии», выступавшие против нее, и истолковывает весь кризис с точки зрения противостояния между ними. Марксистскую критику этой неисторической трактовки социальных процессов в работе Ростовцева см.: Meyer Reinhold, ‘Historian of the Ancient World: A Critique of Rostovtseff’, Science and Society , Fall 1946, X, No. 4, p. 361–391. С другой стороны, наиболее крупное марксистское исследование этой эпохи, «Кризис рабовладельческого строя» Е. В. Штаерман, также имеет серьезный изъян, связанный с жестким противопоставлением средней виллы, использовавшей труд рабов, – «античной формы собственности» – и больших латифундий – результата «протофеодального» развития негородской аристократии.

113

Недавние и глубокие замечания о Матерне см.: M. Mazza, Lotte Sociale e Restaurazione Autoritaria nel Terzo Secolo D. C. , Catania 1970, p. 326–327.

114

F. Millar, The Roman Empire and Its Neighbours , London 1967, p. 241–242. Чрезвычайно подробное рассмотрение великой инфляции см.: Mazza, Lotte Sociale e Restaurazione Autoritaria , p. 316–408.

115

Roger Rémondon, La Crise de l’Empire Romaine , Paris 1964, p. 85–86. Ремондон склонен связывать кризис в деревне в основном с уходом крестьян в города вследствие общей урбанизации; но известно, что в эту эпоху в городском строительстве произошел упадок.

116

О резком прекращении развития городов как основном свидетельстве глубокого кризиса см.: Millar, The Roman Empire and Its Neighbours , p. 243–244.

117

Millar, The Roman Empire and Its Neighbours , p. 6. Рост числа этих stationes был симптомом растущего социального недовольства в период от Коммода до Карина. Но описания тетрархии как чрезвычайной хунты, призванной восстановить внутренний политический порядок, предложенные Штаерман и Маца, представляются крайне ограниченными. Штаерман считает режим Диоклетиана результатом примирения при столкновении с социальным недовольством снизу двух типов собственников, конф, ликт между которыми, как полагает она, определял эпоху преобладания крупных латифундистов. См.: Кризис рабовладельческого строя , с. 479–480, 499–501, 508–509. Русский критик заметил, среди прочих возражений, что во всей схеме Штаерман странным образом остались незамеченными многочисленные внешние вторжения, которые привели к установлению тетрархии: В. Н. Дьяков, Вестник древней истории , 1958, IV, с. 116.

118

См. особ.: M. Arnheim, The Senatorial Aristocracy In the Later Roman Empire , Oxford 1972, p. 39–48.

119

R. Macmullen, ‘Social Mobility and the Theodosian Code’, The Journal of Roman Studies, LIV, 1964, p. 49–53. Традиционное представление (например, Ростовцева), что Диоклетиан навязал практически кастовую структуру поздней империи, кажется сомнительным: очевидно, что имперская бюрократия неспособна была осуществлять официальные указы и следить за гильдиями.

120

Лучший краткий анализ социального продвижения через государственную машину см.: Keith Hopkins, ‘Elite Mobility In the Roman Empire’, Past and Present No. 32, December 1965, p. 12–26. В статье подчеркивается неизбежная ограниченность этого процесса: большинство новых сановников в поздней империи всегда привлекались из провинциального землевладельческого класса.

121

Это важное обстоятельство часто оставляется без внимания. Экуменический перечень сменявших друг друга династий у Миллара на самом деле вводит в заблуждение: Millar, The Roman Empire and Its Neighbours, p. 3. Позднее он замечает, что только «игра судьбы» сделала Элагабала и его двоюродного брата, «а не каких-либо сенаторов из процветающей буржуазии Малой Азии» (p. 49), первыми императорами с греческого Востока. На самом деле ни один грек из Малой Азии никогда не был правителем неразделенной империи.

122

На Востоке существовало четыре местных литературных языка – греческий, сирийский, коптский и арамейский, – тогда как на Западе не было ни одного письменного языка, кроме латыни.

123

Сайм утверждает, что Максимин Фракиец – возможно, был выходцем из Мезии, а не Фракии – и что, возможно, к этому перечню следует добавить еще и Тацита: Syme, Emperors and Biography, Studies In the Historia Augusta , Oxford 1971, p. 182–186, 246–247. Немногие из императоров той эпохи были выходцами с Запада. Требониан Галл, Валериан и Галлиен – из Италии, Маркин – из Мавритании, а Кар – возможно, из Южной Галлии.

124

P. Oliva, Pannonia and the Onset of Crisis In the Roman Empire , Prague 1962, p. 248–258, 345–350.

125

Штаерман, Кризис рабовладельческого строя , с. 354.

126

Об этом феномене см.: Jones, ‘The Social Background of the Struggle between Paganism and Christianity’ In A. Momigliano (ed.), The Conflict Between Paganism and Christianity In the Fourth Century , Oxford 1963, p. 35–37.

127

Вебер справедливо замечает, что этот исход был полной противоположностью типично средневекового бегства из деревень в города для получения городской свободы и работы; см.: Вебер, ‘Социальные причины падения античной культуры’, с. 462.

128

Прекрасный анализ состояния денежной системы см.: André Piganiol, L’Empire Chrétien (325–395), Paris 1947, p. 294–300. См. также: Jones, ‘Inflation under the Roman Empire’, Economic History Review , V, No. 3, 1953, p. 301–314.

129

Jones, ‘Slavery In the Ancient World’, p. 197; Вебер, Аграрная история Древнего мира , с. 444. Вебер; как показывает Джонс, преувеличивает падение цен на рабов в поздней империи. Хотя они и сократились вдвое по сравнению с уровнем II века, рабы везде, кроме пограничных провинций, оставались сравнительно дорогим товаром.

130

Лучшее описание этого процесса содержится в посмертно опубликованной статье Марка Блока: Marc Bloch, ‘Comment et Pourquoi Finit l’Esclavage Antique?’, Annales E. S. C. , 2, 1947, p. 30–44, 161–170.

131

Джонс, Гибель античного мира , с. 532.

132

Там же , с. 438.

133

Кроме того, она владела землями в Кампании, Апулии, на Сицилии, в Тунисе, Нумидии, Мавритании, Испании и Британии; при этом для современников ее доход был доходом сенаторской семьи средней руки. См.: Там же , с. 435–436.

134

Маркс, Энгельс, Соч ., т. 21, с. 149.

135

A. H. M. Jones, ‘Over-Taxation and the Decline of the Roman Empire’, Antiquity , XXXIII, 1959, p. 39–40.

136

Jones, The Later Roman Empire , I, p. 468.

137

Piganiol, L’Empire Chrétien , p. 422.

138

Противоположная точка зрения высказывалась Зюндваллем: das westrômische Reich Ist ohne Erschutterung eingeschlafen – «Западная империя уснула вечным сном безо всяких конвульсий»: J. Sundwall, Weströmische Studien, Berlin 1915, p. 19, Затем это высказывание много раз цитировалось, особенно Допшем, а недавно его вспомнили вновь в работе: K. F. Stroheker, Germanentum und Spätantike , Zurich 1965, p. 89–90. Эти противоположные суждения не свободны от влияния национальных чувств.

139

Этим предложением заканчивается работа Джонса: Jones The Later Roman Empire , II, 1068. Но этому противоречит множество приводимых им же сами свидетельств. Величие и ограниченность Джонса как историка лучше всего показана в: Momigliano, Quarto Contribuito alla Storia degli Studi Classici e del Mondo Antico , Rome 1969, p. 645–647; в этой работе справедливо критикуется вывод, сделанный Джонсом.

140

Jones, The Later Roman Empire , II, p. 1040–1041.

141

Joseph Vogt, The Decline of Rome , London 1965, p. 21–22.

142

M. T. W. Amheim, The Senatorial Aristocracy In the Later Roman Empire , Oxford 1972, p. 149–152; Vogt, The Decline of Rome , p. 197.

143

Jones, The Greek City from Alexander to Justinian , p. 272–274.

144

Джонс, Гибель античного мира , с. 116; Jones, The Later Roman Empire , III, p. 129. В Италии при уплате налогов крестьяне могли лишиться двух третей урожая. Крупные землевладельцы, конечно, не платили всех положенных налогов. На Западе они широко уклонялись от своих обязательств. Согласно Зюндваллю, неспособность имперского государства взимать налоги с землевладельческой аристократии на самом деле послужила причиной его окончательного краха на Западе; Sundwall, Weströmische Studien , p. 101.

145

Peter Brown, The World of Late Antiquity , London 1971, p. 43–44.

146

Джонс, Гибель античного мира , с. 434.

147

Анализ роли испанской и галльской знати в поздней империи см.: K. F, Stroheker, ‘Spanische Senatoren der spätromischen und westgotischen Zeit’, Germanentum und Spätantike, p. 54–87; Der Senatorische Adel Im Spätantiken Gallien , Tubingen 1948, p. 13–42. В этих работах подчеркивается возвращение политического влияния обеими этими областями после их заката в III веке в более позднюю эпоху Грациана и Феодосия.

148

Статистические расчеты см.: Arnheim, The Senatorial Aristocracy In the Later Roman Empire , p. 216–219.

149

Arnheim, op. cit ., 5–6, 49–51, 72–73. Но следует отметить, что, независимо от сопротивления, которое западный сенаторский класс мог оказать христианизации империи, в своих собственных рядах он был неформально терпимым к религиозному многообразию в нравах и брачных отношениях. См.: Peter Brown, Religion and Society In the Age of St Augustine , London 1972, p. 161–182.

150

Brown, The World of Late Antiquity , p. 34. При поздней империи землевладельческая аристократия получала большую долю сельскохозяйственных излишков в качестве арендной платы, чем имперское государство в виде налогов – и это во время беспрецедентных поборов; см.: Jones, ‘Rome’, Troisiéme Conference Internationale d’Histoire Economique , p. 101.

151

Иовиан, Валентиниан I, Валент и Майориан – все они были офицерами scholae . Проницательное рассмотрение роли позднеимперской военной элиты см.: R. I. Frank, Scholae Palatinae. The Palace Guards of the Later Roman Empire, Rome 1969, p. 167–194.

152

Arnheim, The Senatorial Aristocracy In the Later Roman Empire , p. 167–168.

153

О багаудах см.: V. Sirago, Gallia Placidia e La Trasformazione Politica dell’Occidente , Louvain 1961, p. 376–390; наилучшее краткое изложение см.: E. A. Thompson, ‘Peasant Revolts In Late Roman Gaul and Spain’, Past and Present , November 1951, p. 11–23. Значение галльского рабства можно оценить по документам, оставшимся от той эпохи. Томпсон замечает: «Наши источники показывают, что эти восстания были восстаниями сельскохозяйственных рабов или, по крайней мере, рабы играли в них важную роль» (p. 11). Еще одна важная категория сельских бедняков – зависимые колоны – тоже наверняка были участниками восстаний в Галлии и Испании. Странствующие циркумцеллионы ( circumcelliones ) в Северной Африке, напротив, были свободными земледельцами более высокого положения, испытавшие влияние донатизма. Социальный и религиозный характер этого движения делает его особым феноменом, который никогда не был столь значительным или опасным, как багауды. См.: B. H. Warmington, The North African Provinces from Diocletian to the Vandals , Cambridge 1954, p. 87–88, 100.

154

Это описание основывается на: E. A. Thompson, The Early Germans, Oxford 1965, p. 1–28. Это – марксистское исследование германских общественных формаций от Цезаря до Тацита, которое служит образцом ясности и четкости. Работы Томпсона составляют бесценный цикл, который охватывает все развитие германского общества в античности с этой эпохи до падения вестготского королевства в Испании почти семь веков спустя.

155

M. Bloch, ‘Une Mise au Point: Les Invasions’, Mélanges Historiques , I, Paris 1963, p. 117–18.

156

Thompson, The Early Germans , p. 48–60. Формирование «дружинной» системы было важным предварительным шагом в постепенном переходе от племенного устройства к феодальному. Оно означало разрыв с социальной системой, основанной на родственных отношениях. «Дружина» всегда определялась как элита, которая не ограничивалась родственной солидарностью, а, напротив, заменяла своими новыми формами лояльности и солидарности привычные биологические узы. Это свидетельствовало об упадке родовой системы. Полностью сформировавшаяся феодальная аристократия, конечно, имела свою собственную (новую) систему родства, которую историки только начинают изучать, но она никогда не была ее доминирующей структурой. Прекрасное рассмотрение этой важнейшей проблемы см. в: Owen Lattimore, ‘Feudalism In History’, Past and Present , No. 13, November 1957, p. 52.

157

E. A. Thompson, The Visigoths In the Time of Ulfila , Oxford 1966, особ. p. 40–51; еще одно ясное исследование, составляющее продолжение его более ранней работы.

158

Frank, Scholae Palatinae, p. 63–72; Jones, The Later Roman Empire, II, p. 619–622.

159

В XX веке историки подчас были склонны, в противовес традиционным концепциям, преувеличивать степень предшествующего симбиоза обоих миров. Крайним примером служит поршневская идея, что весь римский базис целиком покоился на рабском труде пленных варваров, и следовательно, две социальные системы с самого начала были структурно взаимосвязаны: собрания воинов раннегерманских народов служили просто оборонительным ответом на экспедиции, совершавшиеся римлянами с целью получения рабов. Согласно этой точке зрения, империя всегда составляла «сложное и антагонистическое единство» со своей варварской периферией. См.: Б. Ф. Поршнев, Феодализм и народные массы, М., 1964, с. 510–511. Здесь серьезно переоценивается роль труда пленных рабов в Поздней империи и даже доля рабов, происходивших с германских окраин в Ранней империи.

160

Единственные надежные цифры касательно масштабов первых вторжений относятся к вандальскому обществу, которое было пересчитано его вождями перед переходом в Северную Африку и составляло 80.000 человек (в войске состояло, возможно, 20.000-25.000 человек): C. Courtois, Les Vandales et l’Afrique, Paris 1955, p. 215–221. Большинство германских народов, пересекших имперские границы в ту эпоху, вероятно, обладали сопоставимой численностью, в их армиях редко было больше 20.000 человек. По оценкам Рассела, к 500 году н. э. максимально возможная численность варварского населения в бывшей западной империи составляла не более 1.000.000 из 16.000.000 человек. J. C. Russell, Population In Europe 500-1500, London 1969, p. 21.

161

Наиболее полное описание различных систем hospitalitas см.: F. Lot, ‘Du Regime de l’Hospitalité’, Recueil des Travaux Historiques de Ferdinand Lot, Geneva 1970, p. 63–99; см. также: Джонс, Гибель античного мира, с. 138; Jones, The Later Roman Empire, III, 46.

162

Такая реконструкция предлагается в: Thompson ‘The Visigoths from Fritigern to Euric’, Historia , Bd XII, 1963, p. 120–121 – наиболее проницательном недавнем анализе социальных последствий этого оседания. Блок полагал, что sortes из общего фонда конфискованных земель распределялись в племенной общине неравномерно, в зависимости от статуса, и, таким образом, вначале возникали германские крупные землевладельцы и мелкие, но не зависимые крестьян; но, если эта гипотеза и верна, конечный результат вряд ли мог быть совершенно иным: Block, Melanges Historiques , I, p. 134–135.

163

E. A. Thompson, ‘The Barbarian Kingdoms In Gaul and Spain’, Nottingham Mediaeval Studies , VII, 1963, p. 11.

164

Прекрасное описание этого сложного геополитического путешествия см.: Thompson, ‘The Visigoths from Fritigern to Euric’, p. 105–126.

165

О вандальском переходе от общинного строя к королевской автократии, которому мешала выборная система наследования, см.: Courtois, Les Vandales et l’Afrique , p. 234–248.

166

Традиционное представление о распространенности германских дружин до и во время Темных веков резко оспаривается в работе: Hans Kuhn, ‘Die Grenzen der germanischen Gefolgschaft’, Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechstgeschichte (Gertnanistische Abteilung), LXXXVI, 1956, p. 1–83, в которой утверждается, в основном с опорой на филологические свидетельства, что свободные дружины были сравнительно редким явлением, первоначально ограничивавшимся Южной Германией, и что их не следует смешивать с несвободными военными слугами или Dienstmänner , куда более распространенными, с точки зрения этого автора. Но Кун и сам колеблется в вопросе о том, существовали ли племенные дружины во время Völkerwanderungen , в конечном итоге, по-видимому, соглашаясь с их существованием (ср.: 15–16, 19–20, 79, 83). На самом деле проблема Gefolgschaft не может быть решена путем обращения к филологии: сам этот термин – современное изобретение. Смешанность форм Gefolgschaft связана с нестабильностью племенных общественных формаций, пришедших из Германии до и после вторжений: несвободные слуги, более поздними потомками которых были средневековые ministeriales , могли со сдвигами в изменчивых социальных отношениях уступать место свободным дружинникам, и наоборот. Обстоятельства эпохи редко позволяли этимологическую и юридическую точность в определении вооруженных групп, окружавших сменявших друг друга племенных вождей. Естественно, политическая территориализация после вторжений, в свою очередь, создавала новые смешанные и переходные формы, вроде описанных выше. Решительное оспаривание доводов Куна см.: Walter Schlesinger, ‘Randbemerkungen zu drei Aufsätzen über Sippe, Gefolgschaft und Treue’, Beiträge zur Deutschen Verfassungsgeschichte des Mittelalters , Bd. I, Gottingen 1963, p. 296–316.

167

J. M. Wallace-Hadrill, The Barbarian West 400–1000, London 1967, p. 32.

168

Thompson, ‘The Barbarian Kingdoms In Gaul and Spain’, p. 15–16, 20.

169

Это положение оспаривается в: Vogt, The Decline of Rome, p. 218–220. Но свидетельства, приведенные в статье: Thompson, ‘Christianity and the Northern Barbarians’, In A. Momigliano (ed.) The Conflict between Paganism and Christianity In the Fourth Century , Oxford 1963, p. 56–78, кажутся убедительными. Единственным исключением в эту эпоху, по-видимому, были немногочисленные руги, обратившиеся в христианство в Нижней Австрии до 482 года.

170

Идея Момильяно, что одной из причин возвышения христианства в Поздней Римской империи было наличие у него программы интеграции варваров путем обращения, в то время как классическое язычество исключало их из общества, кажется совершенно необоснованной: Momigliano, The Conflict between Paganism and Christianity In the Fourth Century , p. 14–15. На самом деле, католическая церковь не осуществляла никакой прозелитической деятельности по распространению христианства среди германских народов.

171

E. A. Thompson, ‘The Conversion of the Visigoths to Catholicism’, Nottingham Mediaeval Studies , IV, 1960, p. 30–31;: Джонс, Гибель античного мира , с. 140.

172

Santo Mazzarino, ‘Si puо Parlare di Rivoluzione Sociale alla Fine del Mondo Antico?’, Centro Italiano di Studi Sull’ Alto Medioevo, Settimani di Spoleto, IX, 6–12 April 1961, p. 415–416, 422. Автор полагает, что восставшие паннонские крестьяне участвовали в вандальско-аланских вторжениях галлов в 406 году, что явилось бы, таким образом, уникальным примером союза варваров и крестьян против имперского государства. Но на самом деле, соответствующее свидетельство источников V века относится, очевидно, к бывшим остготским федератам, которые временно осели среди местного населения. См.: Laszlo Varady, Das Letze Jahrhundert Pannoniens (376–476), Amsterdam 1969, p. 218ff. С другой стороны, предположение Томпсона, что римские власти в действительности могли в какой-то мере сознательно способствовать заселению Аквитании и Савойи вестготами и бургундами для сдерживания опасности местных багаудских восстаний, кажется очень натянутым: Thompson, ‘The Settlement of the Barbarians In Southern Gaul’, The Journal of Roman Studies , XLVI, 1956, p. 65–75.

173

Thompson, ‘The Barbarian Kingdoms In Gaul and Spain’, p. 25–27; Robert Bourrache, Seigneurie et Féodalité , Paris 1959, I, p. 235. Правовые и военные аспекты вестготского рабства описаны в: Thompson, The Goths In Spain , Oxford 1969, p. 267–274, 318–319; подробнее см.: Charles Verlinden, L’Esclavage dans l’Europe Medievale , I, Bruges 1955, p. 61–102.

174

Сравнение двух волн переселения см.: Lucien Musset, Les Invasions. Les Vagues Germaniques, Paris 1965, p. 116–117ff. Эта книга содержит наиболее ясное обобщенное изложение всего периода.

175

Musset, Les Invasions. Les Vagues Germaniques , p. 171–181.

176

L. M. Hartmann, Geschichte Italiens Im Mittelaler , II / II, Gotha 1903, p. 2–3.

177

Musset, Les Invasions. Les Vagues Germaniques , p. 209.

178

H. R. Loyn, Anglo-Saxon England and the Norman Conquest , London 1962 p. 19–22.

179

Loyn, Anglo-Saxon England and the Norman Conquest , p. 199 ff.

180

О сохраняющейся роли рабов в поздние Темные века см.: Georges Duby, Guerriers et Paysans , Paris 1973, p. 41–43.

181

О возможной социальной основе этого процесса см.: Thompson, The Goths In Spain, p. 216–217.

182

Musset, Les Invasions. Les Vagues Germaniques, p. 190.

183

Эта гипотеза выдвинута Дюби: Duby, Guerriers et Paysans, p. 17–19, 84–5. Но у нас нет достаточно данных, чтобы делать сколько-нибудь надежные выводы. Дюби вообще слонен предлагать более оптимистичное видение этой эпохи, чем другие историки. Так, исчезновение золотой монеты он считает признаком возрождения торговли, а мелкую серебряную монету – признаком более гибких и частых торговых сделок, что полностью противоречит традиционным представлениям о меровингской денежной системе.

184

Musset, Les Invasions. Les Vagues Germaniques , p. 130–132.

185

Musset, Les I nvasions. Les Vagues Germaniques, p. 197.

186

В основном изложении своего исторического метода Маркс говорит о результатах германских завоеваний как процессе «взаимодействия» (Wechselwirkung) и «соединения» (Verschmelzung), который породил новый «способ производства» (Produktionsweise), представлявший собой «синтез» (Synthese) двух его предшественников: Маркс, Энгельс, Соч., т. 12, с. 723–724.

187

О дебатах эпохи Возрождения см.: D. R. Kelley, ‘De Origine Feudorum: The Beginnings of a Historical Problem’, Speculum, XXXIX , April 1964, No. 2. p. 207–228; взгляды Монтескье см.: О духе законов, кн. XXX–XXXI.

188

Alfons Dopsch, Wirtschaftliche und Sociale Grundlagen der europäischen Kulturentwicklung aus der Zeit von Caesar bis auf Karl den Grossen , Vienna 1920–1923, Vol. I, p. 413.

189

Ferdinand Lot, La Fin du Monde Antique et le Début du Moyen Age , Paris 1952 (reedition), p. 462, 469, 463. Лот завершил свою книгу в конце 1921 года.

190

По Фримену, «норманнское завоевание было временным прекращением нашего национального существования. Но это было только временное прекращение. Поверхностному наблюдателю может показаться, что английский народ перестал существовать или стал рабом чужеземных правителей на своей же земле. Но за несколько поколений мы сами покорили наших завоевателей, и Англия вновь стала Англией». Edward A. Freeman, The History of the Norman Conquest of England, Its Causes and Results , Oxford 1867, Vol. I, p. 2. Панегирику англо-саксонскому наследию Фримана было противопоставлено немногим менее страстное превознесение Раундом норманнского нашествия. В 1066 году «продолжительное разъедающие воздействие мира сделало свое дело. Земля созрела для захватчика, и спаситель не замедлил явиться»; норманнское завоевание, в конечном счете, принесло в Англию «нечто большее, чем гласят сухие записи нашей скудной хроники». J. H. Round, Feudal England , London 1964 (reedition), p. 304–305, 247.

191

См. большую дискуссию в: Средние века, вып. 31, 1968, по поводу доклада А. Д. Люблинской «Типология раннего феодализма в Западной Европе и проблема романо-германского синтеза» (с. 17–44). В ней приняли участие О. Л. Вайнштейн, М. Я Сюзюмов, Ю. Л. Бессмертный, А. П. Каждан, М. Д. Лордкипанидзе, Е. В. Гутнова, С. М. Стам, М. Л. Абрамсон, Т. И. Десницкая, М. М. Фрейденберг и В. Т. Сиротенко. Отметим, в частности, тон выступлений Вайнштейна и Сюзюмова, отстаивавших – соответственно – варварский и имперский вклад в феодализм; последний – византист – выступал в явно антигерманском ключе. Вообще советские византисты, по-видимому, в силу профессиональных пристрастий склонны придавать большее значение античности в феодальном синтезе. Ответ Люблинской на это обсуждение был спокойным и взвешенным.

192

Ср.: Dopsch, Wirtschaftliche und Sociale Grundlagen , II, p. 300–2, с М. Блок, Феодальное общество, М., 2003, с. 144–149. Промежуточными формами были галло-римские bucellarii или телохранители, франкские antrustiones (дворцовая стража) или leudes (военные слуги). О последних см.: Carl Stephenson, Mediaeval Institutions , Ithaca 1954, p. 225–227; автор считает leudes прямыми предками каролингских vassi .

193

Dopsch, Wirtschaftliche und Sociale Grundlagen , II, p. 331–336.

194

Dopsch, Wirtschaftliche und Sociale Grundlagen , I, p. 332–339. Этимология ключевых терминов европейского феодализма может пролить какой-то свет на их различные истоки. «Феод» происходит от древнегерманского vien, слова для обозначения стада. «Вассал» происходит от кельтского kwas, первоначально означавшего раба. С другой стороны, «деревня» ( ‘village’ ) происходит от римской villa , «крепостной» ( ‘serf’ ) – от servus , а «манор» – от mansus .

195

Такое происхождение подчеркивается в: Hintze, ‘Weltgeschichtliche Bedingungen der Repräsentativverfassung’, In Otto Hintze, Gesammelte Abhandlungen , Vol. I, Leipzig 1941, p. 134–135.

196

Возникшая в послеплеменном этническом меньшинстве, одержавшая триумфальную победу в поздней античности, господствовавшая при феодализме, пришедшая в упадок и возродившаяся вновь при капитализме, римская церковь пережила все остальные институты – культурные, политические, юридические или лингвистические, – исторически сосуществовавшие с ней. Энгельс оставил несколько мыслей об этой долгой одиссее (Маркс, Энгельс, Соч ., т. 21, с. 313–316); но он ограничился простой фиксацией зависимости ее мутаций от общей истории способов производства. Ее собственная региональная автономия и ни с чем не сравнимая способность к приспособлению требуют серьезного изучения. Лукач полагал, что все дело было в относительном постоянстве отношения человека к природе, невидимой основе религиозного космоса. Но он оставил только случайные замечания по этому вопросу. См.: Г. Лукач, История и классовое сознание , М., 2003, с. 315.

197

Джонс, Гибель античного мира , с. 375–376, 533.

198

Этот разрыв, конечно, был свойственен не только новой религии, но распространялся также на традиционное язычество. Это отмечает Браун: «После поколений внешне удовлетворительной публичной деятельности, все выглядело так, словно поток, гладко перетекавший из внутреннего мира человека в мир внешний, прервался. Тепло испарилось из знакомой среды… Классическая маска больше не подходила огромному и непостижимому ядру мира». Brown, The World of Late Antiquity, p. 51–52. Но, как показывает сам Браун, наиболее сильным языческим ответом на него был неоплатонизм, последняя доктрина внутреннего примирения между человеком и природой, первая теория чувственной красоты, заново открытая и освоенная в другую эпоху Возрождением.

199

E. A. Thompson, A Roman Reformer and Inventor , Oxford 1952, p. 44–45.

200

Энгельс язвительно замечал, что: «Христианство совершенно не повинно в постепенном отмирании античного рабства. Оно в течение целых столетий уживалось в Римской империи с рабством и впоследствии никогда не препятствовало работорговле у христиан»; см.: Маркс, Энгельс, Соч., т. 21, с. 149. Это суждение отдает излишней безапелляционностью, как можно увидеть из более тонкого анализа отношения церкви к рабству у Блока: Bloch, ‘Comment et Pourquoi Finit l’Esclavage Antique?’ (особ. p. 37–41). Но основные выводы Блока не слишком отличаются от выводов Энгельса, несмотря на необходимые уточнения, которые он добавляет к ним. Более свежий и подтверждающий такую точку зрения анализ отношения раннего христианства к рабству см.: Westermann, The Slave Systems of Greek and Roman Antiquity , p. 149–162; A. Hadjinicolaou-Marava, Recherches sur la Vie des Esclaves dans le Monde Byzantin , Athens 1950, p. 13–18.

201

См., напр.: Thompson, The Goths In Spain , p. 305–308.

202

D. J. Chitty, The Desert a City , Oxford 1966, p. 20–21, 27. Прискорбно, что, вероятно, единственное полноценное исследование раннего монашества оказалось столь последовательно благочестивым по своему подходу. Замечания Джонса по поводу разнородных сведений о монашестве в эпоху поздней античности точны и проницательны: Джонс, Гибель античного мира , с. 374–375.

203

В этом состоит основной недостаток статьи: Lynn White, ‘What Accelerated Technological Progress In the Western Middle Ages?’, In A. C. Crombie (ed.), Scientifi c Change , London 1963, p. 271–291. Это – смелое исследование последствий монашества, в некоторых отношениях превосходящее «Средневековую технологию и социальные изменения» этого автора, поскольку техника в нем не фетишизируется в исторически самостоятельную силу, а, по крайней мере, связывается с социальными институтами. Утверждение Уайта о важности идеологического разодушествления природы христианством в качестве предпосылки последующей технологической трансформации кажется соблазнительным, но в нем упускается тот факт, что еще большее «разколдовывание мира», произошедшее вскоре после этого в исламе, не оказало заметного влияния на мусульманскую технологию. Значение монашества как средства размывания классической трудовой системы не следует переоценивать.

204

Brown, The World of Late Antiquity , p. 130. Эта работа в каком-то смысле является лучшим за многие годы осмыслением конца классической эпохи. Одной из основных тем в ней является живая и творческая передача классической культуры христианством, которое создало типичное искусство поздней античности, низшим сословиям в последующие столетия. Понижение социальной и интеллектуальной планки было целительным испытанием, которое спасло ее. Примечательно сходство этой точки зрения, наиболее убедительно изложенной Брауном, с известным представлением Грамши об отношениях между Возрождением и Реформацией. Грамши полагал, что культурный блеск Возрождения, утонченность аристократической элиты, неизбежно должны были быть огрублены и размыты в обскурантизме Реформации, чтобы дойти до масс, а затем, в конечном итоге, возродиться на более широкой и свободной основе. Gramsci, Il Materialisrno Storico , Turin 1966, p. 85.

205

F. L. Ganshof, The Carolingians and the Frankish monarchy , London 1971, p. 91.

206

H. Fichtenau, The Carolingian Empire , Oxford 1957, p. 110–113.

207

Ganshof, The Carolingians and the Frankish monarchy , p. 125–135.

208

D. Bullough, The Age of Charlemagne , London 1965, p. 35–36.

209

L. Halphen, Charlemagne et l’Empire Carolingien , Paris 1949, p. 198–206, 486–493; Boutruche, Seigneurie et Féodalité , I, p. 150–159.

210

См. проницательные замечания Дюби: Duby, Guerriers et Paysans, p. 55.

211

J. Boussard, The Civilisation of Charlemagne , London 1968, p. 57–60; Duby, Guerriers et Paysans, p. 38.

212

R.-H. Bautier, The Economic Development of Mediaeval Europe , London 1971, p. 44–45.

213

Boutruche, Seigneurie et Féodalité , I, p. 130–131; см. также: Duby, Guerriers et Paysans , p. 100–103. Прекрасный анализ общего перехода в каролингской Франции от рабства к крепостничеству как правовому статусу см. в: C. Verlinden, L’Esclavage dans l’Europe Médiévale , I, p. 733–747.

214

Boussard, The Civilisation of Charlemagne , p. 227–229; L. Musset, Les Invasions. Le Second Assaut contre l’Europe Chrétienne , Paris 1965, p. 158–165.

215

Хронологически это правовое определение появилось гораздо позднее явления, которое оно описывало. Оно было изобретено юристами, работавшими в традиции римского права, в XI–XII веках и популяризовано в XIV веке. См.: Marc Bloch, Les Caractères Originaux de l’Histoire Rurale Française, Paris 1952, p. 89–90. Мы еще не раз столкнемся с примерами такой задержки в юридической кодификации экономических и социальных отношений.

216

Присяга на верность сеньору технически принимала форму вассального обязательства, преобладающего над всеми остальными обязательствами, которые могли иметься у вассала перед множеством других господ. На деле же сеньорами вскоре стали считаться все вышестоящие феодалы, а присяга на верность утратила свое первоначальное и специфическое значение. См.: Блок, Феодальное общество , с. 210–214.

217

Энгельс всегда справедливо отмечал социальные последствия существования сельских общин, объединяемых общинными землями и трехпольной системой, для положения средневекового крестьянства. Именно они, замечал он в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», дали «угнетенному классу, крестьянам, даже в условиях жесточайших крепостнических порядков средневековья, локальную сплоченность и средство сопротивления, чего в готовом виде не могли найти ни античные рабы, ни современные пролетарии». Маркс, Энгельс, Соч. , т. 21, с. 155. Опираясь на работы немецкого историка Маурера, Энгельс ошибочно полагал, что эти общины, восходящие в своих истоках к самому началу Темных веков, были «общинами-марками»; на самом деле, последние были новшеством позднего средневековья, впервые появившимся в XIV веке. Но это заблуждение не отменяет важности его основной идеи.

218

Средневековые маноры различались по структуре в соответствии с удельным весом этих двух их составляющих. С одной стороны, существовали имения (их было не слишком много), где земля целиком входила в господское хозяйство (например, хозяйства цистерцианских монастырей, обрабатываемые «мирскими братьями»); а с другой – существовало определенное количество имений, полностью отданных крестьянам. Но наиболее распространенной формой всегда было сочетание – в различных пропорциях – собственного хозяйства господина и крестьянских наделов – «это деление манора и получаемых с него доходов на две составные части было характерной чертой типичного манора». M. M. Postan, The Mediaeval Economy and Society , London 1972, p. 89–94.

219

Прекрасное описание основных черт этой системы см. в: B. H. Slicher Van Bath, The Agrarian History of Western Europe , London 1963, p. 46–51. Там, где территориальной власти феодального господина не существовало, как, например, в большей части Англии, наличие множества маноров в одной деревне предоставляло крестьянской общине значительную свободу самоуправления; см.: Postan, The Mediaeval Economy and Society , p. 117.

220

Маркс, Энгельс, Соч. , т. 46, ч. I, с. 470.

221

Государство крестоносцев в Леванте зачастую считают наиболее близким к идеальному феодальному устройству. Заморские конструкции европейского феодализма создавались ex nihilo в чужеродном окружении и потому принимали необычайно систематическую юридическую форму. Энгельс, среди прочих, отмечал такое своеобразие: «Разве феодализм когда-либо соответствовал своему понятию? Возникший в Западнофранкском королевстве, развитый дальше в Нормандии норвежскими завоевателями, усовершенствованный французскими норманнами в Англии и Южной Италии, он более всего приблизился к своему понятию в эфемерном Иерусалимском королевстве, которое оставило после себя в “Иерусалимских ассизах” наиболее классическое выражение феодального порядка» (К. Маркс, Ф. Энгельс, Соч. , т. 39, с. 356). Но на практике реалии даже государства крестоносцев никогда не соответствовали юридической кодификации его баронских юристов.

222

А. Д. Люблинская, ‘Типология раннего феодализма в Западной Европе и проблема романо-германского синтеза,’ Средние века, вып. 31, 1968, с. 9–17; З. В. Удальцова и Е. В. Гутнова, Генезис феодализма в странах Европы, М., 1970 (Доклад на XIII Международном конгрессе исторических наук). Проблема типологии раньше была вкратце поставлена Поршневым в его книге «Феодализм и народные массы» (с. 507–518). Статья Удальцовой и Гутновой точна и вдумчива, хотя отдельные выводы в ней вызывают возражения. Авторы говорят о византийском государстве раннего Средневековья как об одной из разновидностей феодализма с уверенностью, которую едва ли можно разделить.

223

Недавнюю попытку выделить пять региональных подтипов в феодализме, сложившемся в послеварварской Галлии, см.: А. Я. Шевеленко, ‘К типологии генезиса феодализма,’ Вопросы истории, 1971, № 1, с. 97–107.

224

В Европе распространение феодальных отношений во всех крупных регионах всегда было топографически неравномерным. Горные зоны повсеместно сопротивлялись манориальной организации, установление которой в скалистых и бесплодных нагорьях было делом непростым, а поддержание – невыгодным. Поэтому в горах обычно сохранялись очаги бедных, но независимых крестьянских общин, в экономическом и культурном отношении более отсталых по сравнению с сеньорализированными равнинами, но нередко способных с оружием в руках отстаивать свой суровый оплот.

225

Германские аллоды всегда отличались от римской собственности, поскольку, будучи переходной формой между общинным и индивидуальным землевладением в деревне, они были типом частной собственности, все еще связанным с традиционными обязательствами и обращением земель в общине, Аллоды не были свободно отчуждаемыми.

226

Описание этого времени в первой части «Феодального общества» Блока по праву получило свою известность. О распространении замков см.: Boutruche, Seigneurie et Féodalité , II, Paris 1970, p. 31–39.

227

Этой конфигурации сопутствовало большее сохранение рабства в южной Франции на протяжении Средних веков. О возрождении работорговли в XIII веке см.: Verlinden, L’Esclavage Médiéval, I , p. 748–833. Как мы увидим позднее, корреляция между наличием рабов и незавершенностью закрепощения существовала и в других регионах феодальной Европы.

228

О капетингской административной системе см.: Charles Petit-Dutaillis, Feudal Monarchy In England and France , London 1936, p. 233–258.

229

Loyn, Anglo-Saxon England and the Norman Conquest, p. 139, 195–197, 305, 309–314.

230

Политическая власть этой знати подчеркивается, возможно, чересчур сильно, в работе: E. John, ‘English Feudalism and the Structure of Anglo-Saxon Society’, Bulletin of the John Rylands Library , 1963–1964. p. 14–41.

231

См.: Henry Loyn, The Norman Conquest, London 1965, p. 76–77; G. O. Sayles, The Mediaeval Foundations of England , London 1964, p. 210, 225. Однако, политический разрыв между англосаксонской и англо-норманнской общественными формациями преуменьшается в обеих работах. Удивительно, что Сайлс называет наследие Фримена источником вдохновения для современных исследований. Крайний расизм Фримена, конечно, побил все рекорды; африканцы были у него «отвратительными обезьянами», евреи и китайцы – «грязными чужаками»; тогда как норманны были тевтонскими родственниками саксов, «которые пришли в Галлию, чтобы покрыться французским лоском, а затем пришли в Англию, чтобы очиститься от него» (sic); подробнее об этом см.: M. E. Bratchel, Edward Augustus Freeman and the Victorian Interpretation of the Norman Conquest , Ilfracombe 1969. Но этот расизм может молча игнорироваться, поскольку основная идея Фримена – загадочная «непрерывная драма» английской истории, отличная от исторической драмы европейского континента с его революционными разрывами, – до сих пор горячо принимается многими. Заветные идеологические мотивы неизменной «преемственности» с X до XX века повторяются с сомнамбулическим упорством в работах многих английских историков. Лойн завершает свою серьезную и полезную книгу типичным кредо: «В том, что касается институтов, преемственность составляет основную тему английской истории»: Loyn, The Norman Conquest , p. 195.

232

О военной системе после завоевания см.: J. O. Prestwich, ‘Anglo-Norman Feudalism and the Problem of Continuity’, Past and Present , No. 26, November 1963, p. 35–57. Это – полезная критика ограниченных и шовинистических мифов о преемственности. См. также: Warren Hollister, ‘1066: the Feudal Revolution’, American Historical Review , Vol. LXXIII, No. 3, February 1968, p. 708–723, где дается краткий исторический обзор споров по этому вопросу.

233

Конечно, манориальные суды процветали, и реальная экономическая власть английских господ в эпоху Средневековья была ничуть не меньше, чем у их континентальных собратьев. Это отмечает Хилтон: R. H. Hilton, A Mediaeval Society: The West Midlands at the End of the Twelfth Century , London 1964, p. 127–141.

234

Sidney Painter, The Rise of the Feudal Monarchies , Ithaca 1954, p. 85.

235

Die Herrschaftsformen gehen kontinuierlich Ineinander über (формы господства постоянно переходят одна в другую) – это меткое выражение принадлежит Вальтеру Шлезингеру: Walter Schlesinger, ‘Herrschaft und Gefolgschaft In der germanischdeutschen Verfassungsgeschichte’, Beiträge zur deutschen Verfassungsgeschichte des Mittelalters , Bd. I, Gottingen 1963, p. 32.

236

Классическое описание см.: Geoffrey Barraclough, The Origins of Modern Germany , Oxford 1962, p. 136–140.

237

Barraclough, The Origins of Modern Germany , p. 175–177, 189–190.

238

Philip Jones, ‘The Agrarian Development of Mediaeval Italy’, Second International Conference of Economic History , Paris 1965, p. 79.

239

Об этой эволюции см.: Daniel Waley, The Italian City-Republics , London 1969, p. 12–21, 56–92.

240

Max Weber, Economy and Society , New York 1968, Vol. III, p. 1308–1309; Daniel Waley. The Italian City-Republics , p. 182–197. Основной причиной появления институтов popolo были поборы патрициата; см.: J. Lestocquoy, Aux Origines de la Bourgeoisie , Paris 1952, p. 189–193.

241

J. Vicens Vives, Hlstorla de los Remensas en el Siglo XV , Barcelona 1945, p. 26–37.

242

J. Vicens Vives, Manual de Historia Economica de Espaňa , Barcelona 1959, p. 120–123.

243

Luis De Valdeavellano, Historia de Espana , Madrid 1955, I / II, p. 293–304.

244

C. Sanchez-Albornoz, Estudlos sobre Las Instituciones Medievales Espaňoles , Mexico 1965, p. 797–799.

245

Elena Lourie, ‘A Society Organized for War: Medieval Spain’, Past and Present , No. 35, December 1966, p. 55–66. В этой статье содержится прекрасное краткое изложение некоторых основных направлений испанской историографии средних веков.

246

G. Jackson, The Making of Mediaeval Spain , London 1972, p. 86–88.

247

A. H. de Oliveira Marques, A Sociedade Medieval Portuguese, Lisbon 1964, p. 143–144.

248

Armando Castro, Portugal na Europa do seu Tempo, Lisbon 1970, p. 135–138.

249

Однажды Хекшер сделал ставшее знаменитым замечание, что «страны второго ранга» не вправе рассчитывать на то, что их историю вообще будут изучать за их пределами. Утверждая, что «всякое историческое исследование должно вести либо к открытию общих законов, либо к пониманию механизмов общей эволюции», он делал вывод, что развитие таких стран, как Швеция, имело смысл лишь в той степени, в какой оно предвосхищало общее международное развитие или соответствовало ему. Остальным вполне можно было пренебречь: «не надо усложнять задачи науки без необходимости» (E. Hecksher, ‘Un Grand Chapitre de l’Histoire du Fer: Le Monopole Suédois’, Annales No. 14, March 1932, p. 127). На самом деле задачи исторической науки нельзя считать выполненными, если она пренебрегает регионом, который вступает в противоречие с ее признанными категориями. Скандинавское развитие – это не просто каталог особенностей, которые можно свободно прибавить к бесконечному перечню социальных форм. Напротив, его отклонения от нормы позволяют извлекать определенные общие уроки для всякой интегральной теории европейского феодализма в эпоху Средневековья и раннего Нового времени.

250

Вероятно, из Готланда и Борнхольма соответственно.

251

См. четкое недавнее описание на нескандинавском языке: Gwyn Jones, A History of the Vikings , Oxford 1968, p. 145–155. Кун утверждает, что hirdh был поздним англо-датским нововведением X–XI веков, впоследствии перенесенным обратно в Скандинавию, но этой точки зрения придерживается только он: Kuhn, ‘Die Grenzen der germanischen Gefolgschaft’, p. 43–47.

252

P. H. Sawyer, The Age of Vikings , London 1961, p. 125. Это наиболее трезвое и строгое исследование всей темы, хотя в нем очень мало говорится о самой скандинавской социальной структуре.

253

См.: Lucien Musset, Les Invasions: Le Second Assaut contre l’Europe Chrétienne ( VIIe – XIe Siècles ), Paris 1965, p. 115–118. Схожее, хотя и менее адекватное обсуждение, см.: Johannes Bronsted, The Vikings , London 1967, p. 31–36.

254

E. I. Bromberg, ‘Wales and the Mediaeval Slave Trade’, Speculum , Vol. XVII, No. 2, April 1942, p. 263–269; в этой статье рассматриваются действия викингов в области Ирландского моря и выносятся несколько эмоциональные суждения о позиции христианской церкви в отношении торговли рабами в эпоху раннего Средневековья.

255

Jones, A History of the Vikings , p. 148. Наиболее полное описание скандинавского рабства см.: P. Foote and D. M. Wilson, The Viking Achievement , London 1970, p. 65–78. Эта работа справедливо подчеркивает решающее значении труда рабов для экономических и культурных достижений общества викингов: p. 78.

256

Lucien Musset, Les Peuples Scandinaves au Moyen Age , Paris 1951, p. 87–91. Для тех, кто не владеет скандинавскими языками, эта прекрасная работа по сей день остается лучшим описанием средневековой Скандинавии. Мюссе добавляет, что даже в Норвегии и Исландии, где имело место рассеянное заселение и перегонное скотоводство, расширенные «соседские» общины распределяли пахотные земли и имели общие пастбища. Крайне интересное рассмотрение скандинавского земельного держания odd и его многочисленных социальных коннотаций см.: A. Gurevich, ‘Représentations et Attitudes à l’Egard de la Propriété pendant le Haut Moyen Age’, Annales ESC , May-June 1972, p. 525–529. Термин «аллод» может быть этимологически связан с «одалом» посредством метатезы. Во всяком случае, пределы аллодиального владения можно увидеть – в крайней форме – в одальном владении викингов.

257

Jones, A History of the Vikings , p. 148.

258

И своим успешным феодальным вторжением с моря они были обязаны, конечно, своим скандинавским предкам.

259

Рабство в конечном итоге исчезло в Исландии в XII, в Дании – в XIII и в Швеции – в XIV веке. Foote and Wilson, The Viking Achievement , p. 77–78.

260

Erik Lönroth, ‘The Baltic Countries’, In The Cambridge Economic History of Europe , III, Cambridge 1963, p. 372.

261

Foote and Wilson, The Viking Achievement , p. 88.

262

Musset, Les Peupla Scandinaves au Moyen Age , p. 278–280. Слово Fraise означало «свободный человек» и первоначально представляло противоположность «рабу», когда оно обычно применялось к земледельческому классу bondi . Семантический сдвиг в слове к обозначению привилегий знати – в противопоставление к крестьянским обязанностям – отразил в себе всю социальную эволюцию позднесредневековой Скандинавии. См.: Foote and Wilson, The Viking Achievement , p. 126–127.

263

Шведские земельные законы XIII–XIV веков показывают общество, все еще поразительно схожее во многих отношениях с тем, что было описано Тацитом в I веке; двумя главными отличиями были исчезновение племен и существование центральной государственной власти: K. Wuhrer, ‘Die schwedischen Landschaftsrechte und Tacitus’ Germania’, Zeitschrift der Savigny-Stiftung für Rechts geschickte ( Germ. Abteilung ), LXXXIX, 1959, p. 1–52.

264

Об этих запретах см.: Oscar Bjurling, ‘Die ältere schwedische Landwirtschaftspolitik Im Überblick’, Zeitschrift für Agrargeschichte und Agrar-sojiologie, Jg 12, Hft I, 1964, p. 39–41. Но в сравнительной перспективе они не отменили фундаментального значения мелкого крестьянского держания.

265

О знаменитом высказывании Пера Браге в этой связи см.: E. Hecksher, An Economic History of Sweden , Cambridge U. S. A. 1954, p. 118.

266

Michael Roberts, The Early Vasas , Cambridge 1968, p. 38; Lucien Musset, Les Peuples Scandinaves au Moyen Age , p. 165–167.

267

Одним из наиболее важных достижений медиевистики последних десятилетий стало глубокое понимание динамичности феодального способа производства. Еще сразу после окончания Второй мировой войны Морис Добб в своих классических «Исследованиях развития капитализма» мог неоднократно говорить о «низком уровне техники», «плохой урожайности», «неэффективности феодализма как системы производства» и «застое в производительности труда того времени» (Maurice Dobb, Studies In the Development of Capitalism, London 1967, reedition, p. 36, 42–43). Несмотря на предостережения, содержащиеся в трудах Энгельса, такие представления, вероятно, были распространены среди марксистов этого времени; хотя надо отметить, что Родни Хилтон резко возражал против них, критикуя Добба за «склонность считать, что феодализм всегда и неизменно был отсталой экономической и социальной системой… На самом деле до конца XIII века феодализм в целом был растущей системой. В IX веке и даже раньше было произведено множество технических новшеств в производственных методах, что было большим шагом вперед по сравнению с методами классической античности. Начали возделываться обширные пространства лесов и болот, численность населения выросла, были построены новые города, во всех культурных центрах наблюдалась сильная и прогрессивная художественная и интеллектуальная жизнь» ( The Modern Quarterly, Vol. 1, No. 3, 1947, p. 267–8). Сегодня большинство авторов – марксистов и немарксистов – согласились бы с общим утверждением Саутерна, когда он говорил о «скрытой революции этих веков». См. его замечания о значении этого периода европейского развития для мировой истории в книге: Southern, The Making of the Middle Ages, p. 12–13.

268

Lynn White, Mediaeval Technology and Social Change , London 1963. В данном наиболее пространном исследовании технических нововведений феодальной эпохи как раз это и делается – мельница и плуг становятся здесь демиургами целых исторических эпох. Фетишизация этих артефактов у Уайт и ее обращение с источниками едко критикуется в работе: R. H. Hilton and P. H. Sawyer, ‘Technical Determinism: the Stirrup and the Plough’, Past and Present , No. 24, April 1963, p. 90–100.

269

Дюби отмечает, что улучшенный плуг и упряжь все еще оставались редкостью среди европейского крестьянства в IX–X веках, и что конская тяга не имела широкого распространения до XII века: Duby, Rural Economy and Country Life In the Mediaeval West , p. 21. Крайняя осторожность Дюби контрастирует с вольностями Уайт. Различия в их датировках – это вопрос не просто хронологической точности, а каузального значения техники для развития феодального сельского хозяйства. Этот момент рассматривается выше.

270

Ван Бат утверждает, что соотношение между работой в господском хозяйстве и на наделах должно было составлять примерно 1 к 2, чтобы не слишком изнурять крепостных и тем самым не ставить под угрозу обработку господских земель, если не был доступен дополнительный наемный труд. Van Bath, The Agrarian History of Western Europe , p. 45–46. Однако восточноевропейский опыт, по-видимому, не подтверждает эту гипотезу, поскольку, как мы увидим далее, барщина здесь могла быть намного больше, чем на Западе.

271

Блок рассматривает ее появление и значение последней в своей знаменитой статье: Bloch, ‘The Advent and Triumph of the Water-Mill’, In Land and Work In Mediaeval Europe , London 1967, p. 136–168. Banalités обычно вводились в X–XI веках после установления манориальной системы на следующем этапе закручивания гаек сеньорами.

272

Маркс, Энгельс, Соч ., т. 25, ч. II, с. 455. Замечание Маркса ретроспективно относится ко всей эпохе, предшествующей наступлению капитализма.

273

Duby, Guerriers et Paysans , p. 266–7.

274

M. Postan, ‘England’, The Cambridge Economic History of Europe , Vol. I, The Agrarian Life of the Middle Ages, p. 602; The Mediaeval Economy and Society, p. 124.

275

Маркс, Энгельс, Соч. , т. 25, ч. I, 357.

276

R. H. Hilton, ‘Peasant Movements In England before 1381’, In Essays In Economic History , Vol. II, ed. E. M. Carus-Wilson, London 1962, p. 73–75. Маркс подчеркивал важность этой регулярности для целостности всего способа производства: «здесь, как и повсюду, господствующая часть общества заинтересована в том, чтобы возвести существующее положение в закон и те его ограничения, которые даны обычаем и традицией, фиксировать как законные ограничения. Это же, – оставляя все другое в стороне, – делается, впрочем, само собой, раз постоянное воспроизводство базиса существующего состояния, лежащих в основе этого состояния отношений, приобретает с течением времени урегулированную и упорядоченную форму, и эти регулярность и порядок сами суть необходимый момент всякого способа производства, коль скоро он должен приобрести общественную устойчивость и независимость от простого случая или произвола». Маркс, Энгельс, Соч ., т. 25, ч. II, с. 356.

277

См.: Duby, Guerriers et Paysans, p. 213, 217–221.

278

Rodney Hilton, Bond Men Made Free , London 1973, p. 28.

279

Об этих различных формах борьбы, иногда скрытых, иногда явных, см.: R. H. Hilton, A Mediaeval Society: The West Midlands , p. 154–160; ‘Peasant Movements In England before 1381’, p. 76–90; ‘The Transition from Feudalism to Capitalism’, Science and Society , Fall 1953, p. 343–348; Witold Kula, Théorie Economique du Système Féodale , The Hague-Paris, 1970, p. 50–53, 146.

280

Дюби, напротив, видит основную движущую силу в экономике этой эпохи только в крестьянстве. С его точки зрения, знать обеспечивала рост европейской экономики в период с 600 по 1000 год своим накоплением добычи и земель во время войны; крестьянство – в период с 1000 по 1200 своими достижениями в обработке земель в мирное время; а городская буржуазия – в период с 1200 года торговлей и производством в городах: Duby, Guerriers et Paysans , passim. Но несколько подозрительная симметрия этой схемы не подтверждается приводимыми им же свидетельствами. Весьма сомнительно, чтобы общее количество войн серьезно сократилось после 1000 года (как он сам признает в одном месте, p. 207); а активная роль феодалов в экономике XI–XII веков богато задокументирована самим Дюби. С другой стороны, трудно понять, почему в период до XI века главенствующая роль в экономике отводится военной деятельности знати, а не труду крестьян. На самом деле язык, используемый Дюби в его определении «главной движущей силы экономического развития», меняется на каждом этапе, (ср. явно противоречивые формулировки на p. 160 и 169 и на p. 200 и 237, где он последовательно связывает причинную роль то с войной и земледелием на фазе 1, то с мелкой знатью и крестьянами на фазе 2). Эти колебания отражают реальные аналитические трудности в блестящем исследовании Дюби. На самом деле, конечно, невозможно определить точные экономические соотношения субъективных ролей соперничающих классов того времени – именно объективная структура способа производства определяла их соответствующие – переменные – успехи в антагонистической социальной борьбе.

281

См.: Duby, Rural Economy and Country Life In the Mediaeval West , p. 72–80.

282

Такие выкупы обычно производились в областях, участвующих в рыночных отношениях, будь-то во Франции или Италии, деревнями, в которых доминировали богатые крестьяне: Hilton, Bond Men Made Free , p. 80–85.

283

Boutruche, Seigneurie et Féodalité , II, p. 77–82, 102–104, 276–284.

284

Duby, Rural Economy and Country Life In the Mediaeval West , p. 103–102. Эпохальное заявление Дюби кажется здесь преувеличенным – см. ниже в настоящей работе оценки урожаев в сельском хозяйстве после Средневековья у Ван Бата. Но сам его акцент на значительности средневекового роста вызвал всеобщую поддержку.

285

J. C. Russell, Late Ancient and Mediaeval Populations , Philadelphia 1958, p. 102–114. Население Франции, Британии, Германии и Скандинавии на самом деле, по-видимому, выросло за это время втрое; более низкие темпы роста в Италии и Испании снизили общие средние показатели.

286

R. S. Lopez, The Birth of Europe, London 1967, p. 398.

287

Часто озвучиваемая точка зрения состоит в том, что, как пишет Постен, города этой эпохи были «нефеодальными островками в феодальных морях» (Postan, The Mediaeval Economy and Society , p. 212). Такое описание несовместимо с каким-либо компаративным анализом средневековых городов в рамках более широкой исторической типологии городского развития.

288

О происхождении флорентийской, генуэзской и сиенской олигархий см.: J. Lestocquoy, Aux Origines de la Bourgeoisie: Les Villes de Flandre et de l’Italie sous le Gouvernement des Patriciens ( Xle – XVe Siècles ), Paris 1952, p. 45–51. Лучший общий анализ проблемы см.: A. B. Hibbert, ‘The Origin of the Mediaeval Town Patriciate’, Past and Present , No. 3, February 1953, p. 15–17.

289

См. замечания в: Guy Fourquin, Histoire Economique de l’Occident Médiéval , Paris 1909, p. 240–241.

290

См.: Маркс, Энгельс, Соч. , т. 25, ч. II, с. 355–361.

291

Там же , с. 148.

292

О важности этих достижений см.: Bautier, The Economic Development of Mediaeval Europe , p. 96–100, 126–30.

293

Lopez, The Birth of Europe , p. 260–261. Этот год был особым для Генуи: денежные поступления тогда вчетверо превысили поступления 1275 года и вдвое поступления 1334 года. Но возможность такого пика все равно поражает.

294

Weber, Economy and Society , III, p. 1251–62. Отдельные замечания Вебера по поводу средневековых городов почти всегда точны и проницательны, но его общая теория не позволяет ему понять структурные причины их динамики. Он связывает городской капитализм Западной Европы с более поздним соперничеством между замкнутыми городами-государствами: М. Вебер, История хозяйства , М., 2001, с. 299.

295

Эта фраза попалась на глаза и Марксу (Маркс, Энгельс, Соч. , т. 28, с. 324), и Блоку (Блок, Феодальное общество , с. 349). Для Жака де Витри, еще одного прелата, коммуны были «буйными и пагубными»: Lopez, The Birth of Europe , p. 234.

296

C. Petit-Dutaillis, Les Communes Françaises , Paris 1947, p. 62, 81.

297

Лондон получил формальную хартию вольностей от Эдуарда III в 1327 году; но в позднем Средневековье город был надежно подчинен центральной власти монархии.

298

Van Bath, The Agrarian History of Western Europe, p. 132.

299

Превосходную статью о Сугерии см.: Erwin Panofsky, Meaning In the Visual Arts, New York 1955, p. 108–145.

300

Лучшим общим описанием кризиса по-прежнему остается: Leopold Génicot, ‘Crisis: from the Middle Ages to Modern Times’, In The Agrarian Life of the Middle Ages , p. 660–741. См. также: R. H. Hilton, ‘Y Eut-Il une Crise Générale de la Féodalité?’, Annales ESC, January-March 1951, p. 23–30. Дюби недавно выступил с критикой «романтической» идеи общего кризиса, утверждая, что в некоторых секторах в последние столетия Средневековья наблюдался значительный культурный и городской прогресс. Duby, ‘Les Sociétés Médiévales: Une Approche d’Ensemble’, Annales ESC , January-February 1971, p. 11–12. Но не нужно смешивать понятие кризиса с понятием упадка. Общий кризис способа производства никогда не бывает просто вертикальным падением. Ограниченное появление новых производственных отношений и производительных сил не только совместимо с нижней точкой падения, достигнутой в середине XIV века, но зачастую служит неотъемлемой составляющей такого падения, особенно в городах. Не стоит сомневаться в существовании общего кризиса просто потому, что он был приукрашен в романтической литературе.

301

Лучшее рассмотрение этих процессов в позднефеодальном сельском хозяйстве содержится в: Postan, The Mediaeval Economy and Society , p. 57–72. Книга Постена посвящена Англии, но выводы из его исследования имеют общее значение.

302

Postan, ‘Some Economic Evidence of Declining Population In the Later Middle Ages’, Economic History Review , No. 3, 1950, p. 238–240, 244–246; Van Bath, The Agrarian History of Western Europe , p. 132–144. Эти факты явно свидетельствуют о кризисе производительных сил при господствующих производственных отношениях. Они служат примером того, что Маркс называл структурным противоречием между этими силами и отношениями. Альтернативное объяснение кризиса, некогда осторожно выдвинутое Доббом и Косминским, является эмпирически спорным и теоретически редукционистским. Они утверждали, что общий кризис феодализма в XIV веке был вызван в основном линейным усилением феодальной эксплуатации, начиная с XI века, что в конечном итоге вызвало общие крестьянские восстания и, следовательно, крах старого порядка. См.: E. A. Kosminsky, ‘The Evolution of Feudal Rent In England from the 11th to the 15th Centuries’, Past and Present , No. 7, April 1955, p. 12–36; M. Dobb, Studies In the Develop ment of Capitalism , p. 44–50; в работе Добба содержится больше нюансов. Эта интерпретация, по-видимому, не согласуется с общей тенденцией рентных отношений в Западной Европе в эту эпоху; более того, она превращает Марксову теорию сложных объективных противоречий в простое субъективное состязание классовых воль. Разрешение структурных кризисов в способе производства всегда зависит от прямого вмешательства классовой борьбы; но зарождение таких кризисов вполне может заставать врасплох все социальные классы в данной исторической тотальности, возникая на других ее структурных уровнях, а не из их непосредственного противостояния. Именно их столкновение в складывающейся чрезвычайной обстановке, как мы увидим на примере кризиса феодализма, затем определяет его исход.

303

Но эта тенденция может преувеличиваться. Ботье, например, сводит весь экономический кризис XIV века к неблагоприятному побочному эффекту прогресса в сельскохозяйственной специализации, результату развития международного разделения труда: Bautier, The Economic Development of Mediaeval Europe , p. 190–209.

304

Описание этого феномена в Тоскане см.: D. Herlihy, ‘Population, Plague and Social Change In Rural Pistoia, 1201–1450’, Economic History Review , XVIII, No. 2, 1965, p. 225–244. Сельское хозяйство Северной Италии, с другой стороны, было довольно нетипичным для Западной Европы в целом, и было бы неразумно делать общие выводы о рентных отношениях на основании одного только пистойского случая. Следует отметить, что следствием тосканской сверхэксплуатации было крестьянское бесплодие, а не восстание.

305

Van Bath, The Agrarian History of Western Europe , p. 106.

306

См.: H. Miskimin, ‘Monetary Movements and Market Structures – Forces for Contraction In Fourteenth and Fifteenth Century England’, Journal of Economic History , XXIV, December 1964, No. I, p. 483–90; Génicot, ‘Crisis: from the Middle Ages to Modern Times’, p. 691.

307

О кризисе доходов знати см.: Fourquin, Histoire Economique de l’Occident Médiéval , p. 335–340.

308

Russell, Late Ancient and Mediaeval Population , p. 131. В противовес традиционным интерпретациям среди современных историков стало модно принижать степень воздействия эпидемий XIV века на европейскую экономику и общество. Но по любым сравнительным меркам, такое отношение говорит о странно искаженном чувстве пропорции. Совокупные потери двух мировых войн в xx веке унесли куда меньше жизней, чем Черная смерть. Трудно даже представить, какие последствия могла бы иметь потеря 40 % всего населения Европы на протяжении жизни двух поколений.

309

«В то время как против злонамеренности слуг, которые стали дороги после чумы и не хотят служить иначе, как за чрезмерную плату, недавно был издан нашим сеньором королем с согласия прелатов, знати и других из его совета ордонанс, что такого рода слуги, как мужчины, так и женщины обязаны служить, получая денежную плату и содержание, которые были обычным в местах, где они должны были служить в двадцатый год царствования названного нашего сеньора короля или пятью или шестью годами раньше, и что эти слуги в случае отказа служить таким образом будут подвергаться наказанию путем заключения в тюрьму… [и вот] оказывается, что названные слуги, не обращая никакого внимания на названный ордонанс, но лишь на свои удобства и свое чрезмерное корыстолюбие, отказываются служить как магнатам, так и другим, если не получат денежного жалования и содержания вдвое и втрое больше того, какое они обыкновенно получали в названный двадцатый год и перед тем, к великому урону магнатов и разорению всей общины, против чего эта же община просит какого-нибудь средства»: ‘Статут о рабочих (1350–1351),’ Хрестоматия памятников феодального государства и права стран Европы . М., 1961, с. 265–266. Статут применялся ко всем, кто не имел достаточно земли, чтобы содержать себя, обязывая их работать на феодалов за фиксированный заработок; таким образом, он был нацелен против держателей мелких наделов как таковых.

310

E. Perroy, ‘Les Crises du XlVe Siècle’, Annales ESC , April-June 1949, p. 167–181. Перруа замечает, что определяющую роль в французской депрессии середины столетия сыграли три фактора: зерновой кризис из-за плохих урожаев в 1315–1320 годах, финансовый и денежный кризис, приведший к последовательным девальвациям 1335–1345 годов, а затем демографический кризис после эпидемий 1348–1350 годов.

311

Friedrich Lütge, ‘The Fourteenth and Fifteenth Centuries In Social and Economic History’, In G. Strauss (ed.), Pre-Reformation Germany , London 1972, p. 349–350.

312

См.: Hilton, Bond Men Made Free , p. 96ff.

313

В обеих этих областях серьезные волнения имели место уже в XIV веке: в неаполитанских землях при правлении представителя анжуйской династии Роберта I (1309–1343) и в Каталонии в 1380–1388 годах.

314

Только крестьянство в одной стране Европы смогло успешно бросить вызов феодальному классу. Случаем Швейцарии часто пренебрегают при рассмотрении великих сельских восстаний позднесредневековой Европы. Но хотя швейцарское кантональное движение во многих отношениях, конечно, было историческим опытом sui generis , отличным от крестьянских восстаний в Англии, Франции, Испании, Италии или Нижних землях, его нельзя отделять от них. Оно было одним из основных эпизодов этой эпохи аграрной депрессии и социальной борьбы на земле. Его историческое значение рассматривается в продолжении этого исследования: Anderson, Lineages of the Absolutist State , p. 301–302.

315

E. Kosminsky, ‘The Evolution of Feudal Rent In England from the nth to the 15th Centuries’, p. 28; R. Hilton, The Decline of Serfdom In Mediaeval England, London 1969, p. 39–40.

316

E. Perroy, ‘Wage-Labour In France In the Later Middle Ages’, Economic History Review , Second Series, VIII, No. 3, December 1955, p. 138–139.

317

Jackson, The Making of Mediaeval Spain , p. 146.

318

Структурные взаимосвязи между преобладанием села и городской автономией в феодальном способе производства в Западной Европе особенно ярко видны на парадоксальном примере Палестины. В ней практически вся община крестоносцев – магнаты, рыцари, торговцы, духовенство и ремесленники – была сосредоточена в городах (сельскохозяйственным производством занимались местные крестьяне). Следовательно, это была единственная область, в которой не было никакой муниципальной автономии и не появилось никакого местного сословия горожан.

319

Hilton, Bond Men Made Free, p. 170–172.

320

R. H. Hilton, The Decline of Serfdom In Mediaeval England , p. 44ff.

321

Это сочетание описывается в: M. Postan, ‘The Fifteenth Century’, Economic History Review, Vol. IX, 1938–95 p. 160–7. Постен недавно заявил, что растущее благосостояние крестьян могло также на время привести к сокращению уровня коммерциализации в деревне, поскольку деревенские домохозяйства оставляли больше произведенной сельскохозяйственной продукции для собственного потребления: Postan, The Mediaeval Economy and Society , p. 201–204.

322

K. B. MacFarlane, ‘Bastard Feudalism’, Bulletin of the Institute of Historical Research , Vol. XX, No. 61, May-November 1945, p. 161–181.

323

Kohachiro Takahashi, ‘The Transition from Feudalism to Capitalism’, Science and Society , XVI, No. 41, Fall 1952, p. 326–7. Переход от барщины к денежному оброку был более прямым в Англии, потому что остров не пережил более раннего континентального перехода к натуральному оброку в XIII веке; поэтому трудовые повинности дольше сохранились здесь в своем первоначальном виде, чем где-либо еще. О колебаниях в Англии в XI и XIII веках (ослаблении, а затем усилении повинностей) см.: M. Postan, ‘The Chronology of Labour Services’, Transactions of the Royal Historical Society , XX, 1937, p. 169–193.

324

M. Bloch, Les Caractères Originaux de l’Histoire Rurale Française , p. 131–133. Блок отмечает, что именно из-за этого укрепления крестьянства французские феодалы с xv века всеми силами стремились вернуть себе правовыми и экономическими средствами крупные имения для ведения собственного хозяйства, и достигли в этом заметных успехов: p. 134–154.

325

Vicens Vives, Historia de los Remensas en el Siglo XV , p. 261–269.

326

Bautier, The Economic Development of Mediaeval Europe , p. 210.

327

О характере и сохранении крепостничества в Арагоне см.: Eduardo de Hinojosa, ‘La Servidumbre de la Gleba en Aragon’, La Espaňa Moderna , 190, October 1904, p. 33–44.

328

Philip Jones, ‘Italy’, In The Agrarian Life of the Middle Ages , p. 406–407.

329

Ниже Дуная Балканский полуостров образовывал отдельный регион, отличавшийся от остального Востока своей интеграцией в Византийскую империю. Его особая судьба будет рассмотрена позднее, когда пойдет речь о Юго-Восточной Европе.

330

Ростовцев в своей первой крупной работе отмечал, что восточные влияния в Южной Руси, которая так и не подверглась серьезной эллинизации, всегда были важнее греческих: Rostovtsev, I ranians and Greeks In South Russia, Oxford 1922, p. VII–IX. Современное исследование черноморских колоний см.: J. Boardman, The Greeks Over seas , London 1964, p. 245–278.

331

Примечательно, что Дакия образовывала изолированный выступ, уязвимо выдающийся из линии имперских рубежей в трансильванские нагорья, при этом римлянами не предпринималось никаких попыток заполнить ее разрывы с основной территорией империи, образуемые равнинами, тянущимися к Паннонии на западе и Валахией на востоке. Возможно, нежелание римлян двигаться дальше во внутренние области Восточной Европы было связано с большой трудностью доступа в этот регион с моря, в отличие от обширной береговой линии Западной Европы, и потому его можно считать обусловленным самой внутренней структурой классической цивилизации. Возможно, в этом отношении показательно, что Август и Тиберий, по-видимому, обдумывали стратегическое расширение римской державы в Центральную Европу от Балтики до Богемии, ведь эта линия потенциально позволяла осуществить захват в «клещи» с Севера и Юга, предприняв экспедиции с Северного моря и вверх по германским рекам, наподобие тех, что проводились Друзом и Германиком. Имевшая решающее значение богемская кампания 6 года н. э. предполагала соединение армии Тиберия, выдвинувшейся из Иллирии, со второй армией, двигавшейся по Эльбе: Wells, The German Policy of Augustus , p. 160. Глубинные области Восточной Европы по ту сторону Эльбы были не так доступны. Во всяком случае, даже поглощение Богемии оказалось слишком сложным для римских сил. Еще одной причиной неспособности империи двигаться дальше в восточные области был степной характер многих земель, обычно населенных сарматскими кочевниками – естественная среда, роль которой будет рассмотрена ниже.

332

quod ego ut Incompertum In media relinquam – «все прочее уже баснословно… и так как ничего более достоверного я не знаю, пусть это останется нерешенным и мною», – последние слова, на которых обрывается «Германия» Тацита.

333

См.: F. Dvornik, The Slavs. Their Early History and Civilisation , Boston 1956, p. 3–45; в этой работе автор помещает родину первых славян еще дальше на западе, между Вислой и Одером; а также: L. Musset, Les Invasions: Le Second Assaut contre L’Europe Chrétienne ( VII–IX e Siècles ), p. 75–79; в этой работе говорится: «Это заполнение громадных пустых пространств напоминает скорее наводнение, чем завоевание» (p. 81).

334

Типичный общий обзор см.: S. H. Cross, Slavic Civilisation through the Ages , p. 17–18.

335

Frantisek Graus, ‘Deutsche und Slawische Verfassungsgeschichte’, Historische Zeitschrift, CXLVII, 1963, p. 307–311.

336

Описание и обсуждение причерноморских пастбищ см.: D. Obolensky, The Byzantine Commonwealth , London 1971, p. 34–37; W. H. McNeill, Europe’s Steppe Frontier 1500–1800 , Chicago 1964, p. 2–9.

337

Owen Lattimore, I nner Asian Frontiers of China , New York 1951, p. 61–65, 361–365; Nomads and Commissars, New York 1962, p. 34–35.

338

Эта идея отстаивается С. Е. Толибековым в статье: С. Е. Толибеков, ‘О патриархально-феодальных отношениях у кочевых народов’, Вопросы истории , 1955, № 1, с. 77. Взгляды Толибекова отличаются от взглядов других советских специалистов, которые приняли участие в обсуждении кочевничества на страницах того же журнала, инициированном докладом: Л. П. Потапов, ‘О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана’, Вопросы истории , 1954, № 6, с. 73–89. Все остальные участники дискуссии – Л. П. Потапов, Г. П. Башарин, И. Я. Златкин, М. М. Эфендиев, А. И. Першиц, С. З. Зиманов – утверждали, что именно земля, а не стада составляла основное средство производства кочевых общественных формаций, и эта позиция получила поддержку в редакционной статье в конце дебатов ( Вопросы истории , 1956, № 1, с. 77). Эти разногласия имели место в рамках общего согласия относительно того, что кочевые общества были по своей сути «феодальными», хотя и не без примеси «патриархальных» пережитков – отсюда понятие «патриархального феодализма» для обозначения кочевых социальных структур. Коллеги Толибекова полагали, что он необоснованно ослабил эту классификацию, подчеркивая различия между кочевым и сеньоральным типами собственности. На самом деле, кочевничество явно представляет собой отдельный способ производства, несовместимый с земледельческим феодализмом, как давно и справедливо отмечалось в работе: Lattimore, I nner Asian Frontiers of China , p. 66ff. Вполне очевидно, что сам Маркс считал кочевое скотоводство особым способом производства, как можно увидеть из его замечаний по поводу скотоводческих обществ в его введении 1857 года: Маркс, Энгельс, Соч. , т. 12, с. 724, 733. Но он ошибочно полагал, что монголы были прежде всего животноводами.

339

Маркс, Энгельс, Соч ., т. 46, ч. I, с. 479–480.

340

Lattimore, Inner Asian Frontiers of China , p. 66.

341

В. Я. Владимирцов, Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм , Ленинград 1934, с. 64–65. Работа Владимирцова о монголах была первопроходческим исследованием в этой области, которое до сих пор продолжает оказывать влияние на советских ученых. В редакционной заметке в «Вопросах истории» 1956 года, процитированной выше, она оценивается очень высоко, несмотря на неприятие представления Владимирцова об особом кочевом феодализме, отличном от оседлых обществ ( там же , с. 75).

342

Владимирцов, Общественный строй монголов , с. 79–80.

343

И. Я. Златкин, ‘К вопросу о сущности патриархально-феодальных отношений у кочевых народов’, Вопросы истории , 1955, № 4, с. 78–79. Златкин подчеркивает, что зависимые кочевники, численность и степень зависимости которых он переоценивает, были связаны с личностью своих кочевых господ, а не с землей: «эти отношения, если можно так выразиться, кочуют вместе с кочевниками» (с. 80).

344

См. прекрасный анализ: Толибеков, ‘О патриархально-феодальных отношениях’, с. 78–79.

345

М. М. Эфендиев, А. И. Першиц, ‘О сущности патриархально-феодальных отношений у кочевников-скотоводов’, Вопросы истории , 1955, № 11, с. 65, 71–72; Lattimore, Inner Asian Frontiers of China , p. 332–335.

346

Наиболее яркое исследование этого процесса, в котором прослеживается развитие первого крупного нашествия кочевников на Европу, см.: E. A. Thompson, A History of Attila and the Huns , Oxford 1948.

347

Маркс как-то заметил: «Кочевые народы первые развивают у себя форму денег, так как все их имущество находится в подвижной, следовательно, непосредственно отчуждаемой, форме и так как образ их жизни постоянно приводит их в соприкосновение с чужими общинами и тем побуждает к обмену продуктов» (Маркс, Энгельс, Соч. , т. 23, с. 99). Естественно, он заблуждался, полагая, что кочевые общественные формации первыми изобрели деньги.

348

Владимирцов, Общественный строй монголов , с. 85. В случае с монголами на этом этапе возникал феномен, параллельный феномену дружины в дофеодальных общественных формациях – неродовые и противостоящие родам группы свободных воинов или nokod на службе племенных вождей. Маркс, Энгельс, Соч. , т. 23, с. 87–96.

349

См.: N. Iorga, ‘L’Interpénétration de l’Orient et de l’Occident au Moyen Age’, Bulletin de la Section Historique , XV (1929), Academia Romana, p. 16. Йорга был одним из первых европейских историков, осознавших важность и своеобразие этих государств для истории восточных областей континента; более поздние румынские историки многим обязаны именно ему.

350

См. описания в: Г. В. Вернадский, Монголы и Русь , М., 2000, с. 95, 124, 222. Монгольские армии также привлекали ремесленников в свои инженерные корпуса.

351

См.: Lattimore, Inner Asian Frontiers of China , p. 519–523, в которой рассматривается в основном монгольский пример. Конечно, ни среди монгольских, ни среди маньчжурских завоевателей Китая полной культурной ассимиляции не произошло: в обоих случаях особая этническая идентичность сохранялась до тех пор, пока созданные ими династии не были свергнуты.

352

Описание гуннского случая см.: Thompson, A History of Attila and the Huns , p. 177–183. Но Томпсон ошибался, полагая, что гунны отказались от скотоводства после создания паннонской империи на Дунае. Для этого она просуществовала слишком мало. Венгерский историк Харматта показал, что быстрый отказ от коневодства подорвал бы непосредственную основу военного могущества гуннов в Центральной Европе; см.: J. Harmatta, ‘La Société des Huns à l’Epoque d’Attila’, Recherches Internationales , No. 2, May-June 1957, p. 194, 230.

353

Вернадский, Монголы и Русь , с. 132.

354

Браун недавно сравнил судьбы Римской и китайской империй, столкнувшихся со своими варварскими завоевателями, осудив жесткость и неспособность первой ассимилировать своих германских завоевателей и пережить их в качестве цивилизации, в отличие от гибкости и способности последней терпимо принять своих монгольских завоевателей и поглотить их: Brown, Religion and Society In the Age of Saint Augustine , p. 56–57, The World of Late Antiquity , p. 125. Но такое сравнение представляет собой паралогизм, показывающий ограниченность «исторической психологии», которая составляет отличительную особенность – и заслугу – плодотворной работы Брауна. Ибо различие между этими двумя исходами является следствием не разных субъективных культурных установок классической римской и китайской цивилизаций, а разной материальной природы конфликтующих общественных формаций в Европе и Азии. Расширенное пустынное кочевничество никогда не могло слиться с интенсивным, основанным на ирригации, земледелием китайской империи, а вся экономическая и демографическая полярность между ними, следовательно, отличалась от той, что дала рождение романо-германскому синтезу в Западной Европе. Причины невозможности подобного синтеза изложены в работе: Lattimore, I nner Asian Frontiers of China , p. 512ff.

355

Социологические особенности этого региона, отчасти сохранившиеся вплоть до xx века, прекрасно описаны в работе: A. N. J. Den Hollander, ‘The Great Hungarian Plain. A European Frontier Area’, Comparative Studies In Society and History , III, 1960–1961, p. 74–88, 155–169.

356

Маркс, Энгельс, Соч., т. 29, с. 63.

357

Краткое изложение современных взглядов на развитие ранних славян см.: Henryk Lowmianowski, ‘La Genèse des Etats Slaves et Ses Bases Sociales et Economiques’, La Pologne au Xe Congrès International des Sciences Historiques à Rome , Warsaw 1955, p. 29–53.

358

Этими свидетельствами сегодня, по негласной договоренности, зачастую пренебрегают из-за того, что германские шовинисты использовали их как доказательство «неспособности» ранних славянских обществ сформировать свое государство, что побуждает восточноевропейских историков отрицать или преуменьшать их. Отголоски этих споров слышны и до сих пор; см.: F. Graus, ‘Deutsche und Slawische Verfassungsgeschichte’, Historische Zeitschrift , CXLVIII, 1963, p. 265–317. Предрассудки, вызывающие их, разумеется, полностью чужды историческому материализму. Утверждение очевидной истины, что славянские общественные формации в эпоху раннего Средневековья были в целом более примитивны, чем германские, и заимствовали у них политические формы, означает не наделение той или другой группы какими-либо врожденными «этническими» чертами, а просто утверждение, что первые начали движение по схожему пути развития позднее последних по определенным историческим причинам, которые сами по себе не диктовали дальнейших траекторий развития, естественно, зачастую неравномерного и прерывистого. Нет нужды повторять такие трюизмы.

359

F. Dvornik, The Slavs In European History and Civilisation , New Brunswick 1962, p. 121, 140; L. Musset, Les Invasions. Le Second Assaut contre L’Europe Chrétienne , p. 78; Г. В. Вернадский, Киевская Русь , М., 2000, с. 195; K. Wuhrer, ‘Die Schwedischen Landschaftsrechte und Tacitus’ Germania’, Zeitschrift des Savigny-Stiftung für Rechtsgeschichte ( Germanistische Abteilung ), LXXXIX, 1959, p. 20–21.

360

Восточноевропейский опыт служит полезным предостережением от славословий британских историков в адрес англосаксонского государства в Англии, о котором нередко говорят, что оно практически завершило успешный переход к феодализму накануне норманнского вторжения благодаря единству своего королевского правления. На самом деле в англосаксонской Англии не возникло никакой стабильной династической преемственности или цельной феодальной системы, и ее относительные достижения могли впоследствии обрушиться в хаос и регресс, наподобие того, что, при общем для славян и англо-саксов отсутствии классического наследия, имело место в ранних славянских государствах. Именно норманнское завоевание, продукт романо-германского синтеза на континентальном Западе, на практике исключило такой откат.

361

В XIX и XX веках русское национальное чувство не раз приводило к отрицанию скандинавских истоков киевского государства (или скандинавского происхождения самого слова «Русь»). Анахронизм такой «патриотической» историографии очевиден; ей соответствуют английские мифы о «непрерывности», о которых шла речь ранее.

362

Взвешенное рассмотрение роли варягов на Руси см.: Musset, Les Invasions. Le Second Assaut , p. 99–106, 261–266. Можно отметить, что славянское слово для обозначения города – gorod – в конечном счете то же самое слово, что и старонорвежский термин gardr . Однако неясно, произошло ли первое от последнего или нет: Foote and Wilson, The Viking Achievement , p. 221.

363

Маркс сопоставлял Каролингскую и Варяжскую империи в: К. Маркс, ‘Разоблачения дипломатической истории XVIII века’, Вопросы истории , 1989, № 4, с. 4. Но это творение порожденного фобиями мифотворчества является, безусловно, худшим историческим сочинением, когда-либо написанным Марксом; оно полно ошибок. Когда оно впервые было переиздано на рубеже XX века, Рязанов предложил его трезвую марксистскую критику: Ryazanov, ‘Karl Marx über den Vorsprung der Vorherrschaft Russlands In Europa’, Die Neue Zeit ( Ergänzungshefte No. 5 ), 5 March 1909, p. 1–64. Современному издателю текста не удалось сохранить даже минимальное здравомыслие.

364

Всестороннее описание киевской социальной структуры см.: Вернадский, Киевская Русь , с. 144–189; но искаженные уверенностью Вернадского в том, что коммерческая система и советы, сохранившиеся в киевском государстве, латентно содержали в себе «капитализм» и «демократию». Эти курьезные категориальные ошибки были унаследованы им от Ростовцева.

365

K. R. Schmidt, ‘The Social Structure of Russia In the Early Middle Ages’, Xle Congrès International des Sciences Historiques , Uppsala 1960, Rapports III, p. 31. Шмидт рассматривает споры в историографии о сельскохозяйственном или торговом богатстве киевских правящих классов от Ключевского и далее.

366

G. Vernadsky, ‘The Beginnings of the Czech State’, Byzantion , 1944–1945, XVII, p. 315–328; в этой работе утверждается, вопреки всем имеющимся источникам, что Само был славянским торговцем, «преданным идее сотрудничества между славянами» – немыслимая задача, которая служит еще одним примером разрушительного воздействия национализма в области историографии Темных веков.

367

F. Graus, ‘Origines de l’Etat et de la Noblesse en Moravie et en Bohème’, Revue des Etudes Slaves, Vol. 39, 1961, p. 43–58.

368

F. Dvornik, The Slaves. Their Early History and Civilisation , p. 115, 300.

369

Aleksander Gieysztor, ‘Recherches sur les Fondements de la Pologne Médiévale: Etat Actuel des Problèmes’, Acta Poloniae Historica , IV, 1961, p. 19–25.

370

О германской политике в этот период см. особ.: F. Dvornik, The Making of Central and Eastern Europe , London 1949, p. 194–196, 217–235; The Slavs: Their Early History and Civilisation , p. 275–292.

371

H. Lowmianski, ‘Economic Problems of the Early Feudal Polish State’, Acta Poloniae Historica , III, 1960, p. 30.

372

Jerome Blum, ‘The Rise of Serfdom In Eastern Europe’, American Historical Review , LXVII, No. 4, July 1957, p. 812–815.

373

Сам Тевтонский орден был основан в Пруссии польским герцогом Мазовии в 1228 году.

374

Russell, Late Ancient and Mediaeval Population , p. 148.

375

M. Postan, ‘Economic Relations between Eastern and Western Europe’, In Geoffrey Barraclough (ed.), Eastern and Western Europe during the Middle Ages , London 1970, p. 169.

376

Roger Portal, Les Slaves , Paris 1965, p. 75.

377

F. L. Garsten, The Origins of Prussia , Oxford 1954, p. 88.

378

Дворник предлагает два противоречащих друг другу объяснения необычайно запутанной киевской удельной системы, которая привела к этой неразберихе. Сначала он связывает ее с германо-скандинавским институтом «танистри» (когда на смену правителю приходил не его сын, а его младший брат, а на смену последнему – его старший племянник), который встречался также в вандальской Африке и норвежских поселениях в Шотландии. Но в другом месте он связывает ее с иерархией старейшинства пястовских герцогов в Польше и с чешской системой наследования в XII веке и утверждает, что, согласно представлениям славян, страна была вотчиной правящего дома, все члены которого должны были принимать участие в управлении ею. Ср.: Dvornik, The Slavs: Their Early History and Civilisation , p. 213; The Slavs In European History and Civilisation , p. 120–121.

379

Удачный анализ этого двойственного развития см.: Marc Szeftel, ‘Aspects of Russian Feudalism’, In Rushton Coulborn (ed.), Feudalism In History , Princeton 1956, p. 169–173.

380

Богемское процветание в этот период основывалось на открытии серебряных рудников Кутна-Гора, которые после 1300 года в ситуации истощения и закрытия рудников в других местах стали крупнейшим европейским поставщиком: R. R. Betts, ‘The Social Revolution In Bohemia and Moravia In the Later Middle Ages’, Past and Present , No. 2, November 1952, p. 31.

381

Van Bath, The Agrarian History of Western Europe , p. 139.

382

Carsten, The Origins of Prussia , p. 103.

383

Blum, Lord and Peasant In Russia , p. 60.

384

Крупная работа о гуситских войнах, доступная на нечешском языке: Frederick Heymann, John Zizka and the Hussite Revolution , Princeton 1965. В этом с чувством и хорошо написанном исследовании социальный анализ неоправданно краток, а само оно завершается со смертью Жижки в 1424 году. Хейман справедливо отмечает беспрецедентный характер гуситского восстания, но впадает в анахронизм, называя его первым в великой цепи революций Нового времени, предшественником Нидерландской, Английской, Американской и Французской, p. 477–479. На деле, гуситское движение явно относится к другому историческом ряду. См. также намного более подробное исследование классового состава противостоящих сил, однако лишь кратко подытоживающее полноценные научные работы автора, написанные на чешском языке: Josef Macek, The Hussite Movement In Bohemia , Prague 1958.

385

«Отныне на земле больше не будет править ни один король или какой-то другой господин, больше не будет крепостного рабства, все проценты по займам и поборы будут отменены, и ни один человек не будет принуждать другого делать что-либо, потому что все будут равными, братьями и сестрами». (Цит. по: Macek, The Hussite Movement In Bohemia , p. 133).

386

См. об этом: R. R. Betts, ‘Society In Central and Western Europe: Its Development towards the End of the Middle Ages’, Essays In Czech History , London 1969, p. 255–260. Это – одно из наиболее важных сравнительных исследований восточно– и западноевропейского сельскохозяйственного развития в эту эпоху.

387

Blum, Lord and Peasant In Russia , p. 58–61.

388

Сомнения по поводу блюмовской интерпретации упоминаний в источниках о пустошах, поскольку под ними могли пониматься не только заброшенные владения, но и просто земли, требовавшие расчистки и заселения, см. в: Hilton and Smith, ‘Introduction’, In R. E. F. Smith (ed.), The Enserfment of the Russian Peasantry , Cambridge 1968, p. 14. В этой статье также высказываются сомнения по поводу размеров демографического или экономического спада на Руси в XIII–XIV веках (p. 15, 26). С другой стороны, по подсчетам Рассела, в период с 1340 по 1450 год общая убыль населения составила 25 % – с 8 до 6 миллионов человек, что сопоставимо с потерями в Италии в тот же период. При этом возмещение этих потерь неизбежно было сопряжено с большими, чем в Италии, трудностями, поскольку рост численности русского населения в предшествующую эпоху и так был «очень медленным». Russell, Population In Europe 500–1500, p. 19, 21.

389

Henri Pirenne, Economic and Social History of Mediaeval Europe , London 1936, p. 148–52.

390

Классическое изложение этого фундаментального тезиса см. в: Dobb, Studies In the Development of Capitalism, p. 53–60. Его более позднее развитие см. в: Hilton and Smith, The Enserfment of the Russian Peasantry , p. 1–27.

391

F. Dvornik, The Slavs In European History and Civilisation , New Brunswick 1962, p. 333.

392

См. об этом: Г. В. Вернадский, Россия в средние века , М., 2000, с. 63–73.

393

Панораму всего этого процесса см.: Blum, ‘The Rise of Serfdom In Eastern Europe’, American Historical Review , July 1957 – первопроходческое исследование, несмотря на все возражения, которые может вызвать его объяснительная схема. Фактически, Блюм предлагает четыре основные причины окончательного закрепощения восточноевропейского крестьянства: возросшая политическая власть знати, рост сеньоральных юрисдикций, воздействие экспортного рынка и упадок городов. Первые две из них просто описывают феномен закрепощения другими словами, не объясняя его. Третья, как мы увидим, эмпирически необоснованна. Четвертая – это единственная убедительная причина из перечисленных, хотя она, конечно, сама нуждается в объяснении. Вообще статье Блюма недостает достаточной временной глубины или сравнительной широты для полного освещения феномена восточноевропейского крепостничества. Это можно сделать только после окончательного установления различия исторических формаций двух европейских зон. Но эти недостатки не умаляют значения статьи Блюма, которая остается важной вехой в изучении этой проблемы.

394

R. R. Betts, ‘Social and Constitutional Development In Bohemia In the Hussite Period’, Past and Present , No. 7, April 1955, p. 49–51.

395

A. Klima and J. Macurek, ‘La Question de la Transition du Féodalisme au Capitalisme en Europe Centrale (16e-18e Siècles)’, 10th International Congress of Historical Sciences , Uppsala 1960, p. 100.

396

Hans Rosenberg, ‘The Rise of the Junkers In Brandenburg-Prussia 1410–1653’, American Historical Review , Vol. XLIX, October 1943 and January 1944, p. 231.

397

Ср. схожие замечания: R. H. Hellie, Enserfment and Military Change In Muscovy , Chicago 1971, p. 92; W. E. Wright, Serf, Seigneur and Sovereign – Agrarian Reform In Eighteenth Century Bohemia , Minneapolis 1966, p. 8–10; Marian Malowist, ‘Le Commerce de la Baltique et le Problème des Luttes Sociales en Pologne aux XVe et XVe Siècles’, La Pologne au X e Congrès International des Sciences Historiques, p. 133–139

398

См., напр.: M. Postan, In Eastern and Western Europe In the Middle Ages, p. 170–174; Van Bath, The Agrarian History of Western Europe, p. 156–157; K. Tymieniecki, ‘Le Servage en Pologne et dans les Pays Limitrophes au Moyen Age’, La Pologne au Xe Congrès International des Sciences Historiques , p. 26–27.

399

H. Kamen, The Iron Century. Social Change In Europe 1550–1660 , London 1971, p. 221.

400

J. H. Parry, ‘Transport and Trade Routes’, Cambridge Economic History of Europe , Vol. IV, The Economy of Expanding Europe In the Sixteenth and Seventeenth Centuries , Cambridge 1967, p. 170.

401

Aldo de Maddalena, Rural Europe 1500–1750 , London 1970, p. 42–43; Kamen, The Iron Century , p. 212–213.

402

W. Kula, Théorie Economique du Système Féodal, p. 65–7. See also Andrzej Wyczanski, ‘Tentative Estimates of Polish Rye Trade In the Sixteenth Century’, Acta Poloniae Historica, IV , 1961, p. 126–7. Оценки, используемые Кула, первоначально были рассчитаны для Польши перед ее разделом в XVIII веке, но Кула полагает, что они были в среднем такими же для всего периода с XVI по XVIII век. Показатель коммерциализации составлял, возможно, 35–40 % всего урожая. Доля экспорта в общем рынке зерна, таким образом, составляла 25–40 %, что, как отмечает Кула, было совсем немало.

403

Blum, ‘The Rise of Serfdom In Eastern Europe’, p. 830.

404

Kamen, The Iron Century , p. 47.

405

A. Maczak, ‘The Social Distribution of Landed Property In Poland from the 16th to the 18th Century’, Third International Conference of Economic History, Paris 1968, p. 469; A. Wyczanski, ‘En Pologne. L’Economie du Domaine Nobiliaire Moyen (1500–1580)’, Annales ESC , January-February 1963, p. 84.

406

См. скрупулезную и проницательную статью: С. Д. Сказкин, ‘Основные проблемы так называемого ‘второго издания крепостничества’ в Средней и Восточной Европе’, Вопросы истории , 1958, № 2, с. 103–104. Из-за многочисленности мелких дворян среднестатистическое польское имение было не слишком большим – около 320 акров в XVI веке, но размеры магнатских владений, сосредоточенных у нескольких аристократических семей, были огромными – иногда они составляли сотни тысяч акров при соответствующем числе крепостных.

407

О значении ее окончательного заселения см.: McNeill, Europe’s Steppe Frontier 1500–1800 , p. 192–200.

408

Den Hollander, ‘The Great Hungarian Plain’, p. 155–161.

409

А. Н. Сахаров, ‘О диалектике исторического развития русского крестьянства’, Вопросы истории , 1970, № 1, с. 21; Hellie, Enserfment and Military Change In Muscovy, p. 85.

410

См. анализ в: B. H. Slicher Van Bath, ‘The Yields of Different Crops (Mainly Cereals) In Relation to the Seed c. 810–1820’, Acta Historiae Neerlandica , II, 1967, p. 35–48ff. Ван Бат выделяет четыре исторических уровня производительности в урожайности пшеницы: стадия А соответствует среднему отношению до 3:1, стадия Б – от 3:1 до 6:1, стадия В – от 6:1 до 9:1 и стадия Г – свыше 9:1. К XVI веку в большинстве стран Западной Европы произошел переход от Б к В; а большинство стран Восточной Европы оставалось на стадии Б еще в 1820-х годах.

411

Zs. Fach, Die ungarische Agrarentwicklung Im 16–17 Jahrhundert – Abbiegung von Westeuropäischen Entwicklungsgang, Budapest 1964, p. 56–58; R. F. Leslie, The Polish Question , London 1964, p. 4.

412

Kamen, The Iron Century , p. 213.

413

De Maddalena, Rural Europe 1500–1750 , p. 41.

414

Маркс, Энгельс, Соч ., т. 35, с. 105. Энгельс отсылает здесь к своей статье о марке, в которой он явно тяготеет к первому толкованию этого выражения, ошибочно перенося описанный процесс на всю Германию. ( Там же , т. 19, с. 327–345).

415

Классическую интерпретацию этого периода см.: G. Ostrogorsky, History of the Byzantine State , Oxford 1968, p. 92–107, 133–137; P. Charanis, ‘On the Social Structure of the Later Roman Empire’, Byzantion , XVII, 1944–1945, p. 39–57. Ключевые положения ее серьезно оспаривались в последние годы; см. ниже прим. 4.

416

О воздействии этих нашествий см.: Ostrogorsky, History of the Byzantine State , p. 134. Советские историки особенно подчеркивали сюжет с Фокой; см., напр.: М. Я. Сюзюмов, ‘Некоторые проблемы истории Византии’, Вопросы истории , 1959, № 3, с. 101.

417

E. Stein, ‘Paysannerie et Grands Domaines dans l’Empire Byzantin’, Recueils de la Société Jean Bodin, II, Le Servage , Brussels 1959, p. 129–133; Paul Lemerle, ‘Esquisse pour une Histoire Agraire de Byzance: Les Sources et Les Problèmes’ Revue Historique, 119, 1958, p. 63–65.

418

Это главный vexata quaestio византинистики. Тезис Штейна и Острогорского, долгое время остававшийся общепризнанным, что Ираклий провел аграрную реформу, которая создала солдата-земледельца в результате введения системы thema , теперь вызывает серьезные сомнения у многих. Лемерль подверг его троякой критике, утверждая, во-первых, что нет никаких реальных подтверждений того, что Ираклий вообще создал систему thema (которая постепенно появилась в VII веке уже после его правления), во-вторых, что «военные земли» или strateia были даже еще более поздним образованием, никаких документальных подтверждений существования которого до X века не имеется, и, в-третьих, что держатели этих земель сами вообще никогда солдатами не были, а просто имели фискальное обязательство содержать в армии по кавалеристу. В результате этой критики правление Ираклия утрачивает структурное значение в сельскохозяйственной или военной области, а сельские институты Византии начинают казаться более преемственными, чем считалось до этого. См.: P. Lemerle, ‘Esquisse pour une Histoire Agraire de Byzance’, Revue Historique , Vol. 119, 70–74, Vol. 120, p. 43–70, ‘Quelques Remarques sur le Règne d’Heraclius’, Studi Medievali , I, 1960, p. 347–361. Схожие взгляды на военную проблему излагаются в: A. Pertusi, ‘La Formation des Thиmes Byzantins’, Berichte cum XI Internationalen Byzantinisten-Kongress , Munich 1958, p. 1–40; W. Kaegi, ‘Some Reconsiderations on the Themes (Seventh-Ninth Centuries)’, Jahrbuch der цsterreichischen byzantinischen Gesellschaft , XVI, 1967, p. 39–53. Острогорский же, напротив, утверждает, что создание западных Равеннского и Карфагенского экзархатов в конце VI века предвосхитило создание системы thema вскоре после этого (содоклад Острогорского к докладу Пертузи 1958 года цит. по: Berichte cum XI Internationalen Byzantinisten-Kongress , p. 1–8); Ostrogorsky, ‘L’Exarchat de Ravenne et l’Origine des Thèmes Byzantins’, VII Corso di Culture sull’Arte Ravennate e Biçantina, Ravenna 1960, p. 99–110. Острогорский получил поддержку советского византиниста А. П. Каждана, который отверг взгляды Лемерля в своей статье: А. П. Каждан, ‘Еще раз об аграрных отношениях в Византии IV–XI в.’, Византийский временник , 1959, XVI, 1, с. 92–113. Спор о происхождении системы thema вращается в основном вокруг значения одного предложения у Феофана, историка, писавшего двести лет спустя после эпохи Ираклия, и потому вряд ли вообще может разрешиться. Надо сказать, что идея самого Лемерля, что возрастание крестьянской свободы в средневизантийскую эпоху в основном было связано с переселениями славян, которые сняли проблему нехватки рабочих рук в империи и потому сделали ненужным закрепощение, намного менее убедительна, чем его критика объяснений, связывающих ее с системой thema .

419

Ostrogorsky, History of the Byzantine State , p. 271–274, 306–307.

420

Судьба городов с VII по IX века – еще один предмет споров. Каждан утверждал, что в эту эпоху произошел настоящий крах городов: Каждан, ‘Византийские города в VII–IX в.’, Советская археология , 1954, № 2, с. 164–188; но это описание было скорректировано: Ostrogorsky, ‘Byzantine Cities In the Early Middle Ages’, Dumbarton Oaks Papers , No. 13, 1959, p. 47–66; Сюзюмов, ‘Византийский город (середина VII – середина IX в.’, Византийский временник , 1958, XIV, с. 38–7 Cюзюмов показывает, что оно весьма преувеличено.

421

R. S. Lopez, ‘The Dollar of the Middle Ages’, The Journal of Economic History , XI, Summer 1951, No. 3, p. 209–234. Лопез отмечает, что денежная стабильность Византии, хотя и свидетельствовала о сбалансированных бюджетах и организованной торговле, не обязательно означала серьезный экономический рост. Византийская экономика в эту эпоху вполне могла быть застойной.

422

A. Hadjinicolaou-Marava, Recherches sur la Vie des Esclaves dans le Monde Byzantin , Athens 1950, p. 29, 89; Р. Браунинг, ‘Рабство в Византийской империи (600–1200 гг.)’, Византийский временник , 1958, XIV, с. 51–52. Статья Браунинга представляет собой лучшее обобщение этой темы.

423

Рост экономического и политического могущества dunatoi – это тема, волнующая всех современных византийских историков; одним из лучших исследований по теме по-прежнему остается одно из первых: C. Neumann, Die Weltstellung des byzantinischen Reiches vor den Kreuzzügen , Leipzig 1894, p. 52–61 – во многом первопроходческая работа.

424

Браунинг, ‘Рабство’, с. 45–46.

425

Там же, с. 47.

426

Ostrogorsky, ‘Byzantine Cities In the Early Middle Ages’, Dumbarton Oaks Papers , No. 13, 1959, p. 65–66. Та же юридическая рекодификация отменила старые права сената и класса куриалов, упорядочив административную централизацию византийской имперской бюрократии: Ostrogorsky, History of the Byzantine State , p. 145. Лев VI правил с 886 по 912 год.

427

См. проницательные замечания: C. Toumanoff, ‘The Background to Manzikert’, Proceedings of the XIIIth International Congress of Byzantine Studies , London 1967, p. 418–419. Формально статус «светлейших» в поздней Римской империи был, конечно, наследственным, но при этом он во многом утратил свое значение из-за появления новых бюрократических званий, которые не передавались по наследству: Jones, The Later Roman Empire , Vol. II, p. 518–519.

428

S. Vryonis, ‘Byzantium: the Social Basis of Decline In the Eleventh Century’, Greek, Roman and Byzantine Studies , Vol. 2, 1959, No. 1, p. 161.

429

G. Ostrogorsky, ‘Observations on the Aristocracy In Byzantium’, Dumbarton Oaks Papers , No. 25, 1971, p. 29.

430

Об упряжи см.: Lefebvre des Noettes, L’Attelage et Le Cheval de Selle à Travers Les Ages , Paris 1931, p. 89–91; о плуге: A. G. Haudricourt, M. J-B. Delammare, L’Homme et la Charrue a Travers le Monde , Paris 1955, p. 276–284: о водяной мельнице: J. L. Teall, ‘The Byzantine Agricultural Tradition’, Dumbarton Oaks Papers , No. 25, 1971, p. 51–52. В статье Тилла высказывается, по-видимому, необоснованный оптимизм по поводу византийского сельского хозяйства.

431

Международное значение византийской монополии на дорогие ткани отмечается в работе: R. S. Lopez, ‘The Silk Trade In the Byzantine Empire’, Speculum , XX, No. 1, January 1945, p. 1–42.

432

Гиббон, История упадка и разрушения Великой Римской империи , гл. XLVIII. Естественно, Гиббон использует крайне гиперболизированный язык («скучное и однообразное описание все того же бессилия и все тех же бедствий»), к неудовольствию последующих историков, которые считали цитирование его труда дурным тоном. Но рассмотрение Византии у Гиббона на самом деле диктовалось всем строением его «Истории»: если падение Рима было для него «переворотом, который останется памятным навсегда и который до сих пор отзывается на всех народах земного шара», то судьба Византии была просто « пассивно связана» с «переворотами, изменявшими положение мира» (выделено Гиббоном. – П. А. : Гиббон, История упадка и разрушения Великой Римской империи , т. 1, с. 66; т. 5, с. 323). Неявные концептуальные различия, проведенные здесь, вполне рациональны и современны.

433

Особый упор на эту тему византийской истории делается в работе: H. Ahrweiler, Byzance et la Mer , Paris 1966 (см. особ.: p. 389–395). Но утверждения самого автора, что именно амбиции Византийской империи на море привели к ее конечному краху вследствие перенапряжения ресурсов и отвлечения их от задачи консолидации ее власти на суше, вызывают большие сомнения. Скорее, именно общие военные усилия в последовательных «реконкистах», в которых значение сухопутных армий всегда намного превосходило роль флота, сыграли решающую роль в окончательном крахе государства.

434

См., Inter alia : Ostrogorsky, History of the Byzantine State , p. 320–321, 329–333, 341–345ff., Vryonis, ‘Byzantium: the Social Basis of Decline In the Eleventh Century’, p. 159–175.

435

J. Teall, ‘The Grain Supply of the Byzantine Empire, 330–1025’, Dumbarton Oaks Papers , No. 13, 1959, p. 109–117. Это отличие, вероятно, связано отчасти с развитием от римских пехотных легионов к византийской тяжелой коннице.

436

N. Svoronos, ‘Société et Organisation Intérieure dans l’Empire Byzantin au XIe Siècle: Les Principaux Problèmes’, Proceedings of the XIIth International Congress of Byzantine Studies , p. 380–382; в этой работе утверждается, что новые гражданские императоры также пытались возвысить роль торговых «средних классов» в городах, демократизировав доступ в сенат, для создания противовеса сельским магнатам – сомнительная гипотеза, основанная на неуместных категориях.

437

Наиболее очевидное и важное различие между этими двумя конфликтами состояло в том, что поздневизантийская военная элита состояла в основном из выходцев из провинциального землевладельческого класса Анатолии, а командование позднеримской армии состояло преимущественно из профессиональных офицеров, сначала балканских, а затем – во все большей степени – варварских. Это различие, вероятно, во многом было связано с созданием тяжелой катафрактной конницы после введения системы thema , которая породила местную военную аристократию в Византийской империи. Поэтому раскол в обществе в этих двух случаях развивался по-разному: в Риме аппарат высшего командования был сосредоточен в городах, а власть гражданских землевладельцев – в деревне, тогда как в Византии военные магнаты господствовали в провинциях, а гражданские бюрократы – в столице. Отсюда – начало настоящей гражданской войны между этими двумя группировками в греческой империи, а также намного более острое осознание природы этого антагонизма у современников (ср. Пселла с Аммианом). Во всем остальном структурные сходства между процессами в Риме и Византии были необычайно близки.

438

Claude Cahen, ‘La Première Pénétration Turque en Asie Mineure (Seconde Moitié du XIe Siècle)’, Byzantion , 1948, p. 5–67.

439

Всестороннее описание и рассмотрение этого процесса см.: S. Vryonis, The Decline of Medieval Hellenism In Asia Minor and the Process of Islamisation from the Eleventh through the Fifteenth Century , Berkeley-Los Angeles 1971, p. 145–158, 184–194. Может, автор и преувеличивает влияние борьбы гражданских и военных в византийском правящем классе на поражение греков при Манцикерте и последующий крах (p. 76–77, 403), но его описание социальных механизмов последующей тюркизации Анатолии вполне заслуживает доверия.

440

М. Я. Сюзюмов, ‘Борьба за пути развития феодальных отношений в Византии’, Византийские очерки , М., 1961, с. 52–57.

441

Яркую картину того времени см.: J. Herrin, ‘The Collapse of the Byzantine Empire In the Twelfth Century: A Study of a Mediaeval Economy’, University of Birmingham Historical Journal , XII, No. 2, 1970, p. 196–9.

442

Ernst Werner, Die Geburt einer Grossmacht – Die Oimanen ( 1300–1481 ), Berlin 1966, p. 123–124, 145–146.

443

Проблема появления византийского феодализма на закате греческой империи традиционно делит византистов на два лагеря. Острогорский отстаивал представление о феодализме в поздневизантийском обществе; недавний пример см.: Ostrogorsky, ‘Observations on the Aristocracy In Byzantium’, p. 9ff. Советские историки точно также всегда говорили о существовании византийского феодализма (часто датируя его появление более ранним временем). Недавнее болгарское подтверждение этой позиции см.: Dimitar Angelov, ‘Byzance et L’Europe Occidentale’, Etudes Historiques , Sofi a 1965, p. 47–61. С другой стороны, Лемерль категорически отрицает появление феодализма в Византии, и большинство западных ученых согласно с ним. Автор более отточенного в концептуальном отношении сравнительного исследования также отвергает представление, что комплекс pronoia-ekskousseia-paroikoi составлял полноценную феодальную систему: Boutruche, Seigneurie et Féodalité , Vol. I, p. 269–79.

444

Анализ характера и хода восстания см.: P. Charanis, ‘Internal Strife In Byzantium during the Fourteenth Century’, Byzantion , xv, 1940–1941, p. 208–230.

445

Сюзюмов утверждает, что примером для восстания в Фессалониках послужило, напротив, «национальное» возрождение Кола ди Риенцо в Риме, а не чисто «муниципальное» восстание в Генуе, и что оно приобрело «коммунальный» характер только в конце, на его заключительном этапе. Для него восстание было, по сути, делом городского предпринимательского класса, ставившего перед собой целью восстановление центрального имперского государства, способного обеспечить защиту от турецкой и западной угроз. Такая интерпретация восстания в Фессалониках в его во всех остальных отношениях выдающейся статье выглядит чересчур натянутой. См.: Сюзюмов, ‘Борьба за пути развития феодальных отношений в Византии’, с. 60–63.

446

G. Ostrogorsky, ‘The Byzantine Background to the Moravian Mission’, Dumbarton Oaks Papers , No. 19, 1965, p. 15–16. О характере глаголического и последующего кириллического алфавитов см.: D. Obolensky, The Byzantine Commonwealth , London 1971, p. 139–140.

447

P. Lemerle, ‘Invasions et Migrations dans les Balkans depuis la Fin de l’Epoque Romaine jusq’au Vile Siècle’, Revue Historique , CCXI, April-June 1954, p. 293ff.

448

S. Runciman, A History of the First Bulgarian Empire , London 1930, p. 94–95; I. Sakazov, Bulgarische Wirtschaftsgeschichte , Berlin / Leipzig 1929, p. 7–19.

449

Православный священник того времени так выразил суть богомильских социальных доктрин: «Они учат своих людей не подчиняться их господам, они поносят богачей, ненавидят царя, высмеивают старших, порицают бояр, считают подлецами в глазах Господа тех, кто служит царю, и запрещают слугам служить своим хозяевам»; цит. по: Obolensky, The Byzantine Commonwealth , p. 125.

450

Dimitar Angelov, ‘Die bulgarische Länder und das bulgarische Volk In der Grenzen des byzantinischen Reiches Im XI–XII Jahrhundert (1018–1185)’, Proceedings of the XIIth International Congress of Byzantine Studies, p. 155–61. Хотя византийские ekskousseiai практически никогда не имели характера «всестороннего» иммунитета, поскольку всегда сохранялось государственное налогообложение paroikoi , соответствующие болгарские пожалования в этот период сопровождались передачей куда более полной сеньоральной власти над крестьянами. См.: G. Cankova-Petkova, ‘Byzance et le Développement Social et Economique des Etats Balkaniques’, Actes du Premier Congrès International des Etudes Balkaniques et Sud-Est Européennes , Sofi a 1969, p. 344–345.

451

Наиболее четкое описание этого восстания см.: R. L. Wolff, ‘The “Second Bulgarian Empire”. Its Origin and History to 1204’, Speculum , XXIV, No. 2, April 1949, p. 167–206.

452

Dvornik, The Slavs. Their Early History and Civilisation , p. 161–163.

453

S. Runciman, ‘Byzantium and the Slavs’, In N. Baynes and H. Moss (ed.), Byzantium: An Introduction to East Roman Civilisation , Oxford 1948, p. 364–365; Dvornik, The Slavs In European History and Civilisation , p. 142–146.

454

J. C. Russell, ‘Late Mediaeval Balkan and Asia Minor Population’, The Journal of the Economic and Social History of the Orient , III, 1960, p. 265–274; Population In Europe 500–1500, p. 19.

455

Werner, Die Geburt einer Grossmacht – Die Osmanen, p. 229–233.

456

F. Braudel, La Méditerranée et Le Monde Méditerranéen à l’Epoque de Philippe II , Paris 1949, p. 510. Броделевское сравнение соответствующих темпов завоевания в Малой Азии и на Балканах вводит в заблуждение, делая решающей переменной относительную силу христианского сопротивления. Но все дело в том, что Анатолия была постепенно занята туркменскими племенами в ходе стихийных переселений, а Балканы были завоеваны высокоорганизованным военным государством в новой форме Османского султаната. С присущей ему скрупулезностью, во втором, пересмотренном издании его работы Бродель исправил последнее предложение в процитированном выше пассаже. Теперь оно выглядит так: «Балканский полуостров как будто бы не оказал сопротивления захватчикам (курсив Броделя. – П. А. )», а в примечании он добавил, что, если полагаться на результаты исследования Ангелова, то болгарское сопротивление было более ожесточенным, нежели говорилось в его тексте. См.: Ф. Бродель, Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II , ч. 2, М., 2003, с. 449.

Еще от автора Перри Андерсон

Перри Андерсон

Истоки постмодерна

В этой проницательной и многогранной книге известного британского марксистского теоретика Перри Андерсона предлагается рассмотрение генезиса, становления и последствий понятия «постмодерн». Начиная с захватывающего интеллектуального путешествия в испаноговорящий мир 1930-х в ней показываются изменения значения и способов употребления этого понятия вплоть до конца 1970-х, когда после обращения к нему Ж.-Ф. Лиотара и Ю. Хабермаса идея постмодернизма стала предметом самого широкого обсуждения. Большое внимание в книге уделено Фредрику Джеймисону, работы которого представляют сегодня наиболее выдающуюся общую теорию постмодерна.

Перри Андерсон

Родословная абсолютистского государства

Политический характер абсолютизма на протяжении долгого времени был предметом споров среди историков. Развивая идеи, выдвинутые в предыдущей работе («Переходы от античности к феодализму»), выдающийся англо-американский историк Перри Андерсон рассматривает обстоятельства возникновения абсолютистских монархий из кризиса феодализма. Отталкиваясь от тезиса о том, что абсолютистские монархии представляли собой попытку воссоздания феодального государства для защиты интересов правящего класса, автор прослеживает пути различных стран — Испании, Франции, Англии, Италии, Швеции, Пруссии, Польши, Австрии, России, исламского мира и Японии — к рождению национальных государств.

Перри Андерсон

Размышления о западном марксизме

Книга П. Андерсона призывает читателя к глубокому переосмыслению классического марксистского наследия, раскрывает и объясняет его теоретические слабости и просчеты. Автор подводит к мысли о том, что далеко не всякий план освобождения человечества совпадает с установлением социалистического строя, ставит под сомнение связь между практикой и долгожданной свободой. Представляется, что, ознакомившись с его анализом творчества Лукача, Корша, Грамши, Адорно, Маркузе, Беньямина, Сартра, Альтюссера, Делла Вольпе, Коллетти и других, читатель задумается, о чем больше эта книга: о парадоксах развития западного марксизма 70-х годов или о парадоксе марксизма как социально-экономической системы. Для специалистов и широкого круга читателей.

Перри Андерсон

Перипетии гегемонии

Гегемония — одно из тех редких слов, которые широко используются в литературе по международным отношениям и политологии, но при этом среди исследователей нет согласия относительно их точного значения. В первом полноценном историческом исследовании понятия «гегемония» известный британский историк Перри Андерсон прослеживает его истоки в Древней Греции, повторное открытие во время волнений 1848-1849 годов в Гер-мании, а затем причудливую судьбу и революционной России, фашистской Италии, Америке времен холодной войны, тэтчеровской Британии, постколониальной Индии, феодальной Японии, маоистском Китае, вплоть до мира Меркель, Мэй, Буша и Обамы.

Перри Андерсон

На путях исторического материализма

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.