Переход - [58]

Свет снаружи сумеречный, однако тьма штормовая, не дневная. Мод пристегивается и оглядывает яхту. Следит за носом. С каждым спуском по волне форштевень зарывается чуть глубже, с каждым подъемом вся яхта содрогается под напором воды. Далеко ли, глубоко ли должен зарыться нос, чтобы лодка лишилась сил сопротивляться и ушла прямым курсом под воду? Это не фантазии; есть сведения о подобных случаях.

Мод снова отключает автопилот, встает к румпелю. На гребне первой же волны перекладывает руль так, чтобы спуститься под углом. У подошвы выравнивает яхту, принимает море под корму. Раньше такого делать не приходилось – это все чистая теория, – однако нос теперь суше, а на яхте чуточку безопаснее. Сколько Мод так протянет – неизвестно. Тут требуется тщательный расчет; тут нужно зорко следить, как бы волна не подошла под другим углом. Ветер беспрестанно пихается. Румпель надо держать обеими руками, и не сядешь – нужно видеть, что происходит, смотреть на долгий покат волны, сопротивляться ее силе всеми мышцами живота.

Почти два часа Мод справляется, затем сдается – выбора нет. Глаза режет от соли и ветра. И глазам она не доверяет – слишком мала теперь разница между последним светом и первой тьмой. Она поставит руль прямо, принайтовит румпель, пусть яхта сама нащупывает свой угол к ветру, свою удачу. И Мод пригибается, ищет найтов в полумраке под ногами, и тут слышит свое имя, очень ясный окрик, а поскольку кричат как будто за кормой, она выпрямляется, оборачивается и видит волну, какой еще не видала, серую стену с серым гребнем, что осыпается, точно кирпичная кладка, и все это, похоже, идет ветру поперек. Мод отворачивается, обнимает гик, пальцами вцепляется себе в запястья. Спустя три секунды оно на борту (это нечто, что несет свою неопровержимую правду), выбивает воздух из легких, разжимает хватку, вздергивает Мод, замахивается ею, лупит о ванту по правому борту и швыряет в море.

Море. Море готово ее принять. Вертит ею, дерет одежду, лезет в рот. Где верх, непонятно. В голове вспыхивает новая лампочка, розоватая, словно Мод выглядывает наружу сквозь мозговые оболочки. Затем линь туго натягивается, ее на миг вздергивает в воздух, и когда лодка кренится ей навстречу, море – те пять квадратных ярдов, где Мод бултыхалась, – вздымает ее с изумительной точностью, и Мод выгибается, тянется, как балерина, тремя пальцами здоровой руки хватается за поручень, и лодка, выравниваясь, забрасывает ее на борт.

Некоторое время – с минуту, не больше, – она цепляется за этот поручень, лицом, расплющенным цветком рта прижимаясь к иллюминатору в надстройке. Один неверный шаг – и она снова очутится в море, а там ей вряд ли снова так повезет. По качке она гадает, как яхта стоит к волне, решает, что примерно лагом, ждет, пока ее борт поднимется, покидает свое укрытие и рыбкой ныряет в кокпит.

В кокпите воды на фут, но наверняка после волны было до краев – значит, шпигаты чисты и работают.

Она сидит на веревке. Подбирает ее, один конец крепит к утке на переборке кокпита, ставит румпель прямо, закладывает на него три шлага, другой конец крепит к утке на другой переборке. Поднимается на колени, на ноги, смотрит вперед. Мачта на месте; что еще на месте или наоборот – не разберешь.

Она сдвигает сходной люк и прыгает вниз, а за ней прыгает черная вода; Мод закрывает люк и запирает.

Соблазн заползти в «гроб», заползти как есть, в многослойных мокрых тряпках, почти берет верх. Но она включает ночник и принимается откачивать воду, гнется над помпой вслепую, от боли в ребрах – отбила, слетав за борт, – плача, как плакала в тот раз, когда защемила руку между прицепом и шлюпкой, и дедушка Рэй топтался рядом, не зная, что сказать, как утешить эдакое вот существо, сутулую девочку в анораке, которая плачет, чтоб уже отделаться от слез, а потом с размазанными глазами встает и желает выйти на воду.

За помпу хотя бы можно держаться, и если удастся осушить лодку, если вода внутри не поднимется до неуправляемых уровней, есть надежда прорваться. Мод вспоминает, как Роберт Карри говорил, что все яхты по сути крепкие, не пойдут ко дну, не треснут ни с того ни с сего, как стародавние деревянные корабли в книжках (отчасти, надо думать, правдивых) – один прогнивший шов за другим. Но сколько их вот так испытывали на прочность? На анемометре ветер от пятидесяти четырех до пятидесяти восьми узлов. Шкалу Бофорта Мод знает. Сильный шторм – десять баллов, жестокий – одиннадцать.

Сколько длятся шторма? Иногда по нескольку дней.

Она бросает качать; воды на пайоле совсем чуть-чуть. Садится на банку, одной рукой стягивает с себя одежду. Под футболкой поперек ребер видит рубцы цвета ревеня, щупает их, потом натягивает майку – последнюю из сухих, вполне вероятно, – а на майку свитер цвета морской волны, надевает треники, затем комбинезон. Один резиновый сапог остался в море. Мод снимает второй, мокрые ноги сует в кроссовки.

Что касается еды, еда имеется на полу, в том числе яблоко, что вот уже десять минут пушечным ядром то прилетает, то улетает. Мод ловит его, вгрызается. Оно соленое, на вкус как синяк, хрустит песком на кожуре. Мод съедает его до тощего огрызка, бросает огрызок в раковину на камбузе, промахивается. К тому же на полу белая коробка «ТОЛЬКО ДЛЯ КЛИНИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ» – картон промок, но все же не распался. Мод проглатывает две капсулы со слюной. (Она никогда не пила две, но эту дозу временами обсуждали, и к ней же, говорят, склонялся сам Джош Фенниман – тема, которую в Рединге называли вопросом «высшего класса».)