Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность - [22]

12 ноября 1774 года, в силу королевского эдикта, прекратил свое жалкое существование парламент из ставленников Мопу, а через два года, 6 сентября, торжественным решением нового парламента из прежних, когда-то изгнанных членов, с Бомарше была снята унизительная резолюция – «Суд презирает тебя и объявляет бесчестным». Это решение было встречено французским обществом самым восторженным образом, а присутствовавшая в суде публика в порыве энтузиазма на руках вынесла противника Гезмана из зала совещания к его карете. На другой день Бомарше напечатал речь, которую собирался произнести в парламенте, эту своего рода точку над i в его борьбе с рутиною магистратуры. Обозрев прошлое своего дела с советником Гезманом, он напоминает в этой речи скрытый смысл своих мемуаров – необходимость гласного судопроизводства по английскому образцу, т. е. с участием присяжных заседателей.

«Не скрывайте, – говорит он, – под спудом светильник правосудия, и тогда не нужно будет освещать путь этого правосудия другими способами. Дайте необходимую гласность вашим ужасным процедурам, и тогда не нужно будет обнародовать их в мемуарах. Что писал я, наконец, в этих мемуарах, столь осыпанных упреками? Если я позволял себе выставлять своих врагов, одних – смешными, других – бесчестными и всех вместе – не заслуживающими доверия, разве они в свою очередь не нападали на меня со своими воплями на самые деликатные стороны моей жизни? Книга моей частной жизни была открыта перед всей нацией: не всеми ли средствами пытались они очернить один эпизод из этой книги (Клавиго)? Необходимо было защищаться!.. Но что же могло оскорбить в моих мемуарах этих ужасных судей? Не исполнял ли я повсюду веление прекрасной формулы английского правосудия, говоря на каждой странице – истину, всю истину, ничего, кроме истины? Разве не отличал я постоянно доброго судью от дурного и не воздавал похвалы этому первому? Да, господа, я с радостью повторяю, хорошие судьи – самые уважаемые члены общества, не потому, что они справедливы, – все люди должны быть таковы, не потому, что они сведущи, в наш век свет проливается в наши глаза со всех сторон; не потому, что они могущественны, – их могущество один только закон. Их звание самое почтенное из всех, потому что оно очевидно трудолюбиво, очень трудно, полезно для всех, дело чрезвычайной важности и не ведет никого из них к богатству…»

После неутомимой и часто невероятной борьбы с советником Гезманом и его приспешниками период времени с 1774 года по 1784 год – самая блестящая пора в жизни Бомарше. Это – пора полного расцвета его энергии и таланта. Он совершенно верно оценил себя, когда написал из Испании отцу: «Моей голове не чуждо ничто из самого широкого и возвышенного: она одна понимает и охватывает то, что заставило бы отступить дюжину обыкновенных и неподвижных умов». Но этого мало. Бомарше была свойственна еще и другая особенность. Он мог вести одновременно несколько крупных дел, из которых каждого хватило бы на целый гросс обыкновенных и неподвижных умов. В течение десяти лет, с 1774-го по 1784-й, он ставит и переделывает «Севильского цирюльника», затевает сложное предприятие со снабжением припасами восставшей Америки, будущих Соединенных Штатов, выигрывает процесс с Лаблашем, причем опять пишет мемуары, издает сочинения Вольтера, пишет и ставит «Женитьбу Фигаро», и все это среди волнений, всевозможных хлопот и затруднений.

Первая редакция «Севильского цирюльника» относится к 1772 году. Будучи результатом увлечения Бомарше испанскими интермедиями и сегидильями, в первоначальном своем виде эта пьеса представляла комическую оперу. Автор предполагал поставить ее у итальянцев, но они не приняли комической оперы Бомарше, справедливо признав его музыку музыкой не очень высокого достоинства. Вероятно, и сам композитор не замедлил прийти к тому же выводу, так как в 1774 году его «Севильский цирюльник» был уже не оперой, а комедией. Постановка этого произведения предполагалась на сцене «Французской комедии», оригинал был процензурован известным Марэном, в эту эпоху приятелем Бомарше, было уже назначено первое представление пьесы, как вдруг ссора с герцогом Де Шоном бросила автора в тюрьму Фор-Левек и таким образом надолго отложила постановку «Цирюльника». Однако громадная популярность, которою пользовался Бомарше ко времени развязки его процесса с Гезманом, побудила актеров опять хлопотать о комедии. Разрешение на спектакль было дано, и в субботу, 12 февраля 1774 года, за две недели до знаменитой резолюции «Суд презирает тебя», должно было состояться первое представление «Севильского цирюльника». Актеры не обманулись, «все ложи, – говорит Грим, – были взяты на пять представлений вперед». Тем не менее и на этот раз парижской публике не суждено было познакомиться с комическим талантом сентиментального автора «Евгении» и «Двух друзей». За день до спектакля, в четверг, 10 февраля, полиция приказала снять афиши, анонсировавшие «Севильского цирюльника». Как раз в этот день вышел четвертый мемуар против Гезмана. Думая, что запрещение пьесы вызвано предположением об имеющихся в ней намеках на волновавший общество процесс, Бомарше снабдил свой мемуар примечанием, в котором заранее обрекал себя на самое строгое наказание, если в пьесе найдется хоть что-либо напоминающее о советнике Гезмане. Действительно, если не считать имени самого писателя, ничего подобного не было в эту пору в «Севильском цирюльнике», но французское общество именно этого ожидало от автора и потому нарасхват разбирало места. «Севильский цирюльник» отражает в себе борьбу из-за пятнадцати экю только в третьей редакции пьесы, например, в знаменитой тираде о клевете, и в этом виде он был допущен на сцену 23 февраля 1775 года. Прежде четырехактная, пьеса растягивалась в эту пору на пять актов. Как при первом анонсе о ее постановке, она привлекла в театр многочисленных зрителей, но успеха не имела. Ее нашли слишком длинной и похожей на фарс, и она пала, но лишь для того, чтобы подняться в полном блеске… Бомарше отказался от целого акта, сгладил неровности, и «Севильский цирюльник», по словам автора, «погребенный в пятницу, с триумфом восстал в воскресенье». Несмотря на сделанные им поправки в комедии, причину ее первой неудачи Бомарше объяснял враждебностью к нему некоторых зрителей. «О ты, бог шикалыциков и свистунов, – писал он в этом смысле в предисловии к „Цирюльнику“, – мастеров по части кашля, сморканья и всяких перерывов, тебе нужно крови? Выпей мой четвертый акт, и пусть гнев твой уляжется!.. – и тотчас же адский шум, смущавший актеров, стал слабеть, удаляться и совсем замолк…» Все же, бог шикалыциков справедливо был недоволен длиннотами «Цирюльника», иначе «адский шум» не удалился бы вместе с четвертым актом… Переход от чувствительных драм к веселой комедии, полной иронии и сарказма, не мог, конечно, совершиться моментально, без промежуточной формы, даже у такого разнообразного по настроению писателя, как Бомарше… Такой промежуточной формой был фарс «Жан-дурак на ярмарке», первый абрис комедий Бомарше с их постоянными намеками на злобы дня. В том же переломе в деятельности писателя заключается причина длиннот в третьей редакции «Цирюльника». Его автор перенес сюда приемы составителей фарсов, обилие эпитетов в характеристике героев, на манер Рабле, стремление рассмешить зрителя утрированным изображением и нередко скабрезностью намеков. Но только одна ночь потребовалась, чтобы все это переделать; несколько взмахов пера, и все сгладилось – настоящий tour de force