Перед половодьем (сборник) - [33]

Шрифт
Интервал

Дрожащею рукой он засовывает деньги в бумажник и, сильно хлопнув дверью, покидает лачугу.

Извозчик стегает лошадь кнутом, от толчка Архип Егорыч откидывается туловищем назад. «Чок-чок-чок-чок!» — долбят копыта по холодной земле. Архипу Егорычу делается не по себе, точно извозчик везет его куда-то в черную даль, где стоит виселица с болтающимся на веревке трупом.

Когда пролетка останавливается около яркоосвещенных дверей ресторана, Архип Егорыч соскакивает на тротуар, расплачивается с извозчиком и, отдуваясь, как после тяжелой работы, входит… У мраморных столиков масса народу — лица мужчин бледны при электрическом свете, а головы женщин в разнообразных шляпах напоминают Архипу Егорычу пестрый цветник.

Он садится к свободному столику, спрашивает у лакея кружку пива, смотрится в висящее на стене зеркало. Там в светлом, блестящем зеркале — снуют и копошатся люди, Архип Егорыч видит и себя: желтое лицо, волосы, подернутые сединой, кружка пива… «Я!» — думает Архип Егорыч.

Издалека в зеркале выплывает красная шляпа, красная, как мак. Она качается, вырастает — два больших женских глаза упорно глядят из-под красной шляпы на Архипа Егорыча. Лукавые, наглые и печальные.

Красная шляпа плывет прямо к Архипу Егорычу и останавливается за его спиной. И тут ему кажется, что он сидит между двух женщин-близнецов, одна в зеркале, другая за его спиной, обе разные, но обе — одна и та же.

— Можно к вам? — шевелит в зеркале женщина яркими губами.

— Садись!

У женщины крупный с горбинкою нос, матовое лицо, черные широкие брови. По ширине плеч, по обнаженным до локтей рукам видно, что у нее сильное, дородное тело.

— Хочешь вина?

— Угостите.

Он велит подать бутылку шампанского. Красная шляпа, подымая бокал, откидывает мизинец в сторону, это Архипу Егорычу нравится.

— Как тебя зовут?

— Эсфирь.

Они быстро опоражнивают бутылку, он велит подать новую. Его глаза оживляются, ему хочется шутить и смеяться.

— Архип Егорыч!

К столику придвигает стул высокий немец с бакенбардами, банковый чиновник, Фридрих Вильгельмович.

— Хэ-хэ-хэ! — хохочет Архип Егорыч. — Мое почтение-с! Сколько лет, сколько зим. Нет ли новенького чего?

Фридрих Вильгельмович, медленно отпивая из бокала, рассказывает про биржу, про игру на понижение, про бланкистов, про то, как разорились многие онколисты.

— О! Онколь — опасная вещь, опасная! С малым капиталом нельзя делать онколь, а с большим не имеет смысла. Онколь — вредная вещь! Почему вас нигде не видать?

— А вы не слышали? Меня же грабили, чуть не убили, да не тут-то было.

Фридрих Вильгельмович ставит на стол порожний бокал.

— Слышал. Их-то повесили?

— Одного-с.

— Вперед наука! — обнажает Фридрих Вильгельмович желтые, длинные, прокуренные сигарами зубы.

— А не выпить ли нам чего-нибудь крепконького, крепконького? — суетится Архип Егорыч. — Коньячишка, горькой… Пойдемте-ка, господа, в кабинет… Вольготнее как-то.

Он срывается со стула, говорит о чем-то с лакеем и, загребая воздух ладонями, зовет за собой Эсфирь и Фридриха Вильгельмовича с присоседившейся к тому худенькой девицей.

— Тара-тара-та-там!.. Тарара-тарара-ра-рам! — весело напевает Архип Егорыч, вваливаясь в освещенную двумя люстрами комнату.

— Андрюша! — останавливается в двери Эсфирь. — Позови цыган.

— Цыган! — радуется он. — Подать их немедленно.

Фридрих Вильгельмович озабоченно шепчет ему на ухо:

— Бросьте… Дорого будет стоить. Ну, понимаю — выпить, закусить… Отчего не выпить, не закусить…

Фридрих Вильгельмович, метнув недружелюбный взгляд на входящих цыган, торопится дошептать:

— У меня нет денег. Примите к сведению на случай недоразумения.

— Тара-тара-та-там! — не слушая его, напевает Архип Егорыч.

Лакеи суетятся, уставляя стол бутылками и блюдами. Цыгане, многозначительно переглянувшись между собой, присаживаются к столу. Их трое, два молоденьких, в пиджаках, смуглые, с воровскими глазами. Третий же цыган — в сюртуке, красиво облегающем его стройную фигуру. У этого цыгана высокий лоб, волнистые усы и певучий грудной голос. Когда на Архипа Егорыча взглядывают молоденькие цыгане, их губы складываются в слащавые улыбки, но худощавое лицо старшего цыгана остается холодно-спокойным.

Старший цыган поднимает крышку пианино и берет, стоя, несколько аккордов. В это время дверь распахивается, входит девица в желтых ботинках, пуговицы которых — цвета подмороженной рябины. Короткая юбка, широкие бедра, широкие скулы, приплюснутый нос и тонкие, бледные губы. Губы выделяются на истасканном лице, как бесстыдные присоски, готовые присосаться и к другим губам, и к щеке и ко лбу…

— Андрюша, — вполголоса говорит Эсфирь, — зачем она пришла? Кто ее звал? Она…

Эсфирь шепотом досказывает, чем промышляет незваная.

— А мне что за дело! — грубо отвечает Архип Егорыч. — Мне-то что, мне-то какое дело… Хэ-хэ!

Он без перерыва пьет, голубой туман легкого хмеля сменяется в нем тяжелым угаром.

Прислонясь к стене около пианино, молоденькие цыгане запевают под аккомпанемент старшего:

— Пой, ласточка, пой.

— Сер-дце мое у-успо-окой!..

— Гопака! — вскрикивает, выпив стакан коньяку, бледногубая девица.

Цыган играет гопака. Высоко задирая жилистыми руками юбку, она пускается в пляс, лихо притоптывает, колышет большими, бабьими грудями, хищно улыбается.


Еще от автора Борис Алексеевич Верхоустинский
Лесное озеро (сборник)

«На высокой развесистой березе сидит Кука и сдирает с нее белую бересту, ласково шуршащую в грязных руках Куки. Оторвет — и бросит, оторвет — и бросит, туда, вниз, в зелень листвы. Больно березе, шумит и со стоном качается. Злая Кука!..» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повесть и рассказы разных лет: • Лесное озеро (расс. 1912 г.). • Идиллия (расс. 1912 г.). • Корней и Домна (расс. 1913 г.). • Эмма Гансовна (пов. 1915 г.).


Атаман (сборник)

«Набережная Волги кишела крючниками — одни курили, другие играли в орлянку, третьи, развалясь на булыжинах, дремали. Был обеденный роздых. В это время мостки разгружаемых пароходов обыкновенно пустели, а жара до того усиливалась, что казалось, вот-вот солнце высосет всю воду великой реки, и трехэтажные пароходы останутся на мели, как неуклюжие вымершие чудовища…» В сборник малоизвестного русского писателя Бориса Алексеевича Верхоустинского вошли повести и рассказы разных лет: • Атаман (пов.


Опустошенные сады (сборник)

«Рогнеда сидит у окна и смотрит, как плывут по вечернему небу волнистые тучи — тут тигр с отверстою пастью, там — чудовище, похожее на слона, а вот — и белые овечки, испуганно убегающие от них. Но не одни только звери на вечернем небе, есть и замки с башнями, и розовеющие моря, и лучезарные скалы. Память Рогнеды встревожена. Воскресают светлые поля, поднимаются зеленые холмы, и на холмах вырастают белые стены рыцарского замка… Все это было давно-давно, в милом детстве… Тогда Рогнеда жила в иной стране, в красном домике, покрытом черепицей, у прекрасного озера, расстилавшегося перед замком.


Рекомендуем почитать
Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

«В романах "Мистер Бантинг" (1940) и "Мистер Бантинг в дни войны" (1941), объединенных под общим названием "Мистер Бантинг в дни мира и войны", английский патриотизм воплощен в образе недалекого обывателя, чем затушевывается вопрос о целях и задачах Великобритании во 2-й мировой войне.»В книге представлено жизнеописание средней английской семьи в период незадолго до Второй мировой войны и в начале войны.


Папа-Будда

Другие переводы Ольги Палны с разных языков можно найти на страничке www.olgapalna.com.Эта книга издавалась в 2005 году (главы "Джимми" в переводе ОП), в текущей версии (все главы в переводе ОП) эта книжка ранее не издавалась.И далее, видимо, издана не будет ...To Colem, with love.


Мир сновидений

В истории финской литературы XX века за Эйно Лейно (Эйно Печальным) прочно закрепилась слава первого поэта. Однако творчество Лейно вышло за пределы одной страны, перестав быть только национальным достоянием. Литературное наследие «великого художника слова», как называл Лейно Максим Горький, в значительной мере обогатило европейскую духовную культуру. И хотя со дня рождения Эйно Лейно минуло почти 130 лет, лучшие его стихотворения по-прежнему живут, и финский язык звучит в них прекрасной мелодией. Настоящее издание впервые знакомит читателей с творчеством финского писателя в столь полном объеме, в книгу включены как его поэтические, так и прозаические произведения.


Фунес, чудо памяти

Иренео Фунес помнил все. Обретя эту способность в 19 лет, благодаря серьезной травме, приведшей к параличу, он мог воссоздать в памяти любой прожитый им день. Мир Фунеса был невыносимо четким…


Убийца роз

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Том 11. Благонамеренные речи

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.«Благонамеренные речи» формировались поначалу как публицистический, журнальный цикл. Этим объясняется как динамичность, оперативность отклика на те глубинные сдвиги и изменения, которые имели место в российской действительности конца 60-х — середины 70-х годов, так и широта жизненных наблюдений.


Осенняя паутина

Александр Митрофанович Федоров (1868-1949) — русский прозаик, поэт, драматург. Сборник рассказов «Осенняя паутина». 1917 г.


Ангел страха. Сборник рассказов

Михаил Владимирович Самыгин (псевдоним Марк Криницкий; 1874–1952) — русский писатель и драматург. Сборник рассказов «Ангел страха», 1918 г. В сборник вошли рассказы: Тайна барсука, Тора-Аможе, Неопалимая купина и др. Электронная версия книги подготовлена журналом «Фонарь».