Пепел - [8]

– Ужин!

Каспер скрылся в дверях, которые вели в сени и кухню, находившуюся на другой половине большого дома.

– Садись, Рафал, – проговорил Нардзевский. Затем, обращаясь к Гиблю, прибавил: – Мой племянник, Ольбромский, с Сандомирщины… Тратит свою juventutem[4] в классе поэтики в сандомирской школе.

Гость молча, не поднимая глаз, поклонился.

Нардзевский смотрел на него неподвижным взглядом, не выражавшим ни тени дружелюбия.

– Хотелось бы мне знать, – вполголоса проговорил он вежливым, почти униженным тоном, – имеем ли мы честь принадлежать к той же нации, что и вы, ваша милость, пан комиссар, или, увы…

Приезжий поднял голову. Неопределенная улыбка скользнула по его губам. Он ответил осторожно, подумав:

– Я родился в столице, в Вене. Мой отец поселился там после отъезда из Чехии.

– Из Чехии? Вот как…

– Да. Мы славяне.

– Понятно.

– Когда мне было шесть лет, родители переехали в Восточную Галицию и поселились в Ярославском крайсамте. Там я вырос. Отец мой был управляющим имений князя Олельковича.

– Понятно.

– Я теперь… я теперь – почти галичанин. Вены не помню, умею говорить по-польски.

– В самом деле?

– Я очень привязался к здешним, западно-галицийским помещикам и к этому краю, к Западной Галиции. Меня направили сюда из Львова, когда после печальных событий и прискорбных беспорядков[5] этот край стал, наконец, жить в довольстве под властью августейшего императора и короля Франца Второго.

– Это вы хорошо сказали.

– Прекрасный край!

– Да, да, прекрасный, только не очень веселый и, как вы сами изволили заметить, мятежный, – проговорил шляхтич, покачивая головой.

– Землю плохо тут обрабатывают… – нерешительно заметил чиновник. – Да и бездорожье, особенно в Келецком крайсамте. Боже, какие тут у вас дороги! Я думал, что такие бывают только в Карпатах.

– Это, сударь, польские дороги. Захочешь, так как-нибудь и по таким доедешь. Да что там! И туда заедешь, куда, кажется, только ведьма на помеле может залететь…

Разговор оборвался, так как подали ужин. Распахнулась дверь, и дородная экономка внесла блюда с колбасой в густом соусе. Две девки несли по блюду с картофелем, обильно политым салом со шкварками. В мгновение ока стол был накрыт скатертью и уставлен фаянсовыми тарелками с отбитыми краями. Ножи и вилки были самые простые, с черенками из оленьего рога. Гость осторожно взял себе кусочек колбасы, остальное в один миг поделили между собой хозяин и Рафал, проголодавшиеся после целодневной охоты. Дымящаяся картошка исчезла. Исчезло и второе блюдо: заяц, зажаренный на вертеле. Доезжачий Каспер все время стоял у дверей и глотал слюнки так, что кадык у него ходил ходуном. Он вынимал патроны из ружей и промывал стволы теплой водой.

Рафал, услыхав приятную музыку обмотанного мокрой паклей шомпола, который ходил взад и вперед по каналу стволов, даже не прикоснулся к рюмке вина, которую подвинул ему дядя. Он присел на корточки рядом с доезжачим и сонными глазами смотрел, как брызги грязной воды летят с полок в таз. С немцем Рафалу было скучно, а лечь спать он не мог, так как ему стлали всегда в этой комнате на диване.

– У вас, сударь, я вижу, отменные собаки. Чудные собаки, – сказал гость, с явным отвращением гладя голову Немана, который фамильярно положил ему лапы на колени.

– Да, славные собачонки. Стары уж стали, но все еще в поле. И нюх и сметка еще хоть куда. Особенно у суки. Поди-ка к хозяину, Вислечка.

Он привлек к себе собаку и стал нежно гладить ее.

– С виду она как будто вялая, а на самом деле это собака с тонким чутьем, гончая чистых кровей. Неман, он тоже резов и упорен, а все-таки только за ней поспевает. Поглядите-ка, сударь, какие у нее широкие ноздри! А какие влажные! Если уж собака таким носом потянет, так уж будет что по этой трубе мозгу передать. Зато какой у него хребет! Мускулистый, длинный, взгляните-ка. А у нее зато лапа. А? Видите, какой длинный след? Она у меня еще ни разу не споткнулась.

– Ну! – вмешался Каспер. – Где там такой суке споткнуться; да она по снегу ли, по мерзлой ли земле как лиса идет.

– Он хоть смелый пес, а все иней раз потеряет след и молчком, подлец, догоняет, а ее всегда слышно; идет по лесу, ровно как дилижанс по тракту. Голос, как у молодой вдовушки. Как птица летит, а он потяжелей, поленивей, больше сметкой берет, не такой быстрый, все за ней, все за ней!

– Очень хороши собаки. А вон те овчарки тоже с какими-нибудь достоинствами? – с некоторой иронией спросил Гибль, показывая на больших лохматых собак у печи.

– Те? Это тоже отличные собаки. На кабана – незаменимые! В прошлом году, в самый сочельник, мы кабана с ними чуть не живьем взяли.

– Вот как? – удивился «галичанин».

– Были мы вдвоем, вот с доезжачим. Выследил он кабанов в лесу, тут, на Буковой горе. Ночевали мы на болотце, в тех местах, где земля не замерзает. Поднялись чуть свет. Пустили этих собак в молодняк. Тихо, тихо… И вдруг вот этот Разбой как взвизгнет: ай-ай-ай! Все тут как тут, зубы ощерили и вперед. Такого выгнали кабана, сущий буйвол, – и прямо на него, на Каспера. Ну-с, стал это он примеряться, брать на мушку, прицеливаться и – верите! – промахнулся. Агtifex.