В самом сердце открытой всем ветрам равнины в центре США находится город, чудесный и грязный город, тонущий в клубах собственного дыма. Приезжий сразу отметит его грязь, не успев почувствовать чудесность, ибо первым делом испачкается. Сажа замарает его снаружи и изнутри, ведь он ее вдохнет вместе с воздухом, и ему не придется искать доказательств того, что об обогащении здесь думают больше, чем о чистоте; впрочем, не важно, нужны ли ему эти доказательства, они всё равно бросятся в глаза, лишь только он увидит небрежно прибранные улицы и чумазых горожан. Легчайший ветерок поднимет пылевые вихри, заставив страдать от удушья, а если ему надоест дышать дымом, есть альтернатива — самоубийство.
Дым схож с несвежим дыханием гиганта, пыхтящего в нескончаемой погоне за богатством. Чем больше он обретает, тем чаще вздымается его грудь и тем непереносимее его вонь. У него есть голос, хриплый голос, жаркий и одержимо твердящий одно и то же: «Богатство! Я разбогатею! Я сколочу Состояние! Мои Деньги принесут Деньги! Мой дом потонет в грязи, на моей одежде не останется ни единого чистого пятнышка, я вымажу соседа с головы до ног — но я буду богат! Я отрину чистоту: у меня будет грязная жена и грязный ребенок, но я разбогатею!» Однако на деле он не просто жаждет богатства: гигант стремится заполучить его сразу. Для этого он пускает на ветер всё, что имеет, ибо богатство витает в воздухе вместе с дымом.
Но всего поколение назад не существовало никакого пыхтящего гиганта, никакого удушливого, прокопченного города; был милый городок с приятными соседями, понимающими друг друга и, в общем-то, друг на друга похожими. В этом славном, сонном местечке каждый, как говорится, чувствовал себя как дома, а вся экскурсия по округе состояла из посещения Государственного приюта для умалишенных и любования кладбищем с невысокого холма. По воскресеньям добропорядочные горожане вместе с семействами выезжали на прогулку в фаэтонах или кабриолетах. Никто не отличался особым богатством; совсем бедных было по пальцам пересчитать; воздух был чист, и все находили время для жизни.
Но над страной уже витал дух, и здесь он был не менее силен, чем всюду, — дух, проникший в самые глубины американской земли и без устали трудившийся там, пока наконец не поколебал саму почву, не свернул горы и не проявился в своей чудовищной осязаемости; этому богу поклонились все добрые американцы, и имя его было Величина и Величие. Именно он обратился пыхтящим гигантом.
В душах горожан всегда жила неодолимая тяга к большим размерам. Год за годом она крепла и стала всеобщей движущей силой: Мы должны Расти! Мы должны быть Большими! Мы должны быть еще Больше! Величина Это Деньги! Преображение произошло: стремление обернулось могущественной Волей. Мы должны быть Больше! Больше! Больше! Заполучить сюда людей! Убедить их приехать! Подкупить их! Заманить к нам, пусть и ценой обмана, лишь бы вышло! Принудить неумолчными призывами! Пусть они одуреют от них и приедут! Кто угодно, мы примем любого! Мы обязаны Расти! Раздувай! Преувеличивай! Похваляйся! Долой критиков! Ори и взывай к Верхам: истинные патриотизм и честь в Величии! Чем мы Больше, тем больше у нас любви, и жизни, и счастья! Размер это Прибыль! Мы желаем Расти!
Они получили то, чего добивались. Люди приезжали из всех штатов; сначала понемногу, тонкой струйкой, но с бешеным бегом времени всё быстрее и быстрее, целыми толпами. Приезжали белые, и черные, и коричневые, и желтые; негры с Юга нагрянули многими тысячами и плодились гораздо быстрее, чем умирали. Люди прибывали со всех континентов, сломленные и несломленные, укрощенные и дикие: немцы, ирландцы, итальянцы, венгры, шотландцы, валлийцы, англичане, французы, швейцарцы, шведы, норвежцы, греки, поляки, русские евреи, западные славяне, армяне, румыны, сербы, иранцы, сирийцы, японцы, китайцы, турки и все вообразимые метисы, возникающие из их союзов. Разве что не было эскимосов или патагонцев, хотя и сложно представить себе земное племя, которое не доплыло бы сюда и не бросилось в этот плавильный тигель.
С Ростом пришли новая техника и суета; улицы загудели и задребезжали, дома затряслись; тротуары износились под ногами спешащих толп. Если раньше люди праздно глазели по сторонам, то теперь их взгляды стали жестче и недоверчивее; постепенно начали появляться нувориши — циничные молодые варвары, мускулистые и пронырливые; их одежда была из добротных тканей, но шилась будто с газетных карикатур. Рядом с таким беспородным юнцом вышагивала женская особь — бледная девушка, разодетая и нарумяненная; они говорили чуть в нос на собственном жаргоне, полном грубостей и усеченных слов. Угу, речь простых людей изменилась: вместо старого, неправильного, но чистого диалекта Среднего Запада с его растянутыми гласными зазвучал резкий язык затертых метафор, взлелеянных журналами и связанных между собой всяческими «ну» и «это».
В центре город стремительно разрастался вверх, башня громоздилась на башню, составляя его ядро, и ближе к окраинам он растекался по равнине, милю за милей; в его внутренностях, подобно благотворным бациллам, сражающимся с болезнью в человеческом организме, миссии и приюты как могли сопротивлялись салунам и прочему злу, часто селящемуся в больших городах. Авантюристы всех мастей обретали славу или разорение на рынке; ночью по улицам разгуливали бандиты, и не обходилось без убийств; в сумерках повсюду шныряло ворьё; в дома постоянно вламывались и обирали хозяев до нитки. Конечно, жить здесь было безопаснее, чем в средневековом Риме эпохи борьбы за власть, хотя в Риме убийц карали гораздо чаще, а в этом городе на каждом перекрестке вас подстерегала опасность покалечиться или сгинуть под колесами автомобилей.
