Пеля - [2]

- Вот тебе и грузик! Это же никакой, оказывается, и не грузик...

На этот раз я забросил через голову, подальше, насколько позволяло мое несовершенное удилище, в просвет среди ряски. Перо едва легло на воду, как тут же и ушло в глубину. Я выждал, подсек и поверх воды - где тут было поднять в

воздух? - подтащил к островку что-то черное и такое большое, что впору было оробеть. Оказалось - болотный карась, какая-то помесь с линем,- у них черная мелкая чешуя, сами рыбины длинные, толстые, с маленькими черными глазками. Правда, у нас их едят только вялеными: они пахнут болотом и запах этот не выжаривается и не вываривается. Таких я ловил и раньше, и много, но такого великана, как этот,- впервые.

Я понял, что нарвался на неруш, как говорят грибники,- на место, где, может быть, несколько лет никто не рыбачил. Караси почти не сопротивлялись. Вскоре мне наскучило автоматически таскать их одного за другим, и я начал дурачиться - специально медлил с подсечкой или несолидно, как человек, ни разу не державший удочки в руках, дергал, когда поплавок еще не успевал лечь на воду... Клев был безотказным, и ни одного схода. Между тем солнце уже село, начали свой лет комары, и, главное, за легким туманом скрылась не такая уж и далекая опушка леса. Но было еще совсем светло.

После каждого заброса я говорил себе: ну, еще один, и на этом все! Где там! Поймав этого одного, думал: а-а, сколько там ходу, а такой клев не часто в жизни выпадает.

И вот этот азарт, делающий человека глухим ко всему, едва не погубил меня. Разумеется, я слышал и комаров, и чмоканье рыбы в садке, и кваканье лягушек, и другие звуки вечернего болота, но попросту не придавал им значения, позволил себе расслабиться. А между тем у меня за спиной уже несколько минут слышался какой-то не болотный, а человечий, что ли, звук: словно кто-то набирал в рот воздуха и с шипением выпускал его сквозь сжатые зубы. Обернулся. С соседней кочки на мой островок переползала черная метровая веревка - хорошо помню, что без всяких желтых ушек. Ц-с-с-с! Нас разделяли полметра.

Как не поверить, что этим гадам присуща какая-то гипнотическая сила! Я был словно парализован, ибо стоял и не мог пошевелиться, но потом сделал самое нелепое, что может сделать человек один на один с гадюкой,- я топнул ногой. Должно быть, просто не пробил еще мой час. И без того ненадежный край островка, на мое счастье, в единый миг вдруг отломился, и я навзничь рухнул в черную холодную прорву. Дна под ногами не было и в помине. И руками, и спиной, и щеками я ощутил густое липкое месиво. Омерзение плюс холодная вода и помогли мне сбросить гипноз. Хватаясь за траву, за податливый, как глина, берег, нащупал наконец какое-то толстое корневище и сравнительно легко вскарабкался на свою корягу. Да, это уже был не островок, а всего-навсего коряга. Позади булькала, дыша болотным смрадом, растревоженная пеля, меня облепили тина, какие-то корешки, комки грязи, порезанные пальцы сочились кровью, но то, что я только сейчас увидел, заставило меня забыть и об этом, и даже о гадюке, которая, может быть, где-то рядом готовилась к нападению.

Туман - густой, белый - властно надвинулся на болото и скрыл от глаз не только опушку леса, но и ближайшие кусты. Лишь метрах в трех что-то еще можно было рассмотреть. Я схватил садок с уловом - килограммов восемь - и, подогреваемый злостью, решительно ступил на свой старый след. Дальнейшее произошло так быстро, что я не успел ни испугаться, ни что-либо предпринять: ухнул сразу по грудь. Под руками заходила уже знакомая мягкая кашица. "А зори здесь тихие... Спокойно, теперь надо не утонуть!.." Мало-помалу мне удалось вытащить свой посох, который торчком вошел в трясину почти на всю длину, и хотя, пока вытаскивал, немного погрузился сам, я как-то сумел положить его плашмя. Кажется, лег на кочки. Подтягиваясь рывками, спиною вперед, вызволился до пояса, потом рванулся изо всех сил и обеими руками вцепился в свою ольху. Выполз.

"Как же я прошел? Я же именно здесь пробирался! Спокойно, теперь главное - не спешить!"

Мало-мальски привел себя в порядок, смыл ржавой водой грязь и до боли в глазах стал осматриваться. В той стороне, откуда я пришел и где только что пытал счастья, чернела грязью разверстая яма, и в этой грязи лениво плюхались мои караси. Они-то в своей стихии. Ну, ничего, податься, слава Богу, есть куда - на все три стороны. На этот раз я пустился в путь с предосторожностями, ощупывая кочки, тыча впереди себя посохом. Внезапно, когда было пройдено метра три, кочки исчезли и открылась ровная, заросшая зеленой травкой дорога. Посох легко пробил эту дорогу и ушел вглубь. Вот это было уже серьезно.

Я мысленно нарисовал себе план западни, в которую угодил, и на лбу выступил холодный пот. Я стоял в самом центре пели. Вокруг, где открытая, где затянутая поверху мхом, лежала трясина. Она огибала озерцо подковой с узеньким просветом между краями. По дороге сюда я каким-то чудом набрел на этот просвет, а теперь яма, из которой только что выбрался, соединила концы подковы. Возможно, были и еще проходы, возможно, было где-нибудь узкое место, чтобы перепрыгнуть или даже перешагнуть, - но если бы все это днем! А сейчас, когда не видишь дальше протянутой руки?.. Гадюку еще можно было отнести за счет случайности. Но когда все вместе, одно к одному - это уже нечто большее, недооцененное: как будто кому-то не хочется меня отсюда выпускать...