Перед прочтением — сжечь! - [56]

К сожалению, это было не сумасшествие.

Делать было нечего, я решительно перекрестился и, в два счёта проскочив мимо умывальника, захлопнул за собой дверь ванной комнаты. Потом защёлкнул её на плоский металлический шпингалет (впрочем, настолько символический, что его мог бы выломать и ребёнок), торопливо ополоснул под кухонным краном лицо, поглядывая, как бы не вылезло чего-нибудь ещё и из этой раковины, затем одел рубашку, джинсы и парусиновую куртку, зашёл в туалет и перекрыл там на магистральной трубе вентиль, чтобы остановить открытую мною в ванной холодную воду, после чего взял с собой на всякий случай документы, деньги и кое-какие фотографии (пусть хоть самое необходимое будет со мной) и вышел из квартиры. Как быть дальше, я пока что не знал, но от одной мысли, что, придя вечером домой, я застану там разросшийся, точно гигантский солитер, и свившийся по всей квартире в пружинящие, как спираль Бруно, клубки тысячесуставный палец, меня чуть не вырвало. Отгоняя от себя это омерзительное видение, я стремглав скатился по лестнице на первый этаж, но всё-таки остановился внизу, чтобы проверить почту. Я уже давно не выписывал ни одной газеты или журнала, но привычка заглядывать каждое утро в почтовый ящик оставалась неистребимой.

Вот и сегодня я не смог удержаться от того, чтобы не посмотреть в свою выкрашенную тёмно-синей краской жестяную коробочку, отомкнув которую маленьким железным ключиком, увидел перед собой белый прямоугольник конверта. Это было прибежавшее вслед за мной из Заголянки письмо от Светки, и я опять подумал, как далеко вдруг отодвинулись во времени и наши с ней купания в Хлязьме, и сумасшедшие ночи на сеновале, и сиживания у ворот на скамейке, над которой, словно секретное окно в секретный сад, висел в просвете почти смыкающихся ветвей утыканный звездами прямоугольник ночного неба. Даже не верится, что с момента моего отъезда из Заголянки прошло всего несколько дней. Но зато, каких дней, Господи…

Я вышел из подъезда и неторопливо побрёл по улице в сторону нашего подвала. Вокруг, казалось, текла всё та же привычная жизнь, что и раньше, как будто не было ни расстрела местной литературной студии, ни исчезновения части районного руководства, ни абсурдного захвата заложников в клубе швейной фабрики… Разве что людей на улицах стало как-то поменьше, а те, что попадались мне навстречу, с явной опаской оглядывали каждого встречного прохожего, стараясь побыстрее проскочить мимо или свернуть куда-нибудь за угол. Пересекая одну из поперечных улиц, я бросил взгляд в её глубину, и мне вдруг померещился промелькнувший в самом ее конце ярко-красный фургон с высовывающейся из люка в его крыше фигурой с дрбовиком в руках, но я не могу сказать с уверенностью, что это так и было на самом деле, а не просто показалось мне после нескольких суток моего бреда и сегодняшнего ужасного утра.

Дойдя до центральной площади города, я свернул в небольшой зелёный скверик, разбитый неподалеку от шестиэтажного здания районной Администрации (до перестройки в нем располагался райком КПСС) и, присев на выкрашенную нынешней весной в зелёный цвет скамейку, надорвал с одной стороны конверт и вытащил из него письмо.

«Здравствуй, любимый! — писала Светка. — Мы так по-дурацки расстались, что я до сих пор не нахожу себе места. Хотела расспросить у Перевершина, хорошо ли вы тогда доехали до города, но он ещё до сих пор не вернулся, хотя дома сказал, что уезжает всего на два дня. Его жена Нинка уже не знает, что ей и думать: то ли он сбежал от неё к какой-нибудь городской бабёнке, а то ли попал в аварию.

Я было тоже собиралась распроститься со своим поскучневшим без тебя отдыхом и возвратиться обратно домой, но тут почему-то вдруг перестал ходить наш семибратовский автобус, которым мы обычно добирались до райцентра. Слава Богу, Нинка всё-таки решила отправиться туда на попутках, и я передаю с ней это письмо — она обещает опустить его в первый же почтовый ящик, как только доберётся до города.

Не знаю, почему, но мне последнее время стало здесь как-то очень неспокойно. То начали чудиться какие-то страшные крики в ночном лесу, то мерещится, что над садом висит какое-то огромное чёрное блюдо, а то как-то раз ни с того ни с сего возникло неистребимое ощущение, что в старом бабушкином шифоньере сидит ужасный Бука, который только и ждёт ночи, чтобы меня зарезать. Я даже перебралась с того вечера к ней на кровать, так что мы теперь спим, словно две подружки, под одним одеялом.

Ну, а вчера ночью я увидела просто-таки кошмарный сон, в котором мне явился твой друг Виталька с наполовину снесенной выстрелом головой. Он сказал, что я была права, и вам не надо было связываться с тем стариком из гостиницы. Потому что, мол, купленное у него мини-издательство — это изделие не человеческих рук, а продукция инфернального мира (я привожу тебе буквальные Виталькины слова), и если его немедленно не остановить и не уничтожить, то Красногвардейск скоро погрузится в пучину крови и страха.

Ты помнишь, я тоже тебя отговаривала от издания кинговских ужасов — но ты меня не послушался, и книги, воспевающие нечисть, отправились в свет. Не от них ли теперь расползается по району эта пугающая аура предоущения некоего грозящего всем нам кошмара? Боюсь, как бы она не стала причиной какого-нибудь массового психоза и не толкнула людей на реальные преступления. Ведь при нынешнем уровне нравственности (от которой уже ничего не осталось) и почти всеобщей озлобленности населения на свою безрадостную жизнь, всего-то, может быть, только и нужен небольшой психический импульс, чтобы кошмар приобрёл характер неостановимой цепной реакции.