Печорин и наше время - [7]

«Жалкие люди!» —- говорит Автор.

«Преглупый народ!» — откликается штабс-капитан.

«Жалкие люди» — конечно, значит здесь: бедные, .несчаст­ные. Автор видит то же самое, что штабс-капитан: закопченные столбы, дым, нищету, лохмотья. Но он понимает: нищета — не вина, а беда «жалких людей», не они виноваты в своем жалком состоянии.

Штабс-капнтан привык, не задумываясь, осуждать горцев. Мы еще много раз увидим: в каждом кавказском пароде он нахо­дит недостатки. Осетины плохи тем, что у них «и к оружию ника­кой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь»; чеченцы и кабардинцы — «разбойники, голыши», «дьяволы», «мошенники»... Но в то же время штабс-капитан не может скрыть невольного восхищения храбростью этих народов: «хотя разбойники... зато отчаянные башки...», «чуть зазевался, того и гляди — либо аркан на шее, либо пуля в затылке. Л молодцы!..»

Автору любопытно порасспросить штабс-капитана, даже «вытянуть из него какую-нибудь историйку». Но штабс-капитан не оправдывает его надежд: он «начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался». Тогда Автор пытается хотя бы при помощи рома разговорить своего собеседника — и снова терпит крах: штабс-капитан не пьет, еще при Ермолове «дал себе за­клятье» не пить.

Мы прочли пять среднего размера страничек. Вся повесть «Бэла» занимает тридцать пять таких страниц. Уже седьмая часть повести прочитана, а читатель, в сущности, еще незнаком с героями. Повесть называется «Бэла». Кто она? Как зовут офи­церов, встретившихся па горной дороге? Кто из Них — герой своего времени?

Но в®т штабс-капнтан, набив свою трубочку, принимается рассказывать. Медленное шествие быков, неторопливый подъем на гору, тягостное сиденье в дымной сакле — все остается поза­ди. События начинают разворачиваться с быстротой непостижи­мою: с первых же слов о молодом человеке лет двадцати пяти внимание читателя устремляется ему навстречу — читатель уже чувствует, знает: вот появился ГЕРОЙ, хотя Автор этого не объявляет н не подчеркивает.

Итак, вступительная часть, экспозицпя, закончилась. Начи­нается завязка.

«...Я тогда стоял в крепости за Тереком с ротон, — этому ско­ро пять лет»,— рассказывает штабс-капитан. «Раз, осенью, пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, моло­дой человек лет двадцати пяти. Он явился ко мне в полной форме и объявил, что ему велено остаться у меня в крепости. Он был такой тоненький, беленький, на нем мундир был такой но­венький...»

Каждое слово здесь весомо. Пять лот назад герою было двад­цать пять лет. Теперь ему, значит, тридцать. Ему в с л с и о остаться в крепости. КЕМ велено? Почему велено? Или, вернее,

ЗА ЧТО велено? Догадываемся об ответе на первый вопрос: ве­лено начальством. Но — за что? Этого мы еще не знаем.

Почему герой явился «в полной форме»? Романтика первых офицерских дней? Или гордость человека, наказанного перево­дом в крепость за какой-то проступок? И уж совсем непонятны эпитеты, которыми награждает его штабс-капитан: тоненький, беленький... Позднее мы догадаемся: эти слова характеризуют скорее говорящего, чем ГЕРОЯ,— добрый старик полюбил моло­дого офицера, любит и сейчас, отсюда эти ласковые (а не прене­брежительные, как могло быть по отношению к кому-то друго­му) слова.

То, о чем штабс-капитан рассказывает дальше, вызывает симпатию к нему самому и интерес к человеку, о котором он рассказывает, к ГЕРОЮ: «Я взял егоза руку и сказал: «Очень рад, очень рад. Вам будет немножко скучно, ну да мы с вами бу­дем жить по-приятельски. Да, пожалуйста, зовите меня просто Максим Максимыч, и пожалуйста — к чему эта полная форма? приходите ко мне всегда в фуражке». Ему отвели квартиру, и он поселился в крепости».

Только здесь, через несколько часов, проведенных вместе, Автор узнает имя штабс-капитана: Максим Максимыч. ГЕРОЮ понадобилось для этого несколько секунд. Автора Максим Мак­симыч встретил сухо, был замкнут, немногословен. ГЕРОЮ он открылся сразу, доброжелательно, приветливо: дважды повто­ренное «очень рад», дважды повторенное «пожалуйста», «зови­те меня просто», «приходите ко мне просто», «будем жить по- приятельски»... Что же случилось со штабс-капитаном за эти пять лет? Очерствел он душой? Кто повинен в этом? Или жиз­ненный опыт подсказал ему, что с Автором не обязательно стано- новиться на дружескую ногу, а ГЕРОЙ нуждается в душевном тепле и поддержке?

Все эти вопросы возникают у внимательного читателя сразу, но ответить на них он еще не может.

«—А как его звали? — спросил я Максима Максимыча.

— Его звали... Григорьем Александровичем Печориным. Славный был малый, смею вас уверить, только немножко стра­нен».

Эта заминка перед тем, как назвать имя,— отчего она? Может быть, Максим Максимыч не хочет открывать чужому человеку имя друга? Или ему самому горько и тяжело вспомнить, про­изнести вслух это имя? Ведь он любил Печорина — и теперь бесхитростно рассказывает о том, что видел, что удивляло его в характере и поведении странного человека: «Ведь, например, в дождик, в холод, целый день на охоте, все иззябнут, устанут,— а ему ничего. А другой раз сидит у себя к комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и по­бледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рас­сказывать, так животики надорвешь со смеха». И как вывод: «Ведь есть^ право, этакие люди „у которых на роду написано, что с ними долнйцы случаться разцьш-необыкновенные вещи!»