Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность - [25]

27 апреля 1784 года состоялось, наконец, первое публичное представление «Женитьбы». Успех ее был громадным, долгий запрет комедии придал первому спектаклю характер демонстрации, места в театре брались с бою, и каждый намек автора на события сейчас же разгадывался зрителями. Это было настоящее событие! В душную и темную Францию вдруг полился свет, повеял свежий воздух при громе веселого смеха, так и подмывавшего на борьбу. На что не отозвался бывший цирюльник! Его погоня за Сюзанной стала общественным делом, интересом всей нации, Альмавива – олицетворением ненавистного всем феодализма лишь с новою кличкой, но с прежним грабительским инстинктом. «Нет, ваше сиятельство, – говорит Фигаро о Сюзанне, – она не достанется вам»… Это открытое намерение слуги потягаться с барином из-за невесты на самом деле вызвало стремление к борьбе на другой, более широкой арене… Как известно, «Женитьба Фигаро» является продолжением «Севильского цирюльника», но общественное значение продолжения было глубже того же значения начала пьесы. В длинной серии слуг, каких только выводили на сцене с глубокой древности до Бомарше, Фигаро – самый благородный и самый яркий выразитель народных желаний и стремлений. Причину этого, кроме общего подъема уровня народного самосознания, нужно искать в близком родстве этого типа с его творцом, в несомненно автобиографическом значении Фигаро. «Накануне революции» – так можно назвать вторую комедию Бомарше. Он сам называл ее «комическим сочинением» (Opuscule comique), намекая на веселый смех произведения, но после веселого смеха на душе зрителя или читателя «Женитьбы Фигаро» оставался горький осадок «святого недовольства» – неудержимая жажда лучшего взамен осмеянного комедией. Самый путь к этому лучшему уже намечается автором. «В качестве испанского писателя, – говорит он устами Фигаро, – я считал себя вправе, без малейших угрызений совести, несколько пройтись насчет Магомета. В ту же минуту какой-то посол… черт его знает откуда, предъявил жалобу, что я в моих стихах оскорбляю Высокую Порту, часть полуострова Индии, весь Египет, королевства Барка, Триполи, Тунис, Алжир и Марокко, и вот мою комедию выкурили в угоду магометанским государям…» «Печатные глупости, – говорит он дальше, – имеют значение лишь там, где стеснена печать… без свободы порицания самая похвала не заключает в себе ничего почетного и только мелкие людишки боятся мелких статеек…»

Не меньшее впечатление «Женитьба» произвела за пределами Франции. Русским переводчиком ее был Лабзин, близкий друг Новикова. Как и во Франции, в России, в Москве, ожидавшей пера Грибоедова, вторую комедию Бомарше находили не совсем удобной среди темных декораций крепостного права. О ней говорили, что она вольна…

«Когда выводятся на театре пороки, – отвечал на это Лабзин, – и случаи, в коих они сказываются, нарушается ли тем нравственность или благоустройство? За правило в театре предположить можно, что ни в трагедии чувствительно тронуть, ни в комедии с пользою увеселить, ни в драматических представлениях правил нравственности представить нельзя, не выставив перед глазами неустройств, происходящих в общежитии. Каким образом выставить гнусность порока, не представив, по крайней мере, одного порочного? Как показать картину грубого невежества без Скотинина, худого воспитания без Митрофанушки, сдернуть маску с лицемерства без Тартюфа, со сластолюбия без сластолюбца?..»

«Женитьба Фигаро» была апогеем славы и популярности Бомарше. Дальше начинается падение и той и другой. Писатель как бы теряет ключ к разгадке общественных течений. Новые люди и новые идеи нарождаются вокруг него, но он уже не видит этого роста. Оппозиция с театральных подмостков переходит в толпу, слова становятся делом, новое поле кипучей деятельности – открывается для Франции, а ее пробудитель и чародей Бомарше ищет покоя, тихой жизни среди довольства. В воздухе носятся первые веяния «свободы, равенства и братства», истомленным беднякам мерещится вдали царство общего благосостояния, а Бомарше выстраивает на глазах этих бедняков, на границе захудалого Антуанского предместья, пышные хоромы со статуями и эмблемами. Дороги писателя и общества расходятся все больше и больше… 9 марта 1785 года Бомарше в последний раз приковывает к себе внимание Франции и всей Европы, и не только внимание, но горячие симпатии. Не довольствуясь критикой его произведений, враги Бомарше перешли в эту пору на личные оскорбления автора «Женитьбы», во главе с Сюаром и при скрытом участии герцога Прованского, впоследствии Людовика XVIII. Раздраженный выходками противников писатель позволил себе довольно едкое замечание по адресу неразборчивых зоилов. «Если я должен был, – ответил он в „Парижском журнале“ на их выходки, – победить львов и тигров, чтобы заставить сыграть комедию, не думаете ли вы довести меня до необходимости, подобно голландской служанке, с ивовым прутом в руках гоняться по утрам за грязными ночными насекомыми?»… Львы и тигры этой тирады были поняты всеми как намек на оппозицию короля представлению «Женитьбы Фигаро», а оскорбительное название грязного насекомого невольно падало на сотрудника Сюара, герцога Прованского. Это ли хотел сказать Бомарше, или нет, во всяком случае, враги писателя не замедлили объяснить Людовику резкий смысл его статьи в самом невыгодном свете. Король настолько не сдержал своего негодования, что, не выходя из-за карточного стола, написал на семерке пик приказание арестовать дерзкого автора. Бомарше был заключен в тюрьму Сен-Лазар. «Уверяют, – писали об этом из Парижа в „Московские ведомости“, – что Бомарше посажен не в особую комнату, но в залу исправления, т. е. что он будет за столом с прочими молодыми вольницами и будет принужден так же, как они, читать благочестивые сочинения, слушать мессу, исповедоваться, а может быть, сносить терпеливо и наказания наравне с прочими». Это известие вполне оправдывалось репутацией сен-лазарской тюрьмы как места заключения проституток и сбившихся с пути молодых людей, подлежавших в случае надобности телесному наказанию по усмотрению тюремного начальства. Однако торжество врагов писателя, даже в куплетах воспевавших его унижение, было непродолжительным. Король не замедлил почувствовать резкость своей меры, и на пятый день заключения Бомарше был выпущен на свободу. Чтобы еще более сгладить неприятное впечатление от ареста, Людовик приказал удовлетворить давнишнюю просьбу бывшего помощника Соединенных Штатов о возмещении его убытков по американской операции. Уменьшение популярности писателя грозило не сверху, а снизу.