Пэчворк. После прочтения сжечь - [5]
Иногда мне даже хочется именно визуальной попсы (это никогда не касается музыки), какой-нибудь бумажной ерунды – комиксов или девичьих журнальчиков из киосков (главное – их не читать, просто смотреть на фото астеничных подруг в пуловерах, скатывающихся с плечевых суставов, просвечивающих под кожей, и гадать, кто из девушек инопланетянин). Иногда мне хочется даже нелепых поздравительных открыток с пионами, которые еще продаются в почтовых отделениях города.
(открытки для немых)
Когда-то я работала в компании, выпускающей такие открытки. Я буквально утопала в них, спешно выдумывая лаконичные подписи и выверяя артикулы. Я была частью конвейера. Выжить, не придуриваясь и не шуткуя, там было невозможно. Я выцыганивала у себя лишнюю минуту и из шалости вкрапляла в короткие тексты идиотизмы продолженного действия. Меня развлекало, что это печатается стотысячными тиражами. Фактически я, окруженная двадцатью дизайнерами, работала на фабрике, производящей условные эмоции на случай. Это были открытки для немых. Признания в любви и пожелания родственникам. К концу рабочего дня у меня начинался приступ буквальной, физиологической тошноты от пересозерцания роз в корзинах и пионов в вазах, и я выбегала в коридор, чтобы выплеснуть в пространство порцию горячечного смеха. Бегущие по коридору стафферы крутили пальцами у висков.
Днями я была погребена под цветными эскизами формата А 4, кое-где пересыпанными скрепками, и как бы ставила эксперимент на себе: сколько выдержу. Я работала за двоих, смеялась за десятерых, получала зряплату за одну. К счастью, меня уволили в конце испытательного срока – за какую-то неосторожно брякнутую фразу, порочащую честь режима. Мне было не нужно выяснять, кто донес. Я и так знала это. Я смотрела прозрачными глазами в прозрачные лбы, и в одном из них полумысли с моим именем бежали горящей строкой неуклюжего текста.
Позже подобные открытки стали для меня чем-то вроде бутербродов с сыром в привокзальных буфетах или сэндвичей с тунцом, чей вкус я еще помню.
(компромат)
Я знаю кое-что об образах – нечто такое, о чем не пишут в умных книжках. Помимо того, что ими можно питаться. Я питаюсь ими. Я симболофаг.
(рукава)
Меня перестал беспокоить почерк моих любимых – теперь я забочусь только о комфорте перелетных птиц, о сытости своих недоброжелателей, о достаточных часах отдыха своих псевдоначальников, о достаточных степенях сдвига своих собеседников, о достаточной смелости весенних почек, вообще об их готовности к «ложной весне», которая случается и летом, и осенью, и зимой. Даже поднятая на деревянные острия человеческих беспокойств, я буду обтекать их субстанцией тела, не имеющей иной оболочки, кроме образа. Образ ведь – это не для меня. Я его сняла. Я могу все обнять теперь. Я не вижу принципиальной разницы между быть/не быть, когда можно просто растечься и обнять. У пространства есть непознанные нами функции, не говоря уже о времени.
Образ висит на стуле с запрокинутым лицом. Рукава касаются пола.
(фрагмент лекции для аутистов)
Вяло просматривая сочащиеся глянцем виды Мальдив (неестественные ламинированные дива), открываю блокнот и записываю:
«Дада миру – это не совсем то, что да миру». Не забыть.
(профнепригодность)
Главное – не читать тексты из всей этой необязательной полиграфической продукции, хотя тянет. Надо рассчитывать силы. У меня аллергия на фальшь, выраженную в словах. Как это ни странно, сложно устроенные тексты чаще экологичны. Хотя, конечно, случаются исключения.
При соприкосновении с лажей у меня не дерматит начинается, нет, а так называемый фальшь-конъюнктивит, спутывающий и грызущий сетчатку, что ведет к стремительному ухудшению зрения. Это профессиональное заболевание. Я мечтаю о тонкой маске, в которой бы мое лицо, как на картинах Магритта, превращалось в теплящийся овал без черт.
Зрение будущего будет обращено внутрь. Целиком и полностью.
(убить монстра)
Так значит, статус «литературный редактор» скоро не будет иметь ко мне отношения. Буду с этой жизнью справляться как-то иначе. Надеюсь, у меня хватит чувства юмора, чтобы сдаться в агентство аниматоров для взрослых. Хватит юмора. Ну, или длины ног. Предложения поступали, но это на крайний случай. Слепые молодые женщины интересны только в ненаписанных романах Набокова.
Убить монстра в себе. Убить редактора. Сохранить пересмешникаJ
Лучше всего, конечно, организовать его смерть в Венеции. Это было бы красиво. Но видимо, придется довольствоваться лубочным зрелищем типа «Как внутренние авторы внутреннего редактора хоронили».
Когда этот редактор умрет, из меня вылетит бабочка, на которую кто-нибудь наступит.
Уровень 5
(зигзаг)
Возможно, это будет Вася. Именно сейчас он у дверей кафе. Он замотан широким полосатым шарфом, из-за которого едва виден маленький, аккуратно вздернутый нос. За плечами – рюкзак, и я немного побаиваюсь Васю. Надо, чтобы он не заметил, что моя «настоящесть» не стопроцентна. Разговор с ним напоминает бег по минному полю. Одна ошибка – и полный провал, абонент будет недоступен навечно. Меня тревожит вспученность его рюкзака. Тетрадь и гелевые ручки, я знаю, лежат в наружном кармане, застегнутом на все время заедающий «зиппер». В основном отделении может обнаружиться непредсказуемое. При мне он его никогда не раскрывает, и немного странно, что я замечаю такие мелочи.
Сенсационный роман Инги Кузнецовой написан от лица главного героя всех новостных лент мира. И это… мыслящий вирус, тоскующий по людям. Сюжет учитывает и официальные, и конспирологические гипотезы распространения SARS-CoV-2. Герой попадает сначала в тела животных, над которыми ведут эксперименты, а затем – в организмы Гигов, позволяя читателю видеть человеческую изнанку совершенно не так, как ее преподносит нам анатомия или психология. Стремящийся к людям вирус открывает парадоксальные законы этого мира: познание существ неотделимо от их поглощения, а любовь неутолима.
Что, если допустить, что голуби читают обрывки наших газет у метро и книги на свалке? Что развитым сознанием обладают не только люди, но и собаки, деревья, безымянные пальцы? Тромбоциты? Кирпичи, занавески? Корка хлеба в дырявом кармане заключенного? Платформа станции, на которой собираются живые и мертвые? Если все существа и объекты в этом мире наблюдают за нами, осваивают наш язык, понимают нас (а мы их, разумеется, нет) и говорят? Не верите? Все радикальным образом изменится после того, как вы пересечете пространство ярко сюрреалистичного – и пугающе реалистичного романа Инги К. Автор создает шокирующую модель – нет, не условного будущего (будущее – фейк, как утверждают герои)
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Когда твой парень общается со своей бывшей, интеллектуальной красоткой, звездой Инстаграма и тонкой столичной штучкой, – как здесь не ревновать? Вот Юханна и ревнует. Не спит ночами, просматривает фотографии Норы, закатывает Эмилю громкие скандалы. И отравляет, отравляет себя и свои отношения. Да и все вокруг тоже. «Гори, Осло, гори» – автобиографический роман молодой шведской писательницы о любовном треугольнике между тремя людьми и тремя скандинавскими столицами: Юханной из Стокгольма, Эмилем из Копенгагена и Норой из Осло.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Французская романистка Карин Тюиль, выпустившая более десяти успешных книг, стала по-настоящему знаменитой с выходом в 2019 году романа «Дела человеческие», в центре которого громкий судебный процесс об изнасиловании и «серой зоне» согласия. На наших глазах расстается блестящая парижская пара – популярный телеведущий, любимец публики Жан Фарель и его жена Клер, известная журналистка, отстаивающая права женщин. Надлом происходит и в другой семье: лицейский преподаватель Адам Визман теряет голову от любви к Клер, отвечающей ему взаимностью.
Селеста Барбер – актриса и комик из Австралии. Несколько лет назад она начала публиковать в своем инстаграм-аккаунте пародии на инста-див и фешен-съемки, где девушки с идеальными телами сидят в претенциозных позах, артистично изгибаются или непринужденно пьют утренний смузи в одном белье. Нужно сказать, что Селеста родила двоих детей и размер ее одежды совсем не S. За восемнадцать месяцев количество ее подписчиков выросло до 3 миллионов. Она стала живым воплощением той женской части инстаграма, что наблюдает за глянцевыми картинками со смесью скепсиса, зависти и восхищения, – то есть большинства женщин, у которых слишком много забот, чтобы с непринужденным видом жевать лист органического салата или медитировать на морском побережье с укладкой и макияжем.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.