Перед бурей - [3]

доме, выходящем на широкую площадь. По ту сторону

площади — казенного вида белые каменные здания. Это

лазарет местной воинской команды. Туда каждое утро хо

дит мой отец «солдат лечить», как выражается наша ку

харка, толстоногая Аксюша. Перед уходом отец всегда

надевает высокие кожаные сапоги. Еще бы! На площади

перед нашим домом совершенно потрясающая грязь. Даже

не грязь, а целое грязное море, по которому можно пла

вать не без опасности для жизни. Вот и сейчас я стою у

окошка и вижу, что посередине площади как-то уныло

и укоризненно чернеет кузов полузатонувшей в грязи те

леги. Два дня назад, когда с телегой случилась беда,

здесь были шум и крики, и толпа людей, и каждый из

присутствовавших подавал свой совет о том, как лучше

вызволить телегу, но толку от всего этого смятения не

получилось никакого. Лошадей выпрягли, хозяев кое-как

вытащили из грязи на веревках, а телегу бросили в ожи

дании того времени, когда площадь обсохнет. Отцу моему

приходится быть очень осторожным. Он всегда пробирает

ся по самому краю площади, где посуше, обходя главные

лужи, и все-таки каждый день он возвращается домой с

сапогами, доверху забрызганными грязью. Я стою, смотрю

и думаю:

«Если бы я был царь Салтан, я приказал бы. чтобы не

было грязи».

11

Впрочем, о грязи я сегодня думаю так, лишь по инер

ции. На самом деле мои мысли заняты другим. В течение

всего предшествующего месяца в нашем доме царили не

обычайные веселье и суматоха. Моя мать организовала из

местных любителей драматический кружок. Решили ста

вить пьесу «Сорванец». Разобрали роли, пошли репетиции,

начались волнения. Артисты собирались по очереди в до

мах членов кружка, но чаще всего у нас. Тут было как-

то уютнее и веселее. Говорили, будто бы в нашем доме

«каша зарыта»'1,—оттого люди сюда шли охотнее всего.

Дело было, конечно, не в «каше», а в моей матери: она

умела быть «душой общества». Разумеется, л был все

время в необычайной ажитации, вертелся около артистов,

подсказывал роли, подавал костюмы и грим. И вот сего

дня, в первый день пасхи, в «уездном собрании» должен

состояться самый спектакль... Возьмут меня на спектакль

или не возьмут?.. Ах, как это важно! Это самый важный

вопрос в мире! Я не могу себе представить, чтобы сейчас,

в этот час, в эту минуту, могли быть какие-либо иные

вопросы, более важные...

Полдень. Начинают собираться гости. На столе в го

стиной пасхальная панорама, от которой у меня слюнки те

кут: куличи с глазурью, пасха с миндалем, разноцветные

крашеные яйца, семга, икра, пирожки, индюшка, водка,

вина, ликеры и прочая, и прочая, и прочая. Гости христо

суются, обнимаются, едят, пьют, болтают, рассказывают

городские сплетни, судачат о знакомых и больше всего

говорят о предстоящем сегодня вечером спектакле. Я смо

трю, слушаю, хожу около стола, ныряю среди гостей, а в

голове все время гвоздит:

«Возьмут или не возьмут?»

Накануне я случайно подслушал, как мать говорила

отцу, что спектакль кончится поздно и что мне лучше

остаться дома с Аксюшей. Неужели оставят?.. Нет, это

невозможно! Но все-таки:

«Возьмут или не возьмут?»

Моя мать всюду поспевает, перешучивается и пересмеи

вается со всеми гостями. К ней подходит молодая веселая

женщина с усиками на губе, жена директора уездного

училища, которую все почему-то зовут Катя. Катя тоже

участвует в пьесе, и во время репетиций она всегда ока-

12

1

Сибирское выражение.

зывала мне особое внимание. Катя гладит меня по голове

и, обратившись к матери, спрашивает:

— А Ваничка будет на спектакле?

У меня даже сердце екает. Мать начинает ей что-то

говорить насчет гигиены и позднего времени, но Катя

только пренебрежительно поводит плечами и, звонко рас

хохотавшись, бросает:

— Иди ты с своей гигиеной! Жизнь-то один раз жи

вешь... Видишь, мальчишке до смерти хочется попасть на

спектакль, а ты его не пускаешь... На что это похоже?

И Катя опять гладит меня по голове. Я готов распла

каться.

Мать смотрит на мое лицо, понимает, что происходит

в моей душе, и... соглашается.

Я счастлив.

Я пляшу от .

радости вокруг стола: я пойду на спектакль!..

Все это я помню так, как если бы все это случилось

только вчера.. Но — странно! —в памяти моей совершенно

не сохранилось ни одного, даже самого бледного, воспо

минания о самом спектакле, на который я так рвался...

Это 1889 год. Мне уже шестой год.

Я уже читаю и не

много пишу. Мой отец отслуживает свою стипендию в

крохотном захолустном городишке Каинске Томской губер

нии. Мать занимается семьей, хозяйством и обществен

ной деятельностью, — в масштабах и формах своего вре

мени...

Дальше в моей памяти опять провал. Опять мрак и

тьма. И, наконец, с семи-восьми лет идут уже более

связные, более систематические воспоминания. Встает

картина детства. И так как для ребенка первым и самым

важным «кругом» его вселенной — по крайней мере, в

досоциалистическую эпоху — является семья, то я начну

описание своей жизни с характеристики моих родителей.

2. МОЙОТЕЦ

Раннее зимнее утро. За окнами еще почти темно. Небо

только начинает светлеть. На улице тихо. Так тепло и

уютно в постели. Так хочется, свернувшись клубком под

одеялом, прикорнуть еще на минутку... всего лишь на одну

минутку. Но нет! Нельзя! Половина восьмого — и надо,