Перед половодьем (сборник) - [23]

Маленький человек и розовая Ирочка наблюдают с балкона за движением лодок:

— Черная! черная!.. Черная перегонит белую, все черные лодки ходят скорей.

— Вот глупости! — Ирочка презрительно сжимает пунцовые губки, — конечно, белая… Ангелы летают быстрее всех, а ведь они тоже белые.

Маленький человек ничего не может возразить и замолкает, заложив руки за аленький кушак синего тулупчика.

В белом капоре, с оживленными глазами, с золотящейся под ярким солнцем косичкою, Ирочка ослепительно хороша.

— Смотри! смотри! — протягивает она указательный пальчик по направлению к белой лодке: — едет к нам.

Словно лебединые крылья, над ровной поверхностью залитого луга, вздымаются две пары изогнутых весел. Кроме гребцов, на лодке две женщины.

— Мама! — равнодушно говорит маленький человек, — и бабушка, и гостинчики…

Ему безразлично, едет мать или нет: только Ирочка, только славная девочка Ирочка свила теплое гнездышко в сердце мальчика, только ею положено золотое яичко в гнездо.

— Попляшем, — вдруг, ни с того ни с сего, предлагает маленький человек; девочка соглашается, и они начинают выкидывать отчаянные прыжки по тесному балкону. Сверху — небесная синь, снизу — холодная вода, в ней можно потонуть, и всюду — золотая весна, чей свежий воздух убивает чахоточных, но обновляет назначенных жить.

— Ох! — наконец вздыхает Ирочка, останавливаясь, — сейчас сердце треснет…

Маленький человек тоже прекращает неистовые па, обливаясь потом, — нелегко, ведь, в зимнем тулупчике плясать веселый танец весны.

— О-ла-ла! О-ла-ла! — торжественно поет он, девочка ему подтягивает, но скоро и это им надоедает, и они встречают звонкими криками подплывающую к балкону лодку.

С лодки на приветствия отвечают улыбками и воздушными поцелуями.

А потом — хохот до упаду: гребцы причаливают к балкону и подсаживают на его барьер толстую старушку с румяным лицом.

Это — бабушка, ее волосы — серебряная коронка, ее шубка на лисьем меху, а на ее левой руке — два обручальных кольца.

— Вот и я! — весело говорит она, перелезая через барьер, — думали струшу перед вашей глупою Волгой… Ха-ха-ха! Не на такую напали… Да ты, сударь, не трудись! — строго замечает она отцу маленького человека, вышедшему встречать приехавших, — не трудись, сударь, и сама перелезу… Ноги-то у меня прошли: опять гнутся, что ивочки.

И даже сердится, отталкивая руку зятя:

— Прочь лапу! Я тебя, сударь, еще за уши буду драть. Варвар бессовестный!

По лицу отца расплывается бессмысленная улыбка:

— Все молодеете, Татьяна Филипповна…

Но старушка уже душит внука в объятиях:

— Ай-ай-ай!.. Да и не узнать совсем… вырос, изменился. Ну, молодец, молодец, здравствуй, хороший мой.

За бабушкой, через барьер перелезает мать, быстрым и нервным движением одергивая поднимающуюся кверху юбку. Плюшевая ротонда сброшена на дно лодки.

— Витенька!

Но маленький человек насилу вырвался из бабушкиных объятий и попасть в новые ему вовсе не хочется.

— Здравствуй, мамочка! — лениво протягивает он матери руку.

Мать нерешительно ее пожимает, но затем, под внезапным приливом гордости, строго берет сына за плечи и крепко целует его в лоб. Надменна и красива. Однако, такой твердости хватает ненадолго, скоро опять робка и стыдливо-нерешительна.

Каждый ее нерв чувствует, что «он» уже не ее. «Он», которого она породила в стыде и страдании, «он», переливший ее кровь в свои жилы, «он», маленький паук, опутавший материнское сердце.

— Здравствуй, женушка. Как прокатилась?

Отец весело хихикает, обнимая ее, — вероятно, радуется встрече.

— Ничего, хорошо прокатилась… А ты, Степа, внизу ничего не оставил?

— Ничего.

И с горечью она чувствует, что вся жизнь матери сплошное ничего.

«Коровищу — вон», — думает сияющий отец, идя под руку с женой мимо Василиды, принимающей от лодочников вещи приехавших.

— Боязно было? — тем временем спрашивает Василида.

Молодой парень — перевозчик — хвастлив.

— А чего же?

— Да затор тронется… Измелет!

— Бог не выдаст! — хмуро отвечает другой перевозчик, старик с иконописным лицом, сухонький, желтенький и высокий.

— Оно, конешно, — соглашается Василида; — да може на дне-то куды лучше: лежи-полеживай, песком засыпаючись, да с окуньками играючи.

Она завистливо смотрит вслед матери, неся багаж в комнаты, где бабушка уже пробирает отца Ирочки:

— Вы бы, сударь, пиджачишко надели, а то, не дай Бог, простудитесь, — грудишка-то у вас не из важных… не люблю я распущенности такой.

Тот кряхтит, но подчиняется.

Бабушка чувствует себя как дома: журит, командует, бранит потоп, выговаривает мужчинам за то, что за обедом пьют водку, а по утрам холодной водой не обтираются. В конце концов вытаскивает из дорожной корзины новенькую колоду карт и засаживает мужчин за преферанс; но плешивый отец Ирочки имеет несчастье отыграть короля, будучи бабушкиным партнером, а потому с позором изгоняется из-за стола: пусть вместо него играет его жена.

Много прекрасных вещей бабушка привезла в подарок внуку. Дети, сидя на полу, около большой лучинной корзины, разбирают ее содержимое.

— Яблочки!.. Ирочка, возьми, пожалуйста, вот это самое толстое.

— Нет, я самое красное хочу.

— Ну, возьми и красное, и самое толстое, все возьми!