Пелевин и поколение пустоты - [53]
Где у ирландца пародия, у русского всерьез
В рассказе «Бубен верхнего мира» (1991) написано: «Войдя в тамбур, милиционер мельком взглянул на Таню и Машу, перевел взгляд в угол и удивленно уставился на сидящую там женщину». Правильно было бы написать «сидевшую», и такая правильность даже не сильно бы резала слух простого читателя, но Пелевину удобнее было написать именно так.
В другом месте встречается самая частотная ошибка говорящих по-русски – употребление «одеть» вместо «надеть». Можно сказать: литературный редактор недосмотрел (страшно представить, сколько корявостей и безграмотности въедливый читатель обнаружит в настоящем исследовании). Но, помня, как тщательно писатель выверяет свои рукописи, предположим, что языковой перфекционизм просто не входит в число пелевинских приоритетов.
К тому же не так уж трудно найти и более существенные примеры пренебрежения тонкостями стиля. В «Empire “V”» (2006) режет глаз корявое описание помещения, где все «был» да «были»: «Была комната, назначения которой я не смог понять, – даже не комната, а скорее большой чулан, пол которого покрывали толстые мягкие подушки. Его стены были задрапированы черным бархатом с изображением звезд, планет и солнца (у всех небесных тел были человеческие лица – непроницаемые и мрачные). В центре чулана была конструкция, напоминающая огромное серебряное стремя…»
В «П5» (2008) одна продажная девушка обращается к подругам: «Девчат, а давайте в одну смену попросимся?» Выражение из советского кинематографа 1950-х не соответствует узусу современных проституток. «Девки» – да, «девочки» – да, «девчата» – вряд ли.
На структурном уровне большинство пелевинских книг отличается формальной простотой и скудостью. Главная схема-спарка: учитель – ученик. Чапаев, Котовский, барон Юнгерн по очереди посвящают Пустоту (то есть самого Пелевина) в тонкости дзен-буддизма. Старшие, более успешные товарищи раскрывают павшему интеллигенту Вавилену Татарскому тайны массмедийной вселенной. Вампиры читают свежеукушенному Роману краткий курс гламура и дискурса, попутно резонерствуя по широкому кругу вопросов мироустройства.
В «Шлеме ужаса» (2005) диалогичность задана самими обстоятельствами интернет-чата. В «П5» (2008) и первой части «Ананасной воды для прекрасной дамы» (2010) проводят ликбез облеченные секретными знаниями кагэбэшники. Даже в «t» (2008) – пародии на авантюрно-исторические стилизации Б. Акунина – главному герою, графу Т., все время что-то объясняют.
Диалог – одна из древнейших форм литературы, достигшая своего расцвета в IV веке до нашей эры. Впоследствии эту форму взяла на вооружение католическая церковь. Структуру катехизиса «вопрос-ответ» спародировал Джойс в предпоследней, семнадцатой главе «Улисса» «Итака», до этого сочинив в «Эвмее» антипрозу, длинную, тягучую, нарочно плохую. Но где у ирландца пародия, у русского без шуток, серьезно.
Толстоевщина
Парадокс, но может статься, что именно в этом и таится главный секрет писательской популярности. Пелевин прост и народен. Он не интеллигент. Он каратист и толковый парень с некоторым литературным образованием, знающий иностранные языки и начитавшийся эзотерики. Ненавидящий и Советский Союз, и новый режим. Он сочинитель увлекательных сюжетных конструкций, который не заботится о тщательной шлифовке деталей.
«Модным Пелевин стал только потому, что был, по сути, единственным, – пишет Дмитрий Быков. – Все остальные литераторы сочиняли для себя или для критиков, которые их обслуживали. Некоторые писали для “Букера” или для перевода на европейские языки. Пелевин был единственным, кто думал о читателе и о реальности, помогая первому преодолеть вторую. “Я просто пишу интересные книжки”, – пожал он плечами в ответ на расспросы корреспондента Observer»[31].
Артемий Троицкий, давний пелевинский симпатизант, в программной статье «Из ухряба в киркук» объясняет, «почему Пелевин оказался в роли толстоевского актуальной России». Он назначает нашего героя ключевым первостепенным русским писателем. Другие, мол, неплохи, но писатель один.
Образ писателя Толстоевского в свое время придумали Ильф и Петров: они любили поиздеваться над всем святым. Если выпарить живительный физраствор русской литературы до кристаллов, до одной основной характеристики, то мы увидим не увлекательность сюжета, не флоберовское тщание по части стиля, а привычку задавать мучительные вопросы.
Ильф и Петров потешались над такой привычкой. Троицкий считает ее важнейшим элементом пелевинских книг. Несмотря на склонность Пелевина придумывать самые фантастические объяснения социальным явлениям, в сухом остатке от его книг остаются одни проклятые вопросы. Это литература беспокойства, никак не умиротворяющая читателя, потому что непонятно, куда идет «Желтая стрела»? Где раздобыть глиняный пулемет? Кто управляет НИИ пчеловодства?
Русский читатель всегда был скорее равнодушен к стилю, нежели к смыслу. Тому масса примеров: от Чернышевского, чье «Что делать?» выдает криминальную неспособность оперировать языком, до стихотворения Тютчева Silentium. Стих у Тютчева вышел тягучий, неповоротливый, архаичный, с уже тогда безнадежно устаревшим образом встающих и заходящих звезд и сомнительнейшей рифмой «себя» – «тебя». Но поэту в таком стилистически неудачном стихотворении удалось сформулировать «мысль изреченная есть ложь». И читатель простил ему все на свете.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.