Пьер и Мария Кюри - [134]
Ева робко подает ей мысль о таком изгнании. И тут Мари слушается, готова ехать. Она надеется на чистый воздух, думает, что ее выздоровлению мешает городской шум и пыль. Строятся планы. Ева поедет с матерью и проживет с ней в санатории несколько недель, затем приедут из Польши ее сестра и брат, чтобы не оставлять ее одну, на август приедет к ней Ирэн. А к осени она поправится.
В комнате больной сидят Ирэн и Фредерик Жолио, говорят с мадам Кюри о работах в лаборатории, о доме в Со, о правке гранок ее книги, которую она недавно кончила писать. Один из молодых сотрудников профессора Рего, Жорж Грикуров, который заходит почти каждый день справляться о здоровье Мари, расхваливает ей всю приятность и пользу санатория. Ева занимается устройством новой квартиры, выбирает цвет обоев, занавесок и обивки.
Несколько раз Мари с легким смешком говорит, посматривая в глаза дочери:
— Может быть, мы делаем много шума из ничего?
Но у Евы для таких случаев заготовлены возражения и шутки; и ради успокоения Мари она изо всех сил тормошит подрядчиков. Вместе с тем она не надеется умилостивить судьбу: хотя врачи и не глядят на дело пессимистически, а в доме никто не выказывает тревоги, Ева без всяких определенных оснований уверена в худшем.
За время ясных дней этой солнечной весны Ева проводит целые часы у обреченной на бездействие матери, в близком общении с ней. И перед Евой обнажается цельная душа Мари, ее чуткое и благородное сердце, ее безграничная нежность, почти нестерпимая в такой момент. Она становится прежней «миленькой мэ». А главное, остается все той же юной девой, которая писала сорок шесть лет тому назад в своем маленьком письме по-польски:
«Люди, так живо чувствующие, как я, и не способные изменить это свойство своей натуры, должны скрывать его как можно больше».
В этом — разгадка ее стыдливой, чрезмерно чувствительной, скрытной, легко ранимой души. В течение всей славной жизни Мари запрещала себе непосредственные порывы, признания в слабости и, может быть, призывы на помощь, готовые сорваться с ее уст.
Даже теперь она не раскрывается, не жалуется, или чуть-чуть, едва заметно. Говорит только о будущем… О будущем лаборатории, института в Варшаве, о будущем своих детей: она знает, что через несколько месяцев Ирэн и Фредерик Жолио получат Нобелевскую премию. Мечтает о своей будущей жизни в новой квартире, чего ей не дождаться, или в своем доме в Со, который так и не будет построен никогда.
Мари слабеет. Прежде чем перевозить мать в санаторий, Ева просит четырех столпов медицинского факультета собраться на консилиум: лучших, самых знаменитых врачей во Франции. Я не называю их по имени, чтобы это не имело вида их осуждения или черной неблагодарности с моей стороны. Они полчаса обследовали женщину, страдающую непонятным недугом, сомневаясь, определили его как возобновление туберкулезного процесса в прежних зарубцеваниях и посчитали, что пребывание в горах победит болезнь. Они ошиблись.
Трагически спешные приготовления к отъезду. Чтобы беречь силы Мари, к ней пускают только самых близких. Но она сама нарушает предписание, велит провести тайком к себе в комнату свою сотрудницу мадам Котель и отдает ей ряд распоряжений: «Надо тщательно упаковать актиний и хранить его до моего возвращения. Я рассчитываю на вас, чтобы все было в порядке. Мы с вами вновь займемся этой работой после моего отдыха».
Несмотря на сильное ухудшение, врачи советуют ехать немедленно. Путешествие мучительное, несказанно трудное. Доехав до Сен-Жервэ, Мари теряет сознание и поникает на руках Евы и сестры милосердия. Когда же, наконец, ее помещают в лучшую комнату санатория в Санселльмозе, снова делают рентгеновский снимок и обследования; обнаруживается — дело не в легких, и переезд был бесполезен.
У Мари жар, температура свыше сорока градусов. И ее нельзя скрыть, так как Мари сама с добросовестностью ученого проверяет высоту столбика ртути. Она почти не говорит об этом обстоятельстве, но в ее поблекших глазах отражается страх. Спешно вызванный из Женевы профессор Рох сравнивает исследования крови за последние дни и находит быстрое падение количества белых и красных кровяных шариков. Он устанавливает злокачественную скоротечную анемию. Поддерживает Мари в ее неотвязной мысли о желчных камнях. Уверяет ее, что никакой операции не будет, и назначает энергичное, но безнадежное лечение. А жизнь уходит из утомленного организма.
Начинается тяжкая, жестокая борьба, когда тело не хочет погибать и сопротивляется с неистовым ожесточением. Ухаживая за матерью, Ева ведет борьбу иного рода: в еще ясном уме мадам Кюри нет мысли о смерти. И вот это чудо надо сохранить. В особенности надо умерить физическую боль, подкрепить и тело и душу. Ни тягостных способов лечения, ни запоздалого переливания крови, уже бесполезного и пугающего. Никаких нежданных сборищ у постели умирающей, так как Мари, увидав собравшихся родных, была бы убита внезапным сознанием ужасного конца.
Я буду всегда лелеять в своей памяти имена тех, кто помогал моей матери в эти жуткие дни. Доктор Тобе, директор санатория, и доктор Пьер Ловис отдавали Мари не только свои знания. Вся жизнь санатория как будто остановилась, застыла в неподвижности от душераздирающей вести: умирает мадам Кюри.
Ни одна женщина-ученый не пользовалась такой известностью, как Мария Кюри. Ей было присуждено десять премий и шестнадцать медалей. М. Кюри была избрана почетным членом ста шести научных учреждений, академий и научных обществ. Так, в частности, она была почетным членом Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии в Москве, с 1912 г. – членом Института экспериментальной медицины в Петербурге, с 1914 г. ~ почетным членом научного института в Москве и с 1926 г. – почетным членом Академии наук СССР.Биография Марии Кюри написана ее младшей дочерью Евой, журналистом по профессии.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ни один писатель не может быть равнодушен к славе. «Помню, зашел у нас со Шварцем как-то разговор о славе, — вспоминал Л. Пантелеев, — и я сказал, что никогда не искал ее, что она, вероятно, только мешала бы мне. „Ах, что ты! Что ты! — воскликнул Евгений Львович с какой-то застенчивой и вместе с тем восторженной улыбкой. — Как ты можешь так говорить! Что может быть прекраснее… Слава!!!“».