Переход - [25]

Труднее всего снова пришвартоваться. Она не сообразила, не продумала как следует. На минимальном ходу она под мотором минует швартовную бочку, разворачивается и возвращается, надеясь, что прилив мягко остановит лодку. Он так и делает, но пока она бежит на бак, лодка дрейфует, и бочку не достать. Мод снова разворачивается – вторая попытка, затем третья. На сей раз она набрасывает на бочку утяжеленный канат, и это лассо туго затягивается, когда лодку сносит мимо по течению. Мод не знает, помнит ли это или только что придумала сама. Не важно. Очевидно, решение верное. Она выключает мотор. Навстречу ей вздымается речная тишина. В кают-компании она выгребает суп из консервной банки в кастрюлю, сидит на трапе и смотрит, как суп греется. Все как должно быть; никаких сбоев – ну, серьезных. Она вышла на яхте и привела яхту назад. Если такие выходы станут регулярными, ей надо обучиться навыкам хождения под парусом в одиночестве, и она в уме составляет список необходимого на случай, если она уйдет не на одно утро или день, а, скажем, на неделю. Интересно, как справлялся Джон Фантэм – фантомный Фантэм, который в фантазиях Мод и Тима всегда ходил в одиночестве. Прежде всего понадобится какой-то авторулевой – ветропилот, автопилот. Она изучит варианты. Поговорит с рабочими на верфи. Может, с Робертом Карри.

Телефон лежит в сетчатом кармане над штурманским столиком. Мигает голубой огонек. Мод смотрит. Звонит, должно быть, Тим – хочет узнать, когда она вернется, хочет спросить, не прихватит ли она что-то по дороге, хочет рассказать про Зои. Что он хочет рассказать ей про Зои? Мод отключает газ под кастрюлей, переливает суп в чашку и выходит на палубу. На будущее, думает она, телефон, пожалуй, можно оставлять в машине.

19

В три с половиной года у Зои ветрянка. Болеют еще несколько мальчиков-девочек с детской площадки. Зои перебаливает довольно легко, а поправившись, словно переходит на следующий этап, и взгляд ее по-новому пристален, точно с нее слой за слоем сдирают младенчество.

Она сильна, игрива, прежде времени музыкальна. Тим покупает ей розовое укулеле. Его инструменты очень ценные, и Зои он дозволяет разве что потрогать их, погладить древесную текстуру, блестящие струны – кончиками пальцев, тщательно осмотренных на предмет меда, шоколада, соплей. Все гитары теперь в коттедже, даже «Лакот» из родительской сокровищницы. Их достают поиграть, а так хранят наверху, в запертой кладовке гостевой комнаты.

У Зои толпа кукол, в том числе красавицы, подаренные Убу. Она сурово ими командует, душит поцелуями. Притворяется котенком – это длится много недель. Хочет, чтобы котенком была и Мод. Тим ненавязчиво наблюдает из-за кухонной двери, как Мод стоит на четвереньках – котенком, познавшим свою котячью природу по книжкам. И Мод не умеет выдумывать истории – получается очень натужно. И приходит в замешательство, когда ее просят пожать руку невидимым людям, только что выскочившим из дочериной головы. Вот такой она и была в детстве? Тим вспоминает фотографию, украденную с пробковой доски у ее родителей. Девочка с кирпичной стеной, девочка в белых носочках, непостижимая девочка. Он спрашивает ее (мягко, чтобы не тыкать в больное, как психотерапевт какой), она отвечает, что была ребенок как ребенок.

– Дети же не одинаковые, – говорит он.

– Я понимаю, – отвечает она.

Очередной разговор, который заводит в тупик.

Он видит Мод в складке рта Зои, в кудрях, в форме пальцев ног (у Рэтбоунов они совсем прямые), но очень не сразу различает повадки, ужимки, отчетливо, бесспорно унаследованные от матери. Как-то раз они с Зои дома вдвоем, и днем она стоит на лужайке, глядит невесть на что, и Тиму предстают этот нутряной покой, эта сверхъестественная неподвижность, которую он так часто подмечал у Мод. Отключка – или включенность. Какая-то несообразная примитивность; поза, гримаса – будто с росписи горшка из саркофага вавилонской принцессы. Тим не уверен, что рад узреть такое в лице своей дочери.

Спустя две недели, раздевая Зои в пару́ ежевечерней ванны, на исподе ее предплечья он видит черные отметины, черные кляксы. Просит показать, но она не хочет, прижимает руку к голому боку. Он просит снова, и она приплясывает на ванном коврике, в финальном па предъявляет руку. И тогда он понимает. Отметины, черные фломастерные загогулины и закорючины – копия материной татуировки, Sauve qui peut. Тим оттирает ее, но Зои негодует. Рисунок медленно блекнет. К счастью, Зои его не подновляет.

С Мод – в основном по ночам, иногда в постели – Тим ведет разговоры о втором ребенке.

– Ты была единственным ребенком, – говорит он. – Ты не хочешь, чтоб у Зои были брат или сестра?

– Если спросить ее, она откажется.

– Если спросить ее, она потребует продать дом и накупить шоколада. Продать яхту – наверняка.

Эти беседы ни к чему не ведут. Тим не настаивает; Мод не говорит «нет», ни разу. За годы с рождения Зои они пользовались разной контрацепцией (презервативы; противозачаточные таблетки; ненадолго – диафрагма). Иногда не прикасаются друг к другу неделями. Часто устают. Ее работа, долгие часы в дороге; его воспитательские труды. К десяти вечера они хотят скорее сна, чем друг друга, чем физического труда любви. А потом чары спадают. Он замечает, как она натягивает свитер через голову, как потягивается ее девчачье тело. Или он что-то говорит, и оба смеются, и напряжение, почти незаметное напряжение мгновенно рассеивается. Они занимаются любовью в спальне, пару раз в ванной под душем, но лучше всего внизу, где не надо бояться, что проснется ребенок. Мод не тяжелая, Тим прижимает ее к стене, задрав ее коленки до плеч. Или сажает ее на себя верхом, колготки валяются на полу, юбка задрана до пояса, мускулистые ноги напружинены, со стола не убрана посуда после ужина, тикают кухонные часы, ночь вжимается в незанавешенные окна, тьма плотна, как фетр.