Передает «Боевой» - [141]

Девятого он уже знал свою судьбу. Снаружи бушевал митинг освобожденных заключенных, а его оставили под замком. Но вот дверь открылась. На пороге стоял низенький сутулый Бончо Белинский. За ним десятки людей. Его вывели. Человека Гешева. Предателя. Повели к какому-то столу. Море людей бушует. Он видит поднятые кулаки, полные гнева глаза. Конец. Кто-то говорит о его предательстве, рассказывает о его «подвигах» в Дирекции полиции. Догадались — Антон Козаров сообщил доктору Пееву, кто «выдал его голову». Гешев… и «Цыпленок». Стоев опустил голову на грудь. Гешев убил и его, своего человека, своего верного помощника.

Он видит заключенных. И в груди его поднимается злоба: если бы он мог, убил бы их всех, как убил доктора Пеева и Эмила. Стоев поднял голову и плюнул в толпу. В следующее мгновение кто-то бросил кирпич. Он почувствовал удар. Все кончилось.

Заключенные бросились за надзирателем-палачом Богданом, которого при тюрьме держали с девятого июня 1923 года специально для того, чтобы вешать осужденных на смерть антифашистов.

Мария Молдованова и Белина были освобождены из концентрационного лагеря пятого сентября. Мария уехала в Сливен к матери. У нее просто не было сил вернуться в Софию: она знала, что на улице Константина Стоилова никогда уже не встретит Эмила. Мария упала перед матерью на колени и долго плакала, счастливая и несчастная. Потом ушла из города по тропинке, которая была ей знакома. К людям, которые знали ее. Она знала, что делать, — воевать.

Белина не остановилась нигде. С сумкой за плечами, сломленная страданиями, она ехала в поезде. Напротив нее дремал полицейский.

— Госпожа, вы коммунистка? — спросил он. — Много греха сделало наше начальство, теперь мы расплачиваемся за их грехи.

Ехали молча. Пусть спрашивает ее не только об этом. Она теперь была уже совсем другим человеком. Не было того, кто стал для нее всем. Его ребенка еще не было рядом. Километры убегали один за другим, унося ее все дальше от кошмаров Дирекции полиции. Убегали ужасы допросов. Убегали ночи в лагере. Дружная семья коммунистов, оторванных от мира и борьбы. Она пришла к себе домой. Сиротливо. Ребенок? Он будет идти по жизни с тяжелыми воспоминаниями об отце. И она будет идти по жизни, израненная несчастьями. Как они будут жить?..

Позвонила.

Замерла. Затаила дыхание. Открыла Маруся — она узнала бы ее по одним шагам. Упала к ней на грудь, обняла и тихо заплакала. Потом посмотрела ей в глаза и поняла — ребенок жив и здоров. Вошла в квартиру. Румен и Николай играли. Дедушка стал смотреть в сторону.

Николай заморгал. Как зовут эту госпожу? Что-то дрогнуло в ребенке. Уголки губ у него опустились. Он готов был заплакать. Потом вдруг протянул ручонки и прошептал:

— Мама! Мама!

Маруся чуть слышно произнесла:

— Мы потеряли мужей, а отец — сына и зятя. Пусть дети найдут в нас и матерей и отцов.

Белина гладила головки малышей и уже не плакала. Она смотрела в завтрашний день. Советская Армия входила в Добруджу.

Потом был митинг. Шумный, стихийный, радостный. Маруся Владкова вела под руку деда Николу и кричала, чтобы он услышал ее:

— Успокойся, отец! Успокойся! Это победа! Эмил не убит, Иван не убит! Слышишь?

Их толкали со всех сторон. Море людей увлекало их к площади Святой Недели, к советской миссии. Они шли в толпе. Их целовали незнакомые люди, и они целовали их. Вдруг дед Никола увидел советского солдата. Простого солдата. В двух шагах от себя. У ворот миссии. Дед добрался до юноши со звездочкой. Взял его за руку и поцеловал, потом сказал:

— Юноша, я целую будущее своих детей! Пришло доброе время! Пришло счастье!

Крикнул «ура». Губы у него дрожали. И теперь, когда вся семья собралась в доме, когда женщины падали от усталости, дед Никола остановился перед фотографиями покойных, погладил их дрожащей рукой и прошептал:

— Не дожили, родные мои, я и за вас радуюсь. Теперь мне и помирать можно.

Арестовали министров, генералов, регентов. Арестовали полицейских, агентов, провокаторов, убийц. Арестовали сотни представителей власти.

Искали Кочо Стоянова. Он находился в Панчарево, на вилле, но там никто не открыл дверь, и партизаны решили, что он сбежал.

Кочо опустился на диван. Он дрожал. Не стрелял. Какой смысл? Пистолет против автоматов. Позвонил в полк. Ему ответили: «Рядовой из солдатского комитета Отечественного фронта Ангелов слушает». Положил трубку. Позвонил в штаб армии. Ему ответили: «Слушает член солдатского совета Отечественного фронта».

Он понял все. Не понимал только, почему не сбежал вчера. Даже в этот день. Почему не поднял дивизию три дня назад, чтобы овладеть Софией. Впрочем, не повторить ли попытку? Но с кем? Господа офицеры исчезли. Растворились.

Кочо Стоянов тяжело дышал. Да, теперь уже оставалось только одно — бежать. Бежать на машине на запад. На запад через Кулу, где находилась часть дивизии, оставленная для прикрытия немецкого фронта.

Он собрал чемодан с банкнотами. Записал:

1. Немецкие марки 3 376 000.

2. Американские доллары 13 000.

3. Итальянские лиры 53 000.

4. Французские франки 6 000.

5. Левы 2 232 325.

Несколько тысяч левов положил в портфель. Вышел на улицу в штатском костюме с чемоданом в руке и двумя пистолетами в карманах пальто. Его остановили для проверки документов. Отпустили, потому что не узнали. Он перевел дыхание. Но вот навстречу ему шли два партизана и юноша в солдатской фуражке. Они узнали его. Стали расспрашивать. Связать бы его и вздернуть на веревке. Кочо бросился назад. Влетел в какой-то подъезд. Мимо прошел его адъютант, бледный как смерть, в сопровождении двух солдат. Выждав удобный момент, добрался до своего дома. Влетел в спальню. Опустился в кресло. Чемодан поставил у ног. Вошел подпоручик.