Перед занавесом - [5]

***

Прошлое превратилось в цепочку блеклых, застывших образов, как будто их показывали на экране через диапроектор. И отступая всё дальше и дальше во времени, они расплывались, теряли чёткость, делались неузнаваемыми, и тут он был бессилен. Кто это? Всеобщий баловень, ребёнок, которого до войны всегда привозили на лето в семейное поместье, или мальчик, вдруг оставшийся без материнского тепла? Подросток, зачитывавшийся найденными в домашней библиотеке книгами по истории и географии, или воспитанник школы, где отцы-иезуиты забивали ему голову чуждыми и бесполезными идеями? А это? Юноша, притворявшийся верующим и лицемерно причащавшийся, или человек, втайне одолеваемый бесконечными сомнениями? Скептический студент, тянущийся к искусству, или человек, который стыдится своих тайных желаний?

То и дело что-то заедало в диапроекторе, и пустоту экрана заполняла ненасытная тьма. В жизни его отсутствовал стержень: действующие лица появлялись и исчезали поодиночке и компанией, но связи между этими немыми кадрами не было. Он не мог вспомнить их голосов, а когда пытался, они звучали фальшиво и никак не вязались с жестами и мимикой персонажей. Ему хотелось думать о ней, но чтобы оживить в памяти её улыбку или грустное выражение лица, приходилось смотреть на любительские снимки или портреты, сделанные профессиональными фотографами. По не подводила ли его память, преуменьшая её доброту и отзывчивость? Она отступала всё дальше, и неумолимое время, жестокая власть живых над беззащитными мертвыми усиливали его горечь. Напрасно слушал он голос, записанный на плёнку, или искал её в своих снах.

Куда она делась?

Ответа не было.

Сохранились только её письма и отпечатанные на машинке странички, но читать их он пока не мог.

Иногда что-нибудь отвлекало его, тогда диапроектор останавливался: некстати звонил телефон. и, сняв трубку, он слышал голоса из другого мира. Или на экране телевизора возникали изуродованные, обезображенные тела людей, навечно поселившихся на каком-то гротескном кладбище. Вдали воинственно звучала барабанная дробь, призывая к ненависти. Тьма сгущалась вокруг него, и сам он медленно погружался во тьму.

II

Мечта отца обеспечить будущее детей - его и братьев - включала в себя и заботу о том месте, где надлежало им жить. Отец хотел устроить всё сам, и устроить как следует. Им предстояло получить образование и профессию, залог надёжного будущего, но он думал и об имуществе, которое оставит им в наследство. Главным их достоянием было родовое поместье с живностью - коровами, курами, мулами и землёй, на которой росли фруктовые и пробковые деревья, выращивались овощи, разбивались виноградники и вспахивались поля под кукурузу. Кроме того, отец насажал похожие на грибы кактусы; он любил говорить об их достоинствах, которые, как он считал, должны проявиться со временем. Он сажал их повсюду - на сорных уступах, около любого возделываемого кусочка земли, вдоль извилистых дорог, терявшихся в ущелье, рядом с загонами для скотины и в тени, под эвкалиптами. Он срезал серпом стебель и втыкал его в землю - растение тут же пускало корни и росло само по себе, без всякого ухода. А наслаждаться их плодами предстояло ему с братьями, их детям и детям их детей: по утрам они будут веселой гурьбой уходить из дома, срезать секатором фрукты и тут же съедать их.

Он вспомнил работника, жившего при доме, которому хозяин разрешил посадить неподалёку инжир, черешни и айву. Тот заботился при этом не только об их семье, но и о своих детях, как и обрабатывавшие их земли издольщики, которые всегда, прежде чем приступить к сбору урожая, приносили им красивую корзину винограда.

Но как ни старайся, всего не предусмотришь: благие желания этих людей не сбылись, расчёты не оправдались. От сельского хозяйства в этих краях остались одни воспоминания - там, где раньше возделывали землю и выращивали виноград, появились бесчисленные летние постройки и внушительные дома, в которых жили круглый год. Леса по большей части вырубили, а пруды и искусственные водоёмы, устроенные для орошения, высохли. И никто - ни он, ни его братья, ни дети его братьев - не наслаждался обещанными плодами, сорванными с посаженных для них деревьев. Время было незрячим всадником, и остановить его никто не мог. По пути оно увлекало за собой всё, что раньше казалось устойчивым и прочным, изменяло пейзаж, а мечты обращало в пепел.

Ничего не осталось от мест, связанных с его прошлым, - домá, где жил он в детстве и в юности, снесли, или там поселились чужие люди. И хотя ни собственность, ни деньги, если только их нельзя было раздать друзьям и знакомым, не представляли для него никакой ценности, утрату прошлого он ощущал так, словно у него что-то отрезали. Он больше не мог попасть в места, по которым иногда ещё бродил во сне, и если ему удавалось проникнуть туда, то только тайком.

* * *

Было непонятно, откуда он отправлялся, но по сюжету полагалось соблюдать строго установленные правила: чтобы вернуться на Итаку, надо не бояться опасностей и не отступать. Он искал дорогу к родительскому дому, и хотя казалось, что до того рукой подать, блуждал в горах по каким-то зарослям, уходя всё дальше и дальше от цели. Он то карабкался вверх по тропинкам, помогая себе руками, то сбегал вниз, и ничто тут не напоминало ему знакомых с детства мест. Всё вокруг было чужим, но всё же он не отступался от своего намерения и настойчиво пробирался вперёд, хотя на пути странным образом то и дело возникали новые препятствия, а на душе делалось тревожно. Там, где горы резко обрывались вниз, в пустоту, ему приходилось делать большой крюк. Постепенно горы всё теснее обступали его со всех сторон, и он понимал, что отдаляется от моря. Потом он видел снег на вершине горы и удивлялся: в этих местах с их благодатным климатом снега не бывало никогда. Он начинал сомневаться, стоит ли идти дальше, - и просыпался, усталый и разбитый, словно и в самом деле лазил по горам.