Перед прочтением — сжечь! - [57]

Впрочем, я тебе говорила обо всём этом ещё в самом начале вашей затеи, так что не буду повторяться ещё раз. Просто посмотри внимательно вокруг себя, и ты сам всё увидишь. Вон — пришла только что баба Зина и рассказывает, что вблизи окрестных деревень начали находить трупы людей с прокушенной шеей. Говорит, что ни в одном из них не осталось ни капельки крови, и только в районе сонной артерии видны четыре маленькие, но глубокие, словно от удара шилом, дырочки. В народе эти происшествия уже успели получить довольно красивое название — „укус ангела“. Если не ошибаюсь, то так же называется и роман какого-то из модных питерских писателей, группирующихся вокруг издательства „Амфора“ — то ли Пола Кресалова, то ли Павла Красавина…»

Над головой послышался какой-то непривычный стрекот и, взглянув вверх, я увидел, как, вынырнув из-за городских крыш и едва не цепляя колёсами за верхушки тополей, на площадь перед районной Администрацией сел лёгкий одномоторный самолёт «Сессна-Скаймайстер-337» с хвостовым номером Н101БЛ и красной полосой на борту. Площадь лежала прямо передо мной, как сцена, поэтому я мог спокойно наблюдать, как он крутится по ней, гася инерцию пробега, и хорошо разглядел всё, что было написано на его белом корпусе.

«Это ещё что за очередной Руст?» — подумал я, вспомнив о немецком авиалюбителе, посадившем в начале перестройки примерно такой же самолётик прямо на Красную площадь в Москве. Тогда это дало возможность Горбачёву снять со своих постов всех неугодных ему генералов и прибрать таким образом к рукам Советскую Армию, представлявшую на тот момент самую большую помеху в затеваемом им разгроме СССР — гораздо даже большую, чем Коммунистическая партия. На партию-то у перестройщиков имелся чуть ли не вагон компромата — её можно было обвинить в потакании сталинским репрессиям, вытащить на свет Божий сфабрикованные политические процессы 30-х годов, сделать виноватой в перегибах коллективизации и голоде 1933 года, навесить на неё многомиллионные жертвы ГУЛАГа, уничтожение лучших представителей интеллигенции и обвинить в целой массе других неприглядных дел, которых у неё, как у любой политической силы, немало поднакопилось за семидесятилетнее шествие через историю. А вот Красная Армия имела в сознании народа образ чистый и незапятнанный, она принесла стране великую Победу — а это было понятие святое. Поэтому, скорее всего, и был придуман этот трюк с посадкой вражеского самолёта в самом центре советской столицы, чтоб все увидели, что наши генералы — это никакие не герои, а перерожденцы, для которых главное дело — строительство своих загородных дач, которое они ведут силами непомерно раздутого стройбата, тогда как обороноспособность страны уже давно представляет собой откровенную фикцию, так что без перестройки Вооружённых Сил нас скоро можно будет брать, как говорится, голыми руками.

Ну, к чему привела нашу Армию эта самая перестройка и как она повысила её обороноспособность, сегодня хорошо видно по одетым в какие-то экзотические лохмотья солдатам, уже восьмой год воюющим в Чечне против двухсот боевиков Басаева и Масхадова, а также по ставшим почти ежедневными сообщениям о том, что из такой-то части сбежал очередной военнослужащий с автоматом и полным боекомплектом…

Однако же всё это представляет собой последствия посадки Рустом своего самолёта именно в матушке-Москве, на виду у всего цивилизованного мира, а какой смысл было плюхаться кому-то здесь, в центре неведомого ни одной собаке райцентра, я не представляю. Может быть, правда, таким образом доставляют сейчас спецпочту для главы Администрации? Но почему тогда никто за ней не идёт, да и из самолёта никто не показывается?.. Хотя нет, вон едет милицейский «форд», причём за рулём, если не ошибаюсь, находится сам полковник Дружбайло. Ну, точно, он — Мирон Трофимович… Сложив вчетверо недочитанное Светкино послание, я сунул его в наружный карман куртки и уставился на застывший посреди площади силуэт «Сессны».

Машина тем временем подъехала почти впритык к самолёту и остановилась. Открыв дверцу, Мирон Трофимович с некоторой вальяжностью ступил на площадь и, подняв тяжёлую руку, побарабанил кулаком по корпусу «Сессны». Я не успел заметить, откуда выпрыгнул хозяин самолёта, но почти одновременно со стуком по борту перед Дружбайло появился угловатый высокий человек в чёрном костюме и накинутом поверх него чёрном плаще, из-под которого при каждом движении вспыхивала блестящая ярко-красная подкладка. «Наверное, насчёт какого-нибудь авиационного шоу прилетел договариваться, — предположил я, глядя на это то ли артистическое, то ли циркаческое одеяние. — Хотя после того, что случилось на показе „Вест-Оста“, народ, скорее всего, даже и слушать ничего не захочет ни о каких представлениях. Это же всё равно, что на похороны близкого вам человека пригласить не батюшку для отпевания, а рок-группу „На-На“ или комика Михаила Жванецкого…»

Я сплюнул в сторону и опять посмотрел на площадь. Дружбайло и пилот «Сессны» всё еще разговаривали возле самолёта, при этом Мирон Трофимович медленно листал какие-то предоставленные ему бумаги, переворачивал их и смотрел с обратной стороны, поднимал напротив солнца и разглядывал их напросвет, а затем сделал широкий жест рукой в сторону своей машины, и они с прилетевшим господином в чёрном уединились в «форде». Нет, я не хочу возводить на полковника напраслину и утверждать, что он вымогал от аэроартиста взятку, хотя я и видел через открытое окно «форда», как тот лазил во внутренний карман своего фрака, вынимая из него то ли портмоне, то ли большой тёмный конверт, а затем что-то отсчитывал и передавал Дружбайло. Как бы там ни было, а минут через десять обладатель чёрного с красным подбоем плаща вышел из дружбайловского «форда» и, благодарно раскланиваясь, помахал рукой вслед разворачивающейся и уезжающей машине, а затем как-то сверхловко вспрыгнул на крыло своего самолёта и исчез в его чреве. Посидев ещё некоторое время на скамейке и убедившись, что ничего здесь больше происходить не будет, я поднялся с места и двинулся дальше по улице к своему подвалу.