Перед лицом жизни - [83]

По складам Капелька прочитал, что его сестра, лучшая ткачиха в Иваново-Вознесенской области, едет учиться в академию. Эта академия, про которую ему захотелось вдруг узнать все подробности, потрясла Капельку, и он всюду стал хвастаться, что его сестра учится на академика. Но ему никто не верил, и через месяц эту газету порвали на цигарки, и Капелька забыл о сестре.

Несколько суток он пролежал в темноте, и, когда наступал ужин, Мистер наливал ему миску щей и ставил ее на пол, как паршивой собаке.

С этой пищей каждый делал все, что хотел, и Капелька сносил обиду молча и не притрагивался к миске до тех пор, пока дневная смена не уходила на работу. Его больничный обед Марфушка по приказанию Мистера выливал в парашу, и Капелька голодал, чувствуя, как постепенно ослабевают его руки и ноги.

Через день к Капельке заходила сестра из амбулатории, и Марфушка заискивающе объяснял ей, как Капелька шил, как потом уронил иголку под топчан и как ему, близорукому, теперь трудно найти ее.

— Крошечка, — говорил Марфушка вкрадчивым голосом, — сестричка пришла, вылезай, пожалуйста.

Только один раз Капельке удалось поговорить с Чайкой и выпросить у него пайку хлеба.

— Конечно, — сказал Капелька, — строить из себя честного каждый из нас умеет, а вот удержаться на этом принципе не каждому дано. Ты понимаешь, Антоша, встал я утром, а в квартире ни одной души. Хоть бы тебе собака или мышь где-нибудь пискнула. Так нет же! Один, как есть один, стою посреди квартиры и слушаю самого себя. Страх на меня напал. Вот, думаю, подожду еще полчаса, помучаюсь, а потом сложу свои вещи в узелок и уеду… Сел я, Антоша, на сундук и мучаюсь. Пять минут мучаюсь, десять минут мучаюсь, а старухи все нет и нет… Чего же ты, думаю, не идешь, старый черт! Ведь я же тебя сейчас обворую.

— Пропадем мы, Капелька, — сказал Чайка. — Грязи-то сколько. В пять лет не отмыться. Ты знаешь, на днях всех наших перекованных будут в новый барак переселять, который с занавесочками, а у меня этот билет отобрали; вот и думаю — не видать мне с тобой занавесочек.

— Проживем и на старой квартире, — сказал Капелька. — Только пусть Мистер не думает, что он тоже туда поедет. Никуда он не поедет.

— Почему? — спросил Чайка.

— А потому, что он меня бить будет. А мне это на руку, — сказал Капелька, — хочу в больницу.

Иногда для развлечения Мистер беседовал с Капелькой. Он садился на корточки и, пуская дымовые кольца прямо в лицо Капельке, спрашивал его, изучает ли он иностранные языки.

— А зачем мне твои языки? Мне бы кусочек хлеба-а. Ведь он же не твой, государственный. Отдай мне мою пайку.

Мистер притворно вздыхал, покачивал головой, и его тонкие губы складывались в печальную и язвительную улыбку.

— Мне кажется, — говорил Мистер после некоторого раздумья, — хлеб тебе будет вреден, как ты думаешь?

— Жрать хочется, староста.

— Да не может быть. Что же ты хочешь? Хлеб тебе вреден. Хочешь булку с маслом?

Капелька молчал, потом сиротским голосом просил у Мистера амнистии, но Мистер снова загонял его в темноту, и беседа прекращалась.

В темноте Капелька ел и спал, и только к двум часам ночи, озираясь по сторонам, он выползал на свет и, протирая глаза, шел к параше, чувствуя молчаливую ненависть вокруг себя. Он шел на цыпочках и не знал, охотятся за ним или нет, и часто оглядывался, держа руки так, чтобы можно было отвести от себя удар.

Капелька редко видел Анатолия. Анатолий работал дежурным слесарем в ночную смену, и ему приходилось быть и шорником, и механиком, и монтером, и настройщиком станков. Приходил он с работы утром, и Капелька видел только его ноги и боялся заговорить с ним.

Однажды Анатолий послал Марфушку в ларек, и Капелька, выглянув из-под топчана, понял, что они остались только вдвоем в помещении. Он решил не защищаться. Его руки тряслись от слабости и страха, а до стола, на котором лежали огурцы и нож, он все равно не успел бы дотянуться. Они пристально посмотрели друг на друга, и Анатолий вынул из корзинки белую булку и отдал ее Капельке.

Это была городская булка, и Капелька знал, кто ее принес Анатолию. Он съел эту булку неторопливо, захмелев от еды, и, согретый мыслями о воле, заснул и увидел во сне Анну Тимофеевну.

Слепая, постукивая палкой о землю, она вышла во двор и увязла в глине, которую днем месили печники. Кругом была ночь, и старуха неистово стучала палкой о крышу собачьей будки и кричала тоненьким голосом: «Помогите!»

От этого крика Капелька проснулся, вылез из-под нар и, сонно, жалко и нагло улыбаясь, подошел к Мистеру.

Был вечер, и дневная смена давно уже пришла с работы, и Капелька удивился, что он так долго спал.

— Братцы! Интересное положение, — закричал Марфушка, — на горизонте шакал!

Капельку окружили, и сразу же стало тихо. Когда-то он сам был участником этих немых сцен и знал, отчего наступает такая тишина, и понял, что ему пришел конец.

— Мистер, — сказал Капелька, — ты поступаешь со мной не по закону.

— Мне их еще не прислали, законов-то, — сказал Мистер.

— А ты бы их подождал, — сказал Капелька, — может, мне по законам-то под топчаном сидеть и не полагается.

— А что ж, с тебя портреты писать? — спросил Мистер. — Откуда он мог предположить, закон-то, что среди нас отыщется такая тварь, как ты? Ну, откуда?