Пьер и Мария Кюри - [87]

Пьер Кюри — Жорэщ Гуи, 20 марта 1902 года:

«…Как вы могли заметить, в данный момент судьба нам благоприятствует; но ее милости сопровождаются множеством всяческих беспокойств. Никогда мы не были в такой степени лишены покоя. Бывают дни, когда нет времени передохнуть. А ведь мы мечтали жить дикарями, подальше от людей!»

Пьер Кюри — Ш.-Эд. Гийому, 15 января 1904 года:

«…От нас требуют статей, докладов, а пройдет несколько лет, и те самые лица, которые их требуют, с удивлением увидят, что мы не работали…»

Пьер Кюри — Ш.-Эд. Гийому, 15 января 1904 года:

«Дорогой друг.

Мой доклад состоится 18 февраля, — газеты были плохо осведомлены. Из-за этого ложного известия я получил двести просьб о пропуске, на которые я отказался отвечать.

Чувствую полнейшую, непреодолимую инертность по отношению к своему докладу во Фламмариновском обществе. Мечтаю о более спокойном времени в какой-нибудь тихой стране, где воспрещены доклады и изгнаны газетчики».

Мари Кюри — Иосифу Склодовскому, 14 февраля 1904 года:

«Все время суматоха. Люди, как только могут, мешают нам работать. Теперь я решила стать храброй и не принимаю никого, но все-таки мне мешают. Вместе с почетом и славой порушилась вся наша жизнь».

Мари Кюри — Иосифу Склодовскому, 19 марта 1904 года:

«Дорогой Иосиф, шлю тебе самые горячие пожелания в день твоих именин. Желаю тебе здоровья, успеха всему твоему семейству, а также никогда не утопать в таком потоке писем, каким залиты сейчас мы, и не выдерживать таких атак, как мы.

Мне немножко жаль, что я выкинула полученную корреспонденцию: она довольно поучительна… Там были сонеты, стихи о радии, письма разных изобретателей, письма спиритов и письма философские. Вчера один американец прислал мне письмо с просьбой, чтобы я разрешила ему назвать моим именем скаковую лошадь. Ну и, конечно, сотни просьб об автографах и фотографиях. На все такие письма я не отвечаю, но теряю время на их чтение.

Мари — своей двоюродной сестре Генриэте, весна 1904 года:

«Наша мирная трудовая жизнь совершенно расстроена: не знаю, достигнет ли она когда-нибудь прежней уравновешенности».

Раздражение, пессимизм, пожалуй, горечь в этих письмах не обманчивы. Оба физика утратили внутренний покой.

«Усталость, как результат перенапряжения сил, вызванного малоудовлетворительными материальными условиями нашей работы, увеличилась вторжением общественности, — напишет Мари позже. — Нарушение нашего добровольного отчуждения стало для нас причиной действительного страдания и носило характер бедствия».

Но слава должна была бы дать Кюри в качестве вознаграждения кафедру, лабораторию, сотрудников и столь желанные кредиты. Но когда придут эти благодеяния? Тоскливое ожидание все длится.

Тут мы подходим к одной из основных причин волнения Пьера и Мари. Франция оказалась последней страной, которая признала их; потребовались медаль Дэви и Нобелевская премия, чтобы Парижский университет предоставил Пьеру Кюри кафедру физики. Заграничные награды только подчеркивают те прискорбные условия, среди которых они успешно совершили свое открытие, — условия, по-видимому далекие от изменения.

Пьер перебирает в памяти те должности, в которых ему отказывали четыре года, и полагает долгом своей чести выразить признательность единственному учреждению, которое поощрило его и помогло его работе, насколько позволяли бедные средства учреждения, — Институту физики и химии. Делая доклад в Сорбонне и вспоминая свой голый сарай, он скажет: «Я хочу здесь напомнить, что все наши исследования мы сделали в Институте физики и химии города Парижа».

Отвращение обоих Кюри к известности имело и другие источники, кроме пристрастия к работе или страха за потерю времени.

У Пьера, с его природной отчужденностью, этот наплыв известности наталкивается на его всегдашние убеждения. Он ненавидит всякие иерархические и классовые разделения. Он находит нелепым выделение «первых учеников», а ордена, которых добиваются большие лица, кажутся ему ненужными, как и золотые медали в школах. В силу этого убеждения он отказался от ордена, оно же руководило им и в области науки. Ему чуждо стремление к соревнованию, и в скачке открытий он не печалится, если его обгонит кто-нибудь из собратий по науке. «Какое значение имеет, что я не опубликовал такой-то работы, — обычно говорил он, — раз это сделал другой».

Его почти нечеловеческое равнодушие имело глубокое влияние на Мари. Но не из подражания Пьеру, не из повиновения ему Мари всю свою жизнь избегает знаков восхищения. У нее борьба с известностью не убеждение, а инстинкт. Она непреодолимо робеет и вся сжимается, когда должна встретиться с толпой, а иной раз приходит в такое замешательство, что чувствует головокружение, общее физическое недомогание.

Кроме того, весь уклад ее жизни забит множеством обязанностей, не допускающих напрасной траты ни одного атома энергии. Взвалив на свои плечи всю тяжесть своей научной работы, материнства, забот о доме, самообразования, мадам Кюри движется по своему трудному пути, как эквилибрист. Еще одна лишняя «роль» — и равновесие нарушено: она свалится с туго натянутого каната. Мари — жена, мать, ученая, преподавательница — не имеет ни одной свободной секунды, чтобы разыгрывать еще роль знаменитой женщины.