Пенумбра. Шесть готических рассказов. - [3]

Чем дольше я слушал голос Смита, тем сильнее мной овладевал страх. В этом низком, гортанном звуке было нечто такое, что заставляло волосы на затылке вставать дыбом, едва Смит проходил рядом с дверью; в то же время, воспользовавшись моей глупостью, или возымевшей силу храбростью, во мне зрела иная мысль — а не постучаться ли в двери, тактично спросив, не нужна ли кому-нибудь моя помощь?

Но едва я мысленно взвесил все за и против, сознательно решившись на подобное действие, в воздухе возле себя я услышал голос — едва уловимый, тихий, призрачный шепот — который, вне всякого сомнения, принадлежал Смиту. Это точно была не галлюцинация — источник звука определённо был рядом со мной, а не за дверью. Смит шептал мне на ухо, будто находился на расстоянии дыхания рядом со мной. Я испугался, и подстёгнутый своим страхом, вцепился в перила, шумно и проворно поднимаясь по лестнице, чтобы как можно быстрее добраться до своей комнаты.

«Ты ничем не можешь помочь мне, — отчеканил голос, — и, для твоего же блага, тебе лучше будет вернуться в свою комнату».

Мне до сих пор жаль, что тогда, поддавшись трусости, не разбирая дороги в темноте коридора, я вихрем влетел в свою комнату, и непослушными, трясущимися руками зажег несколько свечей. Но что сделано, то сделано.

Это странное ночное происшествие, в сущности своей не имеющее ничего необычного для уставшего человека, ещё больше заставило меня интересоваться Смитом. Теперь, в моём сознании его образ чётко и вполне аргументировано ассоциировался с чувством страха, сомнений и тревоги. Я никогда не видел его, но зачастую случалось, что словно ощущал его тягостное присутствие в каждом тёмном, укромном уголке, в каждом проёме съёмного дома. Смит, чёрт бы его побрал, с его таинственным modus vivendi и не менее загадочным родом деятельности, каким-то неведомым для меня образом заставлял меня строить логическую цепочку своих мыслей так, чтобы его образ постоянно удерживался в моей голове, или, по крайней мере, я не переставая думал о нём, вспоминая мелкие детали наших прошлых встреч, которые в последствии я пытался как можно быстрее забыть, поскольку они нарушали сложившийся порядок, гармонию мыслей в моей голове. Повторюсь, я никогда не видел его, ровно как и не разговаривал с ним, но мне кажется, что его разум был способен на некий резонанс, образуя своего рода психическую связь с моим разумом. В результате — чуждые, неведомые силы из потустороннего, неизвестного для человека мира просачивались в моё естество, что и лишало меня покоя. Тьма, в которую погружался дом после наступления сумерек, словно оживала, подобно дикому зверю, преследуя меня. Хоть и нити наших судеб никогда не пересекались в повседневной жизни, я стал невольным участником некого рода определённых размышлений, на которых сосредотачивался Смит. Я чувствовал это, поскольку он использовал меня в качестве своего инструмента помимо моей воли; способом, который стоял превыше моего понимания.

Стоит так же учесть тот факт, что в то время я был закостенелым, убеждённым материалистом, что во многом вполне свойственно студентам-медикам, как только они худо-бедно начинают разбираться в анатомии и устройстве нервной системы человека, после чего сразу же мнят из себя невесть что, истинных гениев, перед которыми открыты все тайны мироздания. Они начинают истово верить в то, что могут всецело подчинить себе природу, словно серафимы предсмертного часа, от чьего последнего слова будет зависеть чья-то жизнь… или смерть. Я тоже был таким, и считал веру во всё, что не подчиняется законам материального мира заблуждениями невежд, романтиков, и глупцов, далёких от науки и здравого смысла. Контраст моих убеждений и пережитого опыта, само собой, усилили мой страх, который теперь медленно овладевал мной тем сильнее, чем гуще были тени в сумерках.

Я никогда не вел дневник, но моя память остаётся верной мне, потому что я точно помню последовательность происходивших со мной некогда событий. Я могу крутить их в памяти, как калейдоскоп, потому без труда воспроизвожу в памяти любой инцидент, связанный со Смитом, поскольку их количество с того момента постоянно росло.

Прежде чем продолжить свой рассказ, врач замолчал и, повернувшись в пол оборота, положил трубку на стол за своей спиной. Пламя в камине теплилось едва-едва, постепенно превращаясь в мерцающие, алые угольки. Тишина в большом зале была настолько густой, что едва трубка коснулась поверхности стола, звучное эхо пронзило зал до основания, пробравшись даже в дальние, тёмные углы, полные чёрных, как зола, теней.

«Одним вечером, когда я проводил время за книгами, дверь комнаты отворилась, и Смит зашел ко мне, даже не сочтя нужным как-то оповестить о своём присутствии. Было уже часов десять, и я в достаточной степени устал, но присутствие Смита резко заставило меня оптимизировать свои жизненные ресурсы. Мои попытки призвать его к банальной вежливости были проигнорированы, поскольку он сразу перешел к делу. Он просил меня вокализировать, а затем озвучить для него некоторые слова на иврите. Едва я выполнил его просьбу, он внезапно спросил, есть ли в моей библиотеке крайне редкий древнееврейский трактат, название которого он тут же озвучил»