Пенрод - [50]
Пенрод и Сэм стояли у двери сарая. Они молча наблюдали за бегством мистера Рюпа Коллинза. Когда он и его преследователи скрылись за углом, они обменялись усталыми взглядами.
Но пока не вернулись чернокожие братья, они так и не произнесли ни слова.
Герман и Верман вернулись в самом веселом настроении и, не переставая, смеялись.
– Видал? – сказал сквозь смех Герман Верману. – Я и не думал, что этот парень так быстро бегает!
– О-бо-во! – с восторгом отозвался Верман.
– Никогда еще не видел, чтобы кто-нибудь так быстро бегал, – продолжал Герман. Он швырнул косу туда, где стояла тачка и добавил: – Спорим, он уже дома! Наверное, в постель успел лечь!
Верман катался по полу от смеха. Правда, веко над правым глазом у него потемнело и вспухло, а одежда, которая и до драки-то не была верхом элегантности, теперь давала ему полное право называться голодранцем, но Верман не придавал этому никакого значения.
Герман пребывал в столь же восторженном состоянии и так же мало обращал внимания на урон, который понесла его внешность.
Пенрод переводил взгляд с Германа на Вермана. Он был совершенно ошеломлен. Сэм Уильямс испытывал те же самые чувства.
– Слушай, Герман, – тихо произнес Пенрод, – ты ведь не стал бы действительно вспарывать ему брюхо косой?
– Я-то? – отозвался Герман. – Не знаю. Вообще-то он гнусный парень.
Герман глубокомысленно покачал головой, но тут Верман снова засмеялся так заразительно, что брат тоже закатился хохотом.
– Нет, – продолжал он сквозь смех, – наверное, я все-таки это просто так сказал. А он поверил! Конечно, поверил, раз стал так улепетывать! Он, верно, подумал: «Старый Герман – злой человек!» Нет, я просто так говорил, сэр. Я никому ничего вспарывать не собираюсь! Мне в тюрьму неохота! Нет, сэр!
Пенрод поглядел на косу. Потом на Германа. Потом – на газонокосилку. Потом – на Вермана. Потом – на двор, где лежали грабли. Сэм Уильямс в точности повторил его действия.
– Ну, Верман, нам пора, – сказал Герман, – мы ведь еще не накололи дров к ужину.
Братья с веселым хохотом ушли. В конюшне воцарилась гнетущая тишина. Пенрод и Сэм медленно удалились в темную часть сарая. Они то и дело с опаской косились на открытую дверь, сквозь которую в сарай проникал красноватый свет заходящего солнца. То один, то другой по очереди принимались сосредоточенно изучать свои ботинки. Наконец, так и не обменявшись ни словом, они вышли во двор. Но и там они продолжали молчать.
– Ну, ладно, – сказал, наконец, Сэм, – я, пожалуй, пойду.
– Пока, Сэм! – тихо ответил Пенрод.
Он задумчиво смотрел вслед уходящему другу. Потом он тоже пошел домой и посвятил себя на некоторое время неожиданному занятию. Потом он появился в библиотеке. В руках он держал пару вычищенных до блеска ботинок.
Мистер Скофилд в это время читал вечернюю газету. Он хмуро посмотрел на Пенрода.
– Вот, папа, – сказал Пенрод, – я нашел у тебя в комнате ботинки. Ты их снял и надел тапочки. Ботинки были такие пыльные… Я их отнес во двор и почистил. Здорово блестят, а?
– Чтоб мне пусто было! – воскликнул мистер Скофилд.
Он был совершенно ошеломлен поступком сына и не знал, что и подумать. А объяснялось все довольно просто. Пенрод возвращался в цивилизованный мир.
Глава XXIV
МАЛЕНЬКИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН
Пенрода стригли. Парикмахерская располагалась на углу улицы, рядом с аптекой. Это была солнечная сторона, и, так как день стоял знойный, Пенрод обливался потом. Чрезвычайно невыгодное состояние, когда тебя стригут! Часть волос, которые падают с парикмахерских ножниц, налипают на потное лицо, лезут в рот, в нос, забиваются за воротник и даже попадают в уши.
Нельзя сказать, чтобы Пенроду не нравилось стричься. Сама по себе стрижка, пожалуй, даже доставляла ему удовольствие. Но вот состриженные волосы… Они нещадно щекотали и кололи. У Пенрода даже слезы навернулись на глаза, и он начал корчиться, ерзать, дергаться и поводить плечами, ежеминутно рискуя, что ножницы па рикмахера отхватят вместе с волосами еще какую-нибудь часть его существа. Наконец, он добился своего: парикмахер задел кончик его уха.
– Уй-й-й! – заныл Пенрод.
– Что, поцарапал немножко? – осведомился парикмахер приторным голосом и неискренне улыбнулся.
– А-а! – немедленно запротестовал Пенрод против квасцов, которые парикмахер приложил к ранке.
– Это не больно, – сказал парикмахер, – но если вы не будете сидеть смирно, вам опять будет больно. Может быть, даже еще больнее.
Опередив таким образом Пенрода, который как раз хотел сказать, что ему и так уже достаточно больно, парикмахер продолжил работу.
Пенрод фыркнул. Он сделал это отнюдь не из презрения к парикмахеру. Просто он пытался сдуть усы, которые образовали волосы, прилипшие к верхней губе.
– Видели бы вы, как смирно сидит у меня, маленький Джорджи Бассет, – продолжал в том же духе парикмахер, – я слышал, его считают лучшим мальчиком у нас в городе.
Пенрод снова фыркнул. Но на этот раз он выражал презрение, ибо был совершенно не согласен с парикмахером.
– А вот по поводу Пенрода Скофилда я что-то не слышал ничего подобного, – не унимался парикмахер.
– Ну и что? – произнес Пенрод, с тудом освободив губы от волос. – Нужно мне очень! Ой-й-й!
